Пленник Малекита

Молот был потерян. Потеряно было всё, и шанса на возврат больше не было. Но гордый бог Тор еще не догадывался, что ему предстоит потерять последнее — себя самого. Пришло это понимание не сразу. Говоря откровенно, он помнил только бесчисленные полчища золотисто-черных фигур и то, как они утаскивают его вслед за собой во тьму. Помнил падение в бесконечную тёмную пропасть. И чары, странные чары, но никак не мог понять, откуда они исходят и почему вдруг взяли над ним такую удивительную власть, что ни рукой, ни ногой было не пошевелить. Нет, говоря точнее, от кого конкретно они исходят, он понимал прекрасно, но вот как кошмарный король тёмных эльфов возымел подобную власть, Тор не понимал — или уже не помнил. Кажется, его одурманили чем-то — не то ядовитыми испарениями, не то отравленным напитком, который насильно вливали ему в рот, до тех пор, пока он не захлебнулся... А потом все исчезло. И сознание, и память, и всякая воля. Скорее всего, мозг милосердно вытеснил память о подробностях пленения из его головы. Такое бывало, и Тор временами думал, что лучше, может, и не пытаться вспомнить, что происходило там, в глубинах его прошлого. Образы эти иногда возвращались к нему, накатывали стремительно, как волны прибоя, и так же быстро покидали оставляя после себя только быстро выхваченные детали. В остальном же память его погрузилась в небытие. Отныне он жил только сегодняшним днем, одним мгновением, хотя и молил, чтобы очередной день плена закончился как можно быстрее, а еще лучше — чтобы он стал последним. Царство темных эльфов оказалось совсем не таким, каким он его себе представлял: он видел и черное небо их вечной тьмы, и огромный город, и гнилостный зеленоватый свет, которым подсвечивалась их ночь, и бледные невзрачные дни, и весь их непривычный быт — и сильнее всего хотел избавиться от этого всего. Но ни боги, ни высшие силы, ни тем более пленившие бывшего когда-то практически всемогущим Тора темные эльфы не были милосердны. Вся жизнь его проходила отныне на коленях, с низко склоненной головой. Тор видел над собой бледное кошмарное лицо Малекита, и тот смеялся ему в лицо, говорил что-то совершенно невыносимое, но в ответ ему и рта невозможно было раскрыть: — Нет, нет, — только и мог стонать Тор сквозь зубы. — Да, да, — перевирая его слова, издевался тот. — Я думал сделать тебя своим рабом — но, в конце концов, разве не я добр и фантастически щедр? — при этих словах он расхохотался чуть не до визга, сам осознавая их абсурдность. — Ты не будешь служить одному мне. Да ты и не достоин этого! Ты станешь общим слугой, грязью у наших ног, падалью в зубах наших питомцев! Пока разум ещё не окончательно покинул его, Тор успел подумать, что Малекит опасается оставить его с собой, потому что боится проблесков сознания и того, что Тор, придя в себя, кинется на него и может убить. А потом все слилось в одно. Его отдали на растерзание целой толпе слуг. Те сорвали с него остатки одежды, визжа от удовольствия, наблюдая за тем, кто не может в ответ даже огрызнуться, а только смотрит беспомощно, не понимая, куда делись все его силы, потом поволокли за собой куда-то все ниже и ниже, а он просто не мог сопротивляться им. — Ты — не раб, ты хуже раба. Ты — животное. Его ткнули лицом вниз, не позволяя поднять взгляд на своих мучителей. Прежний Тор ответил бы им — но того Тора уже не было. Он открыл рот, но понял, что и слова не может вымолвить. Снова раздался хохот, всеокружающий и презрительный. — Ты не можешь говорить с нами, — шипели они ему, — не можешь сказать ни слова, пока не будет позволено! Каждый из нас волен делать с тобой, что захочет, и ты не откажешь ему. Ты понял? Тор замотал головой в отчаянии. — Ты больше никогда не скажешь ни слова, никогда не поднимешься на ноги и не будешь наравне с нами. Ты будешь не нашим рабом, не нашего короля, но наших зверей. И Тор с ужасом понял, что хочет кинуться на них, встать — но и впрямь не может, хотя всё его существо и противилось этому наваждению, что насылало на него зелье эльфов. Он мотал головой, шептал себе "Нет, нет", — единственные слова, что мог вспомнить. — Ох, посмотрите, какой строптивый! Эльфы снова засмеялись хором, кто-то пнул его еще сильнее, заставив распластаться на холодном полу. Так или иначе, от холода Тор пока что не страдал: все тело выворачивало от боли, и она пульсировала в каждой вене и артерии, в каждом маленьком капилляре. — Тебе мало? — зло спросил один. — Высечь эту капризную