Одна вселенная

             Парень дышит ещё тяжело, но не вырывается уже, шагает почти что с достоинством — если бы не чёрный мешок на голове, он сумел бы сойти за модель лучших мировых подиумов.              Его усадили на стул, пристегнули к спинке руки. Не будь он на тот момент под кайфом, понял бы сразу, куда его волокут и не рыпался бы, а теперь вид у него, конечно, для встречи подобного рода не самый презентабельный.              С головы сорвали мешок, но яркого света, к которому пленник морально успел подготовиться, не последовало. Напротив, в приглушённом сумраке перед ним на длинном бархатном диване с резной спинкой величественно восседал высокий светловолосый мужчина, закинув ногу на ногу, ладонями опираясь по обе стороны от себя — вот уж в такой властно-развратной позе он точно не ждал увидеть его. Он вообще, положа руку на сердце, до последней секунды не верил в возможность узреть воочию это лицо, не сходившее с телеэкранов уже несколько лет, по заверению властей, почти пойманное — трижды ха.              Мужчина чуть склонил голову набок, и он заметил своё отражение в зеркальной вставке в стене позади мужчины — зря боялся, не так уж его и раскрасили.              — Мешаешься ты у нас под ногами, малый… — Антон Шастун, более всем известный под лаконичным прозвищем Шаст, без лишних прелюдий обрисовал ситуацию.              — Скруджи, — перебил тут же Эд, и притих.              Антона забавляло, что он вовсе не выглядел напуганным. Скорее глазел с каким-то странным благоговением, будто поклонник, встретивший рок-звезду.              — Слишком часто на федеральных каналах мелькаешь ты, Скруджи, — упрекнул Антон. — Создаётся впечатление, что не особенно ценишь свою хорошенькую голову на родных плечах.              — Да я в дерьме уж по эти самые плечи… — хмыкнул тот в ответ. — Криминальной сводкой больше, сводкой меньше — я по сути ходячий мертвец.              Шастун не хуже, чем Шэрон Стоун, невозмутимо перекинул ноги с одной на другую. Кишки Эда связались в тугой сложный узел, но нужно отдать ему должное, парень и сам держался нарочито беспечно.              — Вовсе нет, — улыбается Шаст, словно кот малой мышке. — Уж поверь, для тебя я найду применение. И защитой обеспечу.              Эд откровенно не догоняет, не понимает, к чему он ведёт. Человек перед ним ведь — легенда, божество в тёмном мире преступности, для чего ему он, Выграновский, да, после убийства предшественника ставший лидером, но лишь одной из десятка орудовавший по городу ОПГ? Он просто грабитель немалых масштабов, он просто…              — Ты не правишь бал лишь по собственной недальновидности, — негромко произносит Антон, будто считав его мысли, — лишь потому, что не выказываешь амбиций.              Шастун, наконец, поднимается, обходит его кругом, Эд же дышит всё также спокойно.              — Мне нужен преемник, — произносит Шаст из-за его спины. — Хочу залечь на дно — временно ли, не знаю. Ты станешь моими руками, Скрудж, ясно? В определённых кругах ты имеешь влияние, но моё слово в твою поддержку — и Москва вся твоя.              Шастун остановился у самого его лица. Эд неглуп, он прекрасно понимает, что пути отступления нет.              — Ты согласен?              Они либо заключают это безумное соглашение, либо в следующую секунду пуля размозжит его череп — Антон и не прятал оружия, вот он, винтажный револьвер, едва не игриво выпирает из кармана брюк.              — Да.              — Да? — Шаст, кажется, даже слегка удивлён такой лёгкой победе.              — В деле, — уверенно кивает ему Эд, и Антон тихо смеётся. Смеётся так, как, наверное, смеялся бы дьявол, с которым он только что подписал свой контракт.              Это был контракт с дьяволом.              В следующую же секунду дверь открывается и один, видимо, из его похитителей проходит за спинку стула, освобождая затёкшие запястья. Антон протягивает ему ладонь — рукопожатие скрепит всё окончательно, — и только когда рука касается его кожи, Выграновский понимает, как сильно его трясёт, и как нелепо он, должно быть, теперь выглядит. Но Шастун удивительно деликатно делает вид, будто не обратил внимания на дрожь в ответном рукопожатии, а уголки губ подрагивают, будто он и хотел бы ободряюще улыбнуться, но имидж не велит.                            …Ему никогда не узнать, почему именно он. Спустя столько лет он мог только догадываться, но Антон ведь не мог просчитать всё настолько вперёд?              Есть нелепая версия, будто бы Шаст запал на него всё с тех же криминальных отчётов, пробил подноготную, придумал, как сблизить с собой. И пальбу он подстроил, и лечить в самом деле знал, как, лишь вид делал, что сам до усрачки боится. И он, разумеется, знал, что Эд не мог не проникнуться к нему хоть бы симпатией… Разумеется, этой версией Эд с Шастуном никогда не поделится, да и самому верить, что Антон нарочно позволил его изрешетить, очень уж не хотелось.              