Мир, любовь и боги

      Узкая, изящная ладонь Протея водила по гладкой поверхности лабрума* из проконнесского мрамора. Кроме него, в лаконике никого не было. Правда, пару минут назад озорные служанки, в чём мать родила, пытались к нему присоединиться — две сорваницы надеялись «поднять настроение» и избавить от меланхолии симпатичного патриция. Но он их отослал. Во-первых, Протей не такой был человек, чтобы пользоваться глупенькими служанками, а во-вторых, ему хотелось подумать «ни о чём».       Рабы принесли восхитительные нероливые благовония и наполнили ими не только курильницы, но и добавили пару капель иланг-иланга в саму воду. Аромат этих цветов незримой нитью соткал удивительно прекрасный узор из тонких струек дыма. Плюс, вода легче эфира, нежнее атласа и тёплая, словно парное молоко… её прикосновения к коже молодого мужчины приносили ему непередаваемое наслаждение.       Да и тишина, нарушаемая лишь журчанием воды, подкупала…       Взгляд малахитовых глаз потихоньку скользил по фрескам на стенах. Обычно, в термах они представляли собой весьма нескромные картинки. Они демонстрировали сцены услуг, которые предлагали проститутки. Но, разумеется, такие сюжеты не приемлемы для дома басилевса Сиракуз. Так что Протей в абсолютной неге рассматривал сюжеты, посвящённые, конечно же, Афродите. Вот прекраснейшая из богинь только рождается из пышной морской пены, вот встречает первую любовь. И вот она безутешно льёт слёзы над телом возлюбленного Адониса… но скорбь не вечна, и почти сразу же – сцена, где готовят богиню к свадебной церемонии.       Протей вынул руку из воды и подпёр ею щёку, устраиваясь удобнее для созерцания. Да… даже богиня любви и красоты не избежала свадебного венца (другой вопрос, что дважды). Вспомнилась Марина. Как он встретил корабль официальной невесты — ему девятнадцать, ей всего четырнадцать. Как они взрослели вместе, пока Марина не вошла в брачный возраст по закону Сиракуз. Жаль, что их пути разошлись. Но, с другой стороны, он не был в неё влюблён. Уважал — да, привязан — да, но не влюблён. И она счастлива с Синдбадом, и это вдвойне радость для него.       Она ведь никогда не была его, даже будучи рядом. О, если бы только знать, что в себе таит женская любовь…       Может быть… да нет, он совершенно точно выберет себе в жёны прелестную девушку, из хорошей семьи, и заведёт с ней собственную семью.       Пока разнеженный тёплыми водами Протей грезил о любви и семейном благополучии, через все помещения термы к нему спешил молоденький слуга, родом из метэков. Его заставили снять сандалии и обнажиться до пояса перед входом в бани. Мальчик очень спешил, но при этом старался не поскользнуться и не сломать себе ничего. Наконец, он достиг того помещения, что прогревалось сухим воздухом, с большим, но не глубоким бассейном для омовения, где и отдыхал перед сном сын царя Димаса.       Паренёк предварительно вдохнул-выдохнул, сбивая волнение, и направился к господину, который, ни много ни мало, был его кумиром.       Протей знал, как действует на мальчишек, и постарался быть ласковым с посланцем. Ему сообщили, что наконец прибыла его мать, царица Гиппотоя. Она отсутствовала целый месяц, находясь в гостях у своей подруги. Но, между нами, кого она надеялась провести?       Вытирая точёное, гибкое тело самыми мягкими полотенцами, Протей раздумывал, как же выглядит его будущая жена, которую самым тщательным образом подбирала ему матушка. К подруге она поехала. Как же!       При этой мысли Протей улыбнулся и подумал про себя: «Итак, она из Мизен? Из Спарты? Афинянка? Брюнетка, блондинка?»       Он собирался не спеша. Протей знал, как не терпится его матери поделиться с ним новостями… и совершенно не торопился эти новости услышать. Конечно же, он скучал по матери. Но ему хотелось немного отдалить тот момент, когда за него опять решат его судьбу…       Кого-то вся эта картинка может возмутить: неужели Протей такой инфантильный? Что, сам невесту не в состоянии найти?       Проблема в том, какие нравы царили в землях двенадцати городов. Как обычно: полное подчинение старшим, брак обычно устраивали те же родители, плюс сын Царя Сиракуз не мог жениться на абы ком. Его брак априори — брак по договорённости. Марина — дочь посла. Прекрасная партия. А раз патрицианка сбежала с этим пиратом, то стоило подобрать девушку не хуже! И по возможности, понадёжнее… Кроме того, за последний месяц участились тревожные доносы с границ… Так что, скорее всего, новая невеста будет из какой-то влиятельной семьи.       