скотину! Тор слышал свист плетки и ощущал, как содрогается собственное его тело от бессчетного числа ударов, но отчего-то знал, что выворачивающая боль внутри — не от избиения. И тело его, и рассудок переходили под чужую черную власть, и он цеплялся за остатки самостоятельности, но противостоять магии этого места и магии короля эльфов не смог. Кровь стекала со спины и с боков тонкими каплями, что оставляли длинные темно-красные полосы, но больно было не от нее, в конце концов, разве он не бывал раньше ранен в других сражениях? Больнее всего было услышать свое униженное "Да, хозяин". Но всё же темные эльфы вырвали у него эти слова не сразу. Шкуру исполосовали так, что кожу местами можно было стянуть лоскутами со спины, но он все-таки молчал. Пауза тянулась, будто мучители его раздумывали. Но незнание их было мнимым: идей оказалась масса: — Что же нам с тобой делать? — Если он хуже любого пса с нашего двора, то почему еще похож на человека? Давайте отрежем ему руки по локоть и ноги по колено — тогда он точно не встанет! Как бы ни был Тор одурманен, смысл этого предложения он уловил хорошо — и все внутри похолодело. Эльфы начали отчего-то дикую свару, переругиваясь меж собой, и Тор почитал за счастье уже то, что страшный миг оттягивается. Слух выхватывал отдельные слова из их перебранки: — Идея хороша! — Но ему уже дали зелье... — Оно ослабило силы. Он не выживет. Просто истечет кровью. — Но если нет? Конечности можно перевязать жгутом. — Они будут долго заживать. Он будет ползать по двору в грязи и подхватит заразу. — Что за горе, если эта падаль вдруг сдохнет? — Тише, тише! — осадил их чужой властный голос. Тор не видел ни лица, ни фигуры, но был уверен, что это не король: может, кто-то из старших военачальников или из придворных. — Горя никакого, но зачем лишать его жизни так быстро? Мы должны позабавиться. И наши звери тоже. Тор почувствовал слабость в ногах и окончательно распластался по полу. Ему было уже безразлично. В конечном итоге, он думал, что даже если те решат отрезать ему руки или ноги, то даже и лучше быть без сознания в этот момент. Он и впрямь упал в обморок ненадолго, но его быстро вернули в реальность, встряхнув за шиворот. Руки и ноги были целы, судя по выворачивающей суставы боли и спазмам. — Ну, разве мы не милостивы к тебе? Ты что, оглох? Скажи: "Да, хозяин!". Тор молчал. Тьма перед глазами рассеивалась. Сверху слышались слова — разумные, убедительные. — Ты должен быть благодарен: мы решили оставить тебя здесь, при скотном дворе. Ты благодарен? А? Я не слышу! — Когтистая лапа хлестнула его по щекам. — Да, хозяин. Вырвались эти слова совершенно автоматически. Но уже через секунду после Тор ненавидел себя за эту бездумную слабость. Ненавидел — и сделать с собой ничего не мог, ненавидел — и не мог больше ничего сказать. И он не хотел оправдываться ни перед ними, ни перед самим собой. Проклятие заставляло держать его руки и ноги так, что он не мог подняться и вынужден был передвигаться на четвереньках. Его выгнали во двор, приказав жить там, в загоне для скота; но, само собой, никто не собирался дать ему отдыхать там. Едва Тор пересек обширный мощеный камнем и покрытый слоем грязной пыли двор, как один из эльфов направился к загону, закрытому частой сеткой, из-за которого слышались то нетерпеливые визги, то царапание когтей о металл. В загоне этом эльфы держали своих псов — насколько этих животных можно было назвать так. Огромные, не меньше него самого, лысые, с гладкой серой кожей, животные эти напоминали простых собак так же, как ягуар — домашнюю кошку. Дверь приотворилась, и из-за спины Тор увидел, как протиснулась наружу плоская огромная голова. Видна была пасть с нетерпеливым хищным оскалом, тощее тело с выпуклыми ребрами на боках, длинные лапы с когтями, горбатая спина и длинный лысый, как у крысы, хвост; животное и походило скорее на крысу, чем на пса или волка. Жадный огонь глубоко утопленных в череп красноватых глазок не предвещал хорошего. Монстр этот высунулся наружу целиком, и почти сразу вслед за этим эльф захлопнул калитку в загон, с трудом удержав от напора изнутри, откуда рвались остальные эти твари. Вывернутый наизнанку красноватыми ноздрями нос принюхивался и весьма быстро опознал чужака на своем дворе. Скалясь и кривя морду, тварь издала низкий глухой рык и начала неспешно приближаться. Остальные, кто смотрел на них, отошли подальше, поднялись на крыльцо и наблюдали за представлением с безопасного расстояния: до слуха Тора могли бы долететь нервные смешки. Он сам искоса наблюдал за псом. Ясно было, что далеко ему не убежать, и тварь на тонких, но прытких лапах нагонит его, непривычного стоять на четвереньках и неповоротливого, в два счета. Локти и колени очень скоро оказались сбиты в кровь о плохо отесанные булыжники, но он не мог ни разогнуть их, ни забраться куда-нибудь повыше из-за судороги. Даже пытаться не стоило: едва уловив движение жертвы, пес настиг Тора в один прыжок. Зубы клацнули совсем близко, лицо обдало гнилым дыханием. Осталось только распластаться по земле в надежде на то, что пес примет его за мертвечину и терзать не станет — но он не был уверен, что того не натаскивали на мертвые тела и что он этой падалью не питался. Но и выбора особого не было. Мелькнули загнутые клыки в узкой, но длинной пасти, и Тор ощутил позорную слабость в ногах и во всем, что было ниже пояса: ноги отказали, равно как и способность сдерживаться перед лицом страха. Под коленями и под животом стало вдруг мокро и грязно. Зубы, вопреки ожиданиям, сомкнулись не на шее. Исчадие ада впивалось ему в плечо, дергало посеченную кожу когтями и клыками, почуяв кровь. Тор прижался к земле, перекатился на живот, зажмурив крепко глаза... Тварь, как ни странно, вдруг перестала рвать кожу, точно отвлеклась на что-то, и принялась обнюхивать внимательно. Влажный нос тыкался в тело, касался горячей кожи, иногда раскрывалась и пасть, покусывая его, и определенно, первый запал накинуться у него прошел. Тор замер, но так и не смог выдержать, не шевелясь: мелкая пыль забивалась в раны, вызывая жжение, и он выгибался от боли, а потом перевернулся на живот снова. Пес принюхивался, поскуливал, царапал лапой, — а потом, попытавшись вырваться в очередной раз, Тор понял, что не может. Псина не давала ему сделать этого, придавив тяжестью своего тела к камням. За спиной слышалось тяжелое ее дыхание. В него вжималось огромное её тело, грубое, в шерсти, когти скоблили камни и его кожу до царапин. Тварь вздрагивала, вжимаясь в него, и Тор ощущал что-то горячее, влажное между своих бедер, а когда понял, что пес принял его за течную суку, то дернулся, может, даже и крикнул что-то, но ответом был один дружный хохот. Тварь, в свою очередь, не принимала никаких поползновений к побегу. Пасть на шее Тора сомкнулась плавно и деликатно, но неумолимо, прикусывая кожу и давая понять, что дергаться не стоит. Лапа вжимала лицо в пол, угрожая рывком снять скальп при новой попытке к бегству. Упорство, с которым пес пытался оседлать его и войти в него, вызывало у Тора ужас: он все еще не мог поверить, что это не просто омерзительная грязная забава, и что это происходит с ним на самом деле, но это было так: острая режущая боль пронзила его. Задний проход будто разорвали, Тор сдавленно вскрикнул, цепляясь пальцами за камни в бессильной попытке вырваться — но все было тщетно. Оставалось сжиматься и терпеть, да и сжиматься было невыносимо: единственным способом вынести как-то эту боль и не дать порвать себя изнутри было только раздвинуть бедра шире и раскрыться ему навстречу, позволяя псу насиловать себя с удвоенным рвением. Он напрягся, не позволяя сфинктеру сжаться, чтобы не ощущать разрывающей боли. Пес по-прежнему поскуливал и в рваном и безумно быстром темпе скакал на нем, пронзая каждый раз так, словно его член был сделан из арматуры и мог при особенно резком и неудачном движении вывернуть его внутренности наизнанку. Тор уже не стонал, а в тон ему то вскрикивал, то скулил от боли. За спиной громко и визгливо смеялись, но это было не так важно как то, чтобы только пытка эта прекратилась скорее. И Тор хотел либо умереть после нее, либо потерять память навсегда. На удивление, кончил пес так же быстро, как и начал. Он успел практически придушить его, наступая в конце широкой мощной лапой на горло, отчего Тор был даже и благодарен ему — тьма удушья дарила мгновения забытия. Он лежал еще какое-то время на камнях, прижавшись к ним щекой и наслаждаясь их прохладой. Пса рядом давно не было — его увели, но Тору до сих пор казалось, что он ощущает сдавленные быстрые толчки и тепло чужого тела на себе. Умереть хотелось сильнее, чем когда-либо, и единственное, в чем он находил утешение — это в том, что над ним глумятся одни лишь эльфы, которые для него сами были полузвери, и в том, что его не видит ни отец, ни насмешливый Локи, который наверняка не упустил бы момента поиздеваться как следует над ненавистным братом.