Но ведь это Антон, говорил ему разум, Антон Шастун, мать его, гроза всей Москвы, что уж там — всей России, телевидение, благо, транслирует. Человек, благословлявший теракты, человек, что подмял под себя всех наркобарыг, человек, самолично всадивший пулю в живот генерала Юнусова. Откачали, конечно, урода, но, блять, как все шумели! Шастуну это льстило по сей день. Ну так что ему стоило сделать так, чтобы Эд оказался «не в том месте и не в то время»? Щелчок его пальцев способен гораздо на большее.              Выграновский совсем не боялся — чего теперь, когда самый опасный в Москве человек мирно дышит под боком, смешно хмурит нос, когда Эд, не сдержавшись, осторожно касается его губами, целуя светлую родинку. И всё между ними — как между простыми людьми: Шаст целует его, как любовника, мужа, с ним он ласков в постели, хотя в жизни не любит, когда Эд с ним нежничает, поди разбери недотрогу…              Всё как у обычных людей. Но. Зная Антона… Эд не может не задаваться вопросом: любит ли Антон его в самом деле, или же просто рад им обладать.                     Эд открыл глаза резко, проснувшись как будто от громкого шума. Ему снился какой-то откровенный бред, переиначенные события их первой встречи, но мысль о том, что подсознание вложило в мутные образы некое рациональное зерно, не давала покоя.              Антон лежал рядом, дышал мерно, Выграновский логично решил, что тот спит, но Шаст подал голос:              — Кошмары, родной? — произносит он тихо, почти безучастливо.              Эд не в обиде, он знает Антона, и знает, как быстро он выгорает эмоционально в стрессовых ситуациях. Кивает, прижимается крепче, накрывает ладонью рану Антона под рубашкой и бинтами. Тот тут же сдвигает его руку значительно ниже.              — Не надо меня жалеть, Эд, сколько можно? Лучше сделай приятно.              Эд молча поглаживает его член сквозь плотную джинсовую ткань, усиливает нажим. Антон поворачивает в его сторону голову, но взгляд Скруджи направлен куда-то в стену, да и вообще, кажется, мыслями он совершенно не здесь.              -Ты не моя шлюха, Эд.              Его рука на момент замирает, но сразу же продолжает движение.              — Если не хочешь — не нужно.              Выграновский вздыхает, отнимает ладонь и приподнимается на локтях.              — Антон, я хочу одного — чтоб мы живы остались. И трахаться с тобой до скончанья веков. А не так — чтобы мне перерезали горло, пока по нему ещё стекает внутри твоя сперма.              — Сука, Эд, — Антон садится рывком, смотрит жутко. — Ты сам мне сказал, что всё будет в порядке. Если мы оба начнём поддаваться эмоциям — нам мгновенно хана. Кто-то должен держать голову холодной!              — Антон, я пытаюсь! — Скруджи тоже ответил в повышенном тоне. — Я едва не потерял тебя — сколько? — дней десять назад?! Мой лимит уравновешенности, прости, исчерпался!              Шаст сорвался с места, принявшись расхаживать по помещению из одного угла в другой.              — С хуя я вообще повёлся у тебя на поводу? Ввязался в это дерьмо с инкассаторами… Зачем высунулся из подполья? Я уже не в том возрасте для всей этой показухи. — Антон остановился и взглянул на Эда так холодно, как никогда. — Ты сам подставил меня под нож, любимый.              Секунда — и Шаст уже распластан по полу с алеющей челюстью, а Эд нависает над ним, беспощадным коршуном вцепляется в ворот рубашки, отрывает от пола по пояс и прикладывает головой пусть к ковру, но всё равно ощутимо. Антон не остаётся в долгу, перехватывая Скруджи за шею, сжимая в локтевом захвате.              — Ан… тон… — сипит Эд, — шов…              Шаст крепко держит его до последнего, отпускает лишь тогда, когда чувствует, что почти окончательно перекрыл доступ кислорода, сбрасывает с себя. Эд вздыхает со страшным хрипом, отползает на метр, ложится на спину, пытаясь восстановить дыхание. Антон сжимает зубы, приподнимает голову, чтобы проверить бинты. Кровь практически не просочилась.              — Придурок… — едва слышно прохрипел Эд.              — От дебила слышу.              — Ааа, для детских обзывательств ты, значит, в подходящем возрасте, — язвительно тянет Выграновский.              — Довольно, Эд.              Скруджи смотрит на него, придвигается ближе и протягивает руку, стирая слезу в уголке глаза.              — Ладно тебе, просто оба погорячились, — подводит он итог.              Несмотря на дичайшее желание вмазать ещё, Эд уговаривает себя быть снисходительнее, Антону ведь тоже страшно и больно.              Так развеиваются представления о кумирах, рок-звёздах. Стоит узнать их поближе, как ореол загадочности, авторитета, и чего там ещё, развеивается, всасывается в закоулки подсознания, как сигаретный дым в форточку, как и не было. Только запах стоит ещё в носу.              