Дворец Царя Димаса представлял собой весьма грандиозное для своего времени сооружение площадью, ни много ни мало, шестнадцать тысяч квадратных метров и состоял из комплекса комнат, покоев, купален, служебных помещений, системы лестниц, коридоров и переходов, соединяющих между собой части дворца.       Все помещения дворца, а их было более тысячи, хаотично группировались вокруг центрального внутреннего перестильного двора прямоугольной формы. Оттуда многочисленные входы ведут во внутренние помещения, расположенные на разных уровнях. Сколько этажей во дворце — сказать сложно, но не семь, точно. А учитывая то, что сам дворец находился на возвышении, создавалась иллюзия, будто уровней было не менее десяти! В общем — шикарненько так.       Царевич преодолел узкий светлый коридор, дальше путь разветвлялся: плетеная дорожка огибала круглое пустое пространство. Проходя справа, Протей механически посмотрел наверх — вверху кольца этажей уходили в сумерки. Далее коридор снова принял обыкновенную форму. Изнутри стены были украшены искусными фресками ярких цветов. На одних — фигуры статных юношей, которые занимаются различными видами спорта. Другие — с изображением цветов, деревьев, морских животных и птиц, геометрических орнаментов.       Совсем немного, и две покорно склонившиеся служанки, одетые почти одинаково, отворили перед ним дверь.       Взору открывалась гостевая часть покоев. В центре лежала шкура леопарда, а по ходу стен стояли три ложа-клине. По углам стояли высокие прямоугольные довольно узкие кадки, в которых высились драцены Marginata. Обстановка гостиной была довольно лаконичной, но оттого и очень изысканной.       Если стоять спиной ко входу, то слева располагался проход в спальню, справа — два окна, а прямо — выход на полукруглый уютный балкон, с которого открывался восхитительный вид.       Отдёрнув в стороны прозрачный белый занавес, Протей вошёл на балкон, где его уже ожидали.       Царь Димас и его жена сидели лицом к открывавшейся панораме: золотыми светлячками мерцали огоньки домов Сиракуз. Чуть левее — кусочек океана.       Димас и Гиппотоя сидели в золотых троносах, ножки которых были оформлены в виде львиных лап, и легко держались за руки. Они молчали. Хорошо иметь близкого человека, с которым можно помолчать. В жизни их было так много всего — и радости, и печали, и страсть, и любовь, ссоры и примирения, и многое, многое другое. Прожив в браке столь много лет, они научились ценить многие вещи, в том числе и такие моменты.       Когда вошёл царевич, мать обернулась и радостно протянула руки к сыну. Жемчужно-серая калиптра на её голове немножко сползла на затылок, и женщина придержала его рукой.       Протей наклонился и крепко, но бережно обнял сидящую маму. Она с нежностью произнесла его имя и повелела ему присесть. Рабыни уже принесли небольшое раскладное деревянное креслице. Протей мягким жестом просил поставить его почти у самого входа.       Когда их сын присел, Царь взял слово первым.       — Что ж, сынок, мы с твоей мамой решили, что прошло достаточно времени и… тебе надо бы жениться…       Протей слегка прикрыл глаза, обдумывая слова отца. Но Димас истолковал это по своему:       — Тебе, должно быть, непросто сейчас, я понимаю тебя, сын мой, но время лечит, поверь. Тем более, что раз Синдбад и Марина счастливы друг с другом…       Гиппотоя неодобрительно закряхтела, еле сдержав себя. Но Димас слишком хорошо знал свою царицу-спартанку и с покровительственной улыбкой и легким касанием ладонью призвал жену высказаться.       Пожилая женщина экспрессивно взмахнула рукой, звякнули браслеты:       — А я вот что скажу, сын — и к лучшему, что эта Марина открыла своё истинное лицо сейчас! И, кстати, я давно говорила, что этот Синдбад — не лучший спутник для царевича. Чего и ждать от такого, как он. Не думай о них, это не должно теперь тебя занимать! В своё время ты заменишь твоего отца и… рядом должна быть спутница Царя, а не пиратка-авантюристка. Я нашла тебе другую невесту. Хорошая девушка. Красива, воспитана строго, как настоящая патрицианка. Это Коринфская царевна. Её зовут Гортензия. Не правда ли, милое имя?       И мать Протея, всплеснув руками, сложила их на животе. Она улыбалась — ведь её сын несомненно будет рад жениться на по-настоящему порядочной девушке. Тем более, что она дочка самого коринфского архонта. Она видела девушку своими глазами. Нежна, хрупка, как самая настоящая гортензия, в честь которой её назвали.       Протей набрал в лёгкие воздух, чтобы с искренностью и пылом встать на защиту своих друзей. Но широкая и на удивление мягкая ладонь его отца легла на его руку. Царь совсем немножко надавил и оставил руку на запястье сына. Это значило: «Не возражай, уступи».       Протей не высказал ничего матери и проглотил рвущиеся слова, словно большой пузырь. Мать не заметила этого, и, так как Протей припал к её руке, женщина решила, что сын согласен с ней. По крайней мере с тем, что дочь коринфского царя — вот достойная партия.       Беседа продолжала течь неспешно — царица спокойно, но при этом с радостью, описывала внешность невесты: родниковые глаза, волосы имеют тот самый оттенок золотого, которое может быть только у зимнего солнца. Изящный лоб, белее восточных лилий. Щёки — словно южный розовый жемчуг. Невинна, юна и послушна. Такой и должна быть жена басилевса. Ну, то есть, будущего басилевса.       Протей легко улыбнулся. Царица-мать описала полную противоположность Марине. Как же она обиделась на неё! Хотя Гиппотоя отрицала это. Но при каждом упоминании о бывшей невесте Протея она всенепременно вставляла какую-нибудь колкость. Иногда это огорчало царевича, а иногда веселило: забавно было наблюдать, как повелительница Сиракуз вела себя, словно обиженный ребёнок.       Карта звёздного неба немного поменялась. По меркам такого ещё далёкого двадцать первого века — было полпервого ночи. Гиппотоя с нежностью поцеловала Протея, взяв его лицо в сухонькие ручки. Сын поцеловал её в ответ, и она отправилась в опочивальню, ласково кивнув на прощание и мужу.       Царь Димас и Протей остались одни на балконе. Димас крякнул, оттолкнулся от подлокотников и встал из тронуса. Он подошёл к перилам и, слегка расставив руки, оперся о них. Протеус, улыбаясь одними только уголками губ, совсем как курос, подошёл к отцу и приобнял его со спины, при этом оставляя совсем небольшое расстояние.       Старик полуобернулся к сыну:       — Не принимай всерьёз слова матери о Марине… Я знаю, ты сам её отпустил, верно?       — Правда, отец.       — Что ж, благородно сын. Хотя… увы, благородство для басилевса скорее минус…       — Что-то мне не нравится твоё настроение! — мужчина слегка нахмурился.       Царь повернулся к сыну лицом, и Протею пришлось отпустить его из объятий.       Димас взлохматил пятернёй седые волосы и обратился к сыну:       — Видишь ли, сын мой, какая штука… По нашим законам, ты должен жениться на девушке, достигшей как минимум восемнадцати лет. Но дела на границах складываются таким образом… что ты возьмёшь в жены девушку, которой лишь недавно исполнилось шестнадцать. Да, да, вижу, ты удивлён. Однако поверь, у нас есть причины так поступить. В Дельфах умер прежний царь, и на его место пришёл новый, чуть младше тебя, но очень амбициозный. Ему не даёт покоя факт, что Книга Мира хранится в Сиракузах. А кроме того, к несчастью, в наше время просто договор на свитке можно легко расторгнуть одним лишь приказом своей армии.       Протей стоял, не в силах вымолвить ни слова. Он был шокирован каждой новостью, что сообщил ему отец. В последнее время наследник был слишком невнимательным к внешнеполитической ситуации, так что сейчас даже не знал, как отреагировать.       Мысленно он укорил себя — не может будущий басилевс позволять себе такие оплошности. Царевич всегда старался достигать высоких результатов во всём. Так приучили с рождения. Сын басилевса просто не может по-другому.       Царь Димас просил сына быть снисходительнее к юной невесте. Старик хотел как лучше, но своими словами он лишь разбередил ту рану, которая, как думал Протей, уже затянулась и зажила.       Вскоре и сам Царь Димас отправился в опочивальню. И Протей тоже отправился в свои покои.       Постель для царевича была уже готова. Он отпустил слуг и рабов. И как только остался один, он отдёрнул полог и вышел на небольшой полукруглый балкон. Оттуда сбоку вели вниз три ступени и Протей спустился в небольшой личный садик. В Сиракузах такие называли «для услады глаз». Он тоже был огорожен перилами, а за ним открывался вид на башню с Книгой Мира и прилегающую территорию.       