Восемь лет назад Эду и в голову бы не пришло, что Антон, ну… живой, и обычный, и в рот может взять, ну короче… Он правда же думал, что человек такого! влияния может разве что в качестве послушной подстилки кого-то вроде него, Эда, держать. Тогда даже Пугачёву не так часто крутили, как очередные новости о его «злодеяниях».              А вот он — лежит рядом с ним на полу, больной и испуганный, покажи его тому Эду, он бы даже его не признал. Потому что всё — маска, всё — образ. Всё, всё, что не с ним.              Это то, во что Эду очень хотелось бы верить.              Он перекатился боком, оказываясь совсем рядом с Антоном.              — Если любишь меня, — шепчет он на ухо, — постарайся заснуть. Ты же глаз за всю ночь не сомкнул, вот и мысли дурные всё лезут.              — Ради тебя, — Антон склоняет голову, мягко «чиркает» носом по его лбу, — без базара.              Дурные же мысли теперь пожирали самого Эдуарда. Стоило ему понять, что Антон, наконец, задремал, как собственные слова зазвучали в ушах:              «Я знал, на что иду, с первой минуты всё знал. И я был готов, что однажды всё так повернётся».              Он потому и сказал тогда искренне, что неосознанно ждал подобного поворота событий, потому что червь сомнения подтачивал потихоньку, ведь в глубине души он знал, что любовь к Антону, пусть искренняя, вполне могла вырасти из лжи, а раз так, то стоило готовиться к худшему.              Боясь потревожить сон Антона, всё также лёжа, Эд не без труда дотянулся до невысокого столика, кончиками пальцев приманив к себе лежавший на краю телефон. Он зажал динамик и включил аппарат. Он не понимал, с чего это иррациональное недоверие вылезло именно сейчас, отчего глодало его так безжалостно, вгрызаясь в самые кости, но что если суждения о предательстве Левана неверны? А если и так?..              «Мне не важно, сколько тебе предложили. Парк Горького, через час. Я дам тебе больше уже лишь за то, чтобы ты не привёл хвост».                                   ***              Это было бы похоже на встречу двух старых друзей, если бы не траурные лица и неслыханно ранний час: Горозия мирно сидел на скамейке с газетой, с другого конца парка к нему быстрым шагом приближался Эд, кожанка Антона, сидевшая чуть не по размеру, придавала сходство с местными панками. Не глядя на пришедшего, Леван медленно сворачивает газету, отхлёбывает чая из пластикового стаканчика, морщится — очень крепкий, и Эд про себя подмечает, как осунулся тот с их последней встречи, морщин тоже будто прибавилось, глаза нездоровые, красные. А Леван произносит негромко, и Скруджи понимает уже, что обманут, что заготовленный первым вопрос можно даже не задавать:              — Мне денег не нужно.              — Чем они тебя проняли?              Лев зажимает переносицу, выдыхает шумно через нос.              — Они вышли на Аню. Эд, я хуй знает, как, — не сдержался, всплеснул руками. — У неё давно имя другое, адрес часто меняла… Ну, а наши менты нам ведь ровня, сам знаешь — угрожают убить её вместе с детьми, если не сдам вас.              На чужие слезливые истории у Выграновского сочувствия уже давно не осталось.              — Только нас?              — Да, — вырывается у Горозии слишком уж скоро, Эд даже договорить не успел, а потому подозревает сильнее.              — Только нас с Шастом? — он давит, он обязан собственными ушами услышать.              Леван кусает губы, но выговаривает почти без заминок:              — Они… знают о Дане. Прости, Эд. За сотрудничество мне скостят срок.              Эда словно окунают в студёную воду, на глаза наворачиваются слёзы от осознания, насколько всё плохо. Кривая ухмылка перекосила его лицо.              — Ой, никто тебя, Лёв, не посадит… Никто. Тебя. Лёв. Не посадит!!! — взрывается он моментально, орёт так, что сидевшим в засаде ментам и сигнала не нужно — вон они, несутся на всех парах. — Тебя наебали, тебя вместе с нами пристрелят, ало! Ты сам себе вырыл могилу, ты, тварь! И с собой ты решил утащить ещё Дану?!              Не помня себя от гнева, он выхватывает из внутреннего кармана куртки связку отмычек, и выбрав интуитивно самую длинную, пыряет Левана в живот, в шею, куда попадётся, не ощущая упругого сопротивления плоти, столько раз, сколько успевает, пока его не оттаскивают от булькающего уже в собственной крови Левана, вырубают ударом приклада.              Горозия из последних сил пытается зажимать ладонями многочисленные проколы, но потоки артериальной крови струятся сквозь пальцы.              — Господин Выграновский был прав, — возвышается один из оперов над Лёвой, чтобы попасть в его поле зрения, — мы избавились бы от Вас при первом же удобном случае. Сделали бы это несколько деликатнее, нежели чем Ваш босс, зато, думаю, Вашей супруге приятно будет узнать, что тот, кому Вы снова доверились, прирезал Вас своими же руками.              — Как оформлять будем? — шагает к нему второй, не опуская взгляда на горячее ещё тело.              — А мы здесь причём? — недоумевает мужчина. — Это в убойный надо звонить.