Царевич снял свои сандалии и ступил на влажную от росы траву. Она приятно заколола стопы. Сев на перила, молодой мужчина устремил взгляд наверх, где мягким, добрым светом мерцала реликвия двенадцати городов — Книга Мира.       В задумчивости, не отрывая глаз от башни, он стянул шнур, сдерживавший гриву волос, но пепельно-русые волосы так и остались лежать на спине, не рассыпавшись по плечам.       Он думал, что сумел показать и подарить ей весь мир. Хотя именно этот самый мир, как оказалось, говорил: «Думаешь, ты разгадал, что ей надо?»       А что вообще надо женщинам? Что в себе таит женская любовь? Мысли было потекли в риторическом направлении, но…       Оказывается, всё то время, пока не появился Синдбад, он даже не знал, о чём она молчит, думает, о чём её мечты.       А что он вообще знал? Он отпустил её, но сколько вопросов это породило.       Он — сын басилевса, будущий царь Сиракуз, но, как оказалось, у него не оказалось той, другой власти, чтоб удержать её.       При этих мыслях Протей усмехнулся. Поднял голову на небо… Там мерцал Сириус. И как будто говорил: «Но ведь она не твоя… Забудь…»       Протей вздрогнул. Теперь Марина с другим. С Синдбадом.       Эх, а ведь ярчайшая звезда ночного неба «сигнализировала» царевичу с (как оказалось) разбитым сердцем, совсем не об этом.       Хотя, как ни странно, воспоминания о пирате облегчили Протею сердце.       Да, она не его. И никогда, никогда не была его. Теперь судьба посылает ему другую. Да, значительно младше его, и что? Если приложить усилия, то он сможет добиться если не взаимности, то хотя бы взаимоуважения.       С этими мыслями Протей поднялся в свои покои и рухнул на чистые простыни.

***

      В землях Коринфа был полдень. Сейчас перед нами широкий, добела нагретый солнцем перестильный двор. А дальше: царский дворец. Двор был выложен известняковыми плитами, но посередине была выполнена композиция в виде герба, который принадлежал весьма сильному полису: Коринфу. Погодка здесь несомненно жарче, чем в Сиракузах. Печёт — мало не кажется. Поэтому, чтобы не перегреться, мы спешим прочь от щедрых прикосновений полуденного солнца.       Ну вот, под сенью мраморных колонн гораздо лучше. Но не будем стоять на месте, наш путь лежит мимо перестиля, в таберну. Разумеется, размерами побольше, чем в обычных домусах. И все стены были, конечно же, расписаны многочисленными гротесками, орнаментами, а потолок был украшен синими звёздами, хотя, трудно сказать… кто-то, например, может сказать, что это маленькие цветы. Полуколонны, украшавшие помещение изнутри, были ненастоящие. Подойдите ближе и вы убедитесь, что это лишь ловкая и ювелирно исполненная работа неизвестного мастера.       Однако, здесь мы задерживаться тоже не будем. Идём дальше и через второй выход попадаем в яблоневый сад, предназначенный скорее для кухни и лекарей: помимо яблонь там росли и деревья оливы, а с двух сторон от узкой тропинки, по которой мы сейчас идём, в квадратных грядках росли многие лекарственные травы и не только. Аромат от этого стоит просто дивный. Нет таких слов, чтобы описать его. Сходим с дорожки раньше, чем она кончается и заворачиваем к высокой оливе. Её ветви в своей тени скрывали небольшой разрыв в каменной стене-ограде. Теперь направо: да, узко, но стоит потерпеть. Можно идти боком. Этим ходом как правило пользуются слуги, чтобы сократить путь. Но не только они…       Выйдя из хода, мы попадаем к высокой каменной стене, в толще которой довольно простой ковки калитка. И вот, мы пришли…       Это место называлось «секретный сад». Он всецело принадлежал самой младшей дочери царя Коринфа. Балкон её покоев как раз выходил в сад. Всё вокруг было ярко-зелёным от сочетания молодой листвы на деревьях и кустах лиловой сирени и от солнечных лучей. Всё было посажено так, что получались укромные местечки, где создавалась иллюзия, что сам спрятался, но всё видишь.       Сама прелестная хозяйка сейчас занималась тем, что срезала маленьким кинжальчиком стебли белых флоксов для букета. Срезала и, полуразвернувшись, подавала их своей любимой рабыне, подаренной ей семь лет назад.       Русые, самого светлого оттенка волосы царевны были достаточно тонкими, но длинной достигали самой поясницы и слегка волнились. Простое, как для царевны, но очень изящное бледно-фиолетовое платье легкими волнами спускалось до самых пят. Легкая ткань позволяла юному телу не изнывать от сумасшедшей жары, которая поселилась в этих краях. Тонкую шею её украшали тончайшие нити серебра, которые, словно каплями дождя, были усыпаны маленькими бусинами жемчуга нежного лавандового цвета. На изящной кисти виднелся браслет из этого же комплекта.       Её фигурка уже стала округляться, теряя подростковые контуры. Но при этом не потеряла своей хрупкости. Глаза были красивой миндалевидной формы и голубого цвета. А ресницы были густые, но очень светлые. На высоких скулах — россыпь светлых веснушек. Губки чётко очерчены, немного тонковаты. От отца ей досталась белая и очень тонкая кожа.       — Гортензия! — вдруг услышала девушка своё имя.       Она передала рабыне очередной цветок и кинжальчик, а сама поспешила выйти навстречу матери.       — Да, мама? — девушка покорно склонила головку, приветствуя царицу.       — Пойдем, дорогая, отец хочет поговорить с тобой, — мягко произнесла женщина, однако чуткая Гортензия уловила в её голосе нотки горечи и с беспокойством заглянула маме в глаза. Однако та поспешно отвела взгляд и повела дочь за собой.

***

      — Но папа! — тонкие губы дрожали, едва сдерживая рыдания. Глаза заблестели влагой. — Прошу, не делай этого!       — Это необходимо. Отменить уже ничего нельзя! Через два дня ты отправляешься в дом к своему жениху, — лишь боги знают, скольких сил царю потребовалось в этот момент, чтобы, глядя в наполненные слезами глаза любимой дочери, остаться неколебимым, словно мраморная колонна.       Громко всхлипнув, царевна кинулась прочь. Царица хотела было остановить её, но муж властно поднял ладонь:       — Ей необходимо побыть одной…

***

      Девушка проревела всю ночь. Выплакала все глаза и десятилетний запас слёз. Для человека, которому пока всего шестнадцать лет, всё выглядело так, будто её предал целый мир.       Раздались звуки шагов. По мраморному полу прошлёпали босые пятки личной и любимой рабыни царевны. И только при помощи и поддержке никогда не унывающей рабыни новоиспечённая невеста хоть как-то взяла себя в руки. И пусть на это ушло треть дня.       Рабыня, влив в госпожу чуть ли не две пелики успокоительного сбора, уложила её спать, а затем вышла на балкон. Расставила руки на перилах и полной, шикарной грудью вдохнула воздух.       Немного о ней: рабыню царевны звали Арсиноя. Неунывающая, находчивая, креативная, смешливая… Порой казалось что она была, что называется, «без башни».       В свои 25 лет она была по-прежнему не замужем, просто почти все её хозяева особо не задумывались о её будущем, пользуясь ею как вещью. Собственно, с точки зрения закона, она таковой и являлась.       Природа наградила её запоминающейся яркой внешностью: хоть роста она была невеликого (всего полтора с небольшим метра), формы у неё были поистине пышными.       Но всё же взгляд приковывало не только это: у македонской рабыни были невероятно красивые глаза. Светло-карие, большие, блестящие, как у лани.       Родилась она в маленькой Македонии, и свою жизнь там она практически не помнила. В возрасте пяти лет, во время очередных войн, она и её сестра (кажется, Кио), оказались в плену. Там их распродали: Арсиною отправили на Афинский рынок, а след её сестры навсегда потерялся. Будь Арсиноя постарше, она бы сильно страдала. Но она выросла в постоянных переездах. Её предпоследний хозяин был доволен ею. Правда однажды, когда он оказался в Коринфе, он нечаянно попал на праздник к самому царю. И Арсиноя стала подарком. Когда царевне Гортензии было десять лет, ей подарили пышную македонянку. Юная царевна, тогда еще заносчивое дитя, попыталась было показать «кто здесь главный», отдавая глупые приказы и насмехаясь над чужеземкой, однако была быстро поставлена на место острым языком… Нет, Арсиноя не грубила — за это можно было бы и головы лишиться — но отвечала так, что юная царевна понимала, что македонянку не сломить и не сделать рабыней в самом полном смысле этого слова. С тех пор, с каждым днём узнавая друг друга всё лучше и лучше, царевна и её рабыня стали лучшими подругами…       Но не это пока важно.

***

      Боже, как восхитителен сад, что развернулся перед нашим взором! Мощёная аккуратными плитами широкая садовая дорожка перспективой уходила в даль. Чайные, алые и белые розы благоухали, тихонько покачиваясь под тяжестью капель росы. Сам сад будто светился персиково-золотым светом. И нельзя было не поддаться радости, что звучала в птичьих песнях. Маленькие разноцветные пичужки, похожие на малиновок, резко перепархивали с ветки на ветку. Свежесть, запах трав и цветов и нежная дымка…       Изящное клинео было обито какой-то красивой золотистой тканью с вышитыми гладью розами. На лежанке изящно возлежала красивая молодая женщина: её личико будто овеяно тенью печали, кротости, на её плечи спадали длинные пряди прекрасных рыже-золотистых волос, которые слегка колыхал ветер. Стройная обнажённая фигура с мягкими очертаниями казалась мраморной в солнечном свете. Одна её рука лежала на теле так, будто ею пытались прикрыть эту наготу, а вторая свисала с ложа, слабо держа ярко-алую розу. Маленькая лань заинтересованно потянула умильную мордочку к цветку и, понюхав, начала жевать лепестки. А красавица даже не сделала ни одного движения. Она думала…       Она не смогла помешать. Помешать этому союзу: её сына, прелестного Эрота и Психеи.       Афродита встала с ложа и откинула прекрасные локоны за спину. Бронзовым шелковым плащом они рассыпались по всей спине. Длиной они были до самого пола.       Богиня красоты встала и, небрежно приласкав домашнюю лань, прошла к росарию. Как же ей не нравилась её будущая невестка! Мягко говоря, не нравилась!       Её ненависть была вызвана не столько тем, что её сын отдал этой деве своё сердце (хотя и это тоже) вопреки её велению, сколько тем, что вокруг Психеи носился едва ли не каждый бог на Олимпе. Хотя эта девка не стоила ровным счетом ничего! И пусть найдется тот, кто попробует доказать обратное!       Подумать только, её считали воплощением преданной любви, готовой вынести все испытания! Ха! Да эта выскочка и шагу не сделала самостоятельно — стоило ей только услышать задание Афродиты, как она тут же начинала в отчаянии рыдать и стенать, вместо того, чтобы взяться за его выполнение, или же с честью отступить… Но нет! Рядом всегда оказывался кто-то, кто, по совершенно необъяснимым причинам, ей сочувствовал всем сердцем и помогал — то муравьи, то орёл, то башня (!)… Сама же Психея уже несколько раз едва не покончила с жизнью, отчаявшись выполнить новое задание!       А последнее задание! Разве задумается преданная своему чувству дева о том, чтобы открыть шкатулку, которую ей строго-настрого запретили открывать под страхом никогда более не увидеть любимого?! Да у нее даже мысли такой не возникнет! А эта?! Что двигало Психеей — любопытство или жажда еще большей красоты? Уж точно не любовь к Эросу!       И в довершение — теперь её хотят сделать бессмертной…       Афродита тяжело вздохнула. Она всегда считала красоту невероятной силой, способной рушить и исцелять. Но до чего же убога красота без мозгов!       Взгляд упал на прелестные цветы. Афродита тяжело вздохнула, восстанавливая какое-никакое душевное равновесие. Скучно. Всё не то, не вдохновляет. Богиня позвала:       — Аксиоха!       Появилась прелестная нимфа в прозрачном тёмно-бордовом пеплосе, едва достигавшем коленок. Афродита, она же Венера, приказала ей сменить цветы. Она пожелала чего-то новенького.       Нимфочка с готовностью кивнула и махнула перед цветами рукой, перебрав пальчиками словно по струнам арфы.       И вот уже перед нашим взором не миллион роз, а необычная композиция из белых лилий, лизиантусов и диковинных сине-фиолетовых орхидей, которым спустя несколько тысяч лет дадут отдельное название «Орхидея Дендробиум».       В сад вошла другая нимфа и робко напомнила своей госпоже, что ей пора уже облачиться в праздничные одеяния. Богиня красоты закатила глаза. Ну вот, пора начинать этот неизбежный спектакль.

***

      С тех тор, как басилевс Коринфа отбыл вместе с дочерью в нужный полис, прошло пол месяца…       В Сиракузах уже был закат. На главной дороге, как всегда, многолюдно: люди (патриции и плебеи) всё спешили по свои бесконечным делам. Но эта безмятежность — лишь иллюзия. Даже те, кому, по идее, нечего было делать в этой части города, пришли, дабы своими глазами увидеть процессию. Ведь скороходы только сегодня оповестили Сиракузы, что невеста прибудет к вечеру.       Но вот, ожидание стало слишком уж затягиваться и толпа стала редеть.       Внезапно и резко взревели трубы. Взревела толпа, вдохновлённая людьми, специально обученными аплодировать и восторженно кричать.       На широкой мощёной дороге появилась процессия. Её возглавляли двенадцать девочек возрастом одиннадцати-двенадцати лет, одетых в легкие небесно-голубые хитоны. По большей части все девочки были тёмно-русые, лишь две девочки были белокурые и одна рыженькая, с россыпью солнечных веснушек. И почти все были кудрявенькие! На их прелестные головки были надеты веночки из цветов льна. Танцуя на ходу, они подпрыгивали и кружились, словно пушинки, и подкидывали в воздух лепестки различных цветов, в разных вариациях символизировавших брак, его долговечность, любовь и тому подобное. Одной из них точно была вербена. Девчушки играли роли двенадцати муз.       За ними шли музыканты, игравшие на свирелях, кефарах и даже систрах — диковинных инструментах из таинственного Айгюптоса. Звуки сплетались в одно незримое полотно, предвосхищая шествие штандарта Коринфа: пегас, парящий над трёхколонным храмом, с двумя ветвями оливы по бокам. Его несли под специальным шатром юноши, служившие лишь один год в рядах коринфской армии, что было обязательным условием.       За ними уже шли профессиональные танцовщицы, каждая лет восемнадцати-двадцати — они всего лишь были украшением шествия.       И только после них шли служанки, слуги, рабы и рабыни. В каждой группе по двадцать человек. Они улыбались, ритмично хлопая в ладони. Это — часть приданого принцессы. За ними шли носильщики, нёсшие широченные блюда с горками благовоний, тканей, жемчуга, украшений. Вы наверняка думаете: «Как-то скудненько… Для царевны-то!» Но так ведь эти аккуратные горки служили лишь номинальным символом приданого в принципе.       Далее, на трёх породистых коринфских жеребцах ехали представители царевны Гортензии: два из них — какие-то дальние родственники девушки (как говорится, «седьмая вода на киселе») и посол Коринфа в Сиракузах — тот самый активный гражданин, с усами и остроконечной шапочкой, который настаивал на аресте и казни Синдбада. Последний прямо раздулся от гордости: одно дело протирать штаны в Совете Двенадцати городов и только и делать, что говорить «умные вещи». А другое — быть доверенным лицом самого сатрапа Коринфа и представлять интересы его дочери.       Он выпендривался как мог: откинул голову назад, коня, которого вёл под уздцы специальный юноша, он «вёл» одной рукой, вторую красиво уперев в бок. И едва сдерживаясь, чтобы не приглаживать усы через каждую минуту.       Наконец терпение зрителей вознаградилось: четыре атлета несли на плечах позолоченный паланкин, декорированный так, что очертаниями он напоминал дворец. Но тут было сладкое разочарование: невеста была сокрыта от глаз занавесом с четырёх сторон. Обидно, конечно, что не удастся увидеть наречённую сына царя Димаса, но ведь так даже интереснее! И всё-таки, в узкой щёлке то и дело мелькала женская пухлощёкая любопытствующая физиономия…       За плотной разношерстной толпой и сквозь узкую щель между покрывалами было трудно что-либо разглядеть, но Арсиноя всё равно пребывала в восторге от увиденного. И почти не замолкая, рапортовала госпоже об увиденном.       Сама девушка пребывала в волнении, которое известно лишь невестам. Страхи испарились под беспардонным напором верной рабыни. И теперь блондинка пыталась унять сладкую пытку сильнейшего сердцебиения. Ах, только бы он был красив. Только бы он был образован, мил, воспитан…       Она уже давно бросила попытки угадать, как он выглядит. Однако этих попыток не оставляла Арсиноя.       С самого момента, когда было принято решение о свадьбе, девушка безустанно стрекотала о вероятной внешности жениха своей госпожи. Она то превозносила его красоту до уровня самого Аполлона, то с ужасом роняла фразы: «А вдруг он косой?!», «А что, если у него нос на пол-лица?!».       Гортензия поначалу пыталась остановить этот поток предположений, ведь и сама начинала сразу же нервничать, но потом настолько устала от этого, что просто пропускала всё мимо ушей, лишь иногда отмахиваясь от Арсинои словами «Главное, чтобы был добр и воспитан».       Однако это было главной стратегической ошибкой госпожи, ведь после этого служанка начинала рассуждать в подобном ключе и о моральных качествах жениха, то приписывая ему различные добродетели, то представляя его самым ужасным человеком на Земле…       Но время идёт, и наконец торжественная процессия дошла до дворца. Хотя зеваки не сразу разошлись, были и те, кто надеялся удовлетворить своё любопытство и хотя бы мельком увидеть, как выглядит царская невеста. Чтобы потом разнести всем, урвав свой «миг славы».       Однако их ждало разочарование… Если что и удалось увидеть, то только то, как из золотого паланкина вышла какая-то служанка (явно не царевна), и помогла спуститься таинственной хрупкой фигурке, которую от макушки до пят закрывала полупрозрачная вуаль пурпурного цвета — символ царских особ.       Царевна шла прямая и напряжённая от всех чувств, скопившихся внутри. И только раз она слегка повернула голову вправо… а затем вновь опустила свой взгляд в пол.       Возможно, она почувствовала, что на неё смотрят. Наверху, немного наискось, был небольшой каменный балкон. На нём стояли отец и сын — Димас и Протей.       — Вообще-то, сын, тебе нельзя видеть её до срока, но пока я не уговорил отца твоей невесты пересмотреть традицию, вот тебе маленькая возможность.       — Спасибо, отец! Но, по правде говоря, не особо-то я её и увидел… Так что традиция соблюдена, — хмыкнул принц. Внешне он был спокоен, однако на душе скреблись и катались по полу в отчаянии (а может, это было совсем не отчаяние) кошки. Димас, почувствовав состояние сына, мягко опустил ладонь на его плечо.       — Прости нас, сын, за такое решение… Я искренне верю в то, что вы сможете полюбить друг друга, когда узнаете лучше…       Протей кивнул, ничего не ответив.       Вместе они прошли внутрь.       Светлолицый Гелиос в последний раз окинул взглядом землю, прежде чем скрыться на своей колеснице за горизонтом. Ни он, ни кто-либо из смертных не ведали о том, что произойдет завтра, послезавтра, через неделю… Смертные занимались своими делами, спешили по домам, к семьям, по пути тихо обсуждая последние сплетни.       Боги, не обращая на всю это возню никакого внимания, вели последние приготовления к свадьбе. Каждый из них был занят своими помыслами… Зевс время от времени бросал свой взор на смертных, выискивая симпатичных девушек. Гера пристально следила за своим мужем и его взором. Афродита вынашивала в голове различные планы касаемо свадьбы сына. Арес склонился над картой у себя в покоях, размышляя, какие бы страны столкнуть лбами (его мало интересовали как свадьба, так и небесные интриги). И лишь мудрая Афина чутко следила за обоими мирами — смертных и бессмертных — чтобы не допустить низостей, подлостей и коварства…       Однако не за всем может уследить её ясный взор…