Первые уроки

Не сказать чтобы в единственной на весь полуостров таверне ей жилось плохо: угол, собственный матрац, пропахший сеном и всякой дрянью похуже, еда — пусть не вкуснющая, зато сытная и в достатке. Она и знать не знала. на самом деле, с чего это такая честь: стать помощницей поварихи Марты, грузной, крикливой, но отходчивой, как ее драгоценный чайник, который она доставала только по особым случаям.  — Кассейль мой привез из самого Кэндлкипа, — хвасталась та порой, забывая, что в прошлый раз болтала о Вратах Балдура. — Чудо, а не чайничек. Может, как-нибудь найдешь похожий, а, девчонка? Подарим нашему хозяину, может, хоть подобреет.  — Слышу все! — рявкал в ответ Даггерт. — Иди работай, женщина! Развела тут лясы! Она в такие моменты сидела тихонько: давным-давно не выдержала, обиделась за отмахнувшуюся Марту и прикрикнула на Даггерта — так он оттаскал ее за уши и хорошенько по лицу отлупил; она уж думала, забьет до смерти, но нет — Марта вмешалась, оттащила, выговаривая хозяину за единственную помощницу и долго потом прикладывала к синякам завернутый в тряпку лед и вздыхала:  — Ты вот куда лезешь, горе? Ну покричал и перестал, эка невидаль! Она только всхлипывала и шмыгала носом. Марта ей нравилась, правда нравилась, и она не хотела, чтобы кто-то на нее кричал — но только Даггерт кормил их обеих, и без таверны обе пошли бы побираться: на полуострове мало было способов заработать, и еще меньше — заработать честно. И если Марте с ее-то талантами к кухарству еще светил шанс попасть куда-то, то вот ей… Она знала, что отличается от других, знала так же хорошо, как и то, что солнце восходит каждый день, чтобы ночью опуститься за покосившийся дом ворчливой и угрюмой Залки; в детстве ей казалось, что Залка — ведьма, которая каждый день крадет солнце и даже хотела однажды вернуть всем пропажу, прокравшись в ее дом. В конце концов, размышляла она, ночью все ложатся спать, и всякие злые духи вроде Гнусного Помойника приходят именно ночью — так значит, все будут ей по-настоящему благодарны, и забудут про то, что она, собственно… «Демон». Был бы у нее шанс — стала бы человеком. Ни прекрасно видящие в темноте глаза, ни изогнутые маленькие рожки, за которые гадкий Сирх дразнил ее «барашком», ни маленькие смешные крылышки не стоили того, что едва ли не каждый житель полуострова считал своим долгом осенить себя святым символом при встрече и перейти на другую сторону узкой улочки, словно от прокаженной. Она предпочитала не отходить далеко от таверны — не ровен час, мальчишки заулюлюкают и камнями закидают — но любила разносить еду и слушать рассказы посетителей. Сами жители квартала в таверну ходили редко — она подозревала, что как раз из-за нее — зато приходили иногда настоящие портовые моряки, которые не рисковали соваться в таверну в Доках. Забегали начинающие искатели приключений, верящие в то, что, если переночевать у ворот тюрьмы, то во сне явится дух, который подарит могущественный артефакт — она думала, что только дурак может верить в такое, не признаваясь, что не боялась бы жителей квартала, сама бы спала перед воротами хоть целую неделю. Изредка появлялся знатный молодняк, гордый не в меру — все видели, кто они такие, но благородные девушки и юноши были так наивны, что были уверены в своей потрясающей маскировке и в том, что совершают нечто бунтарское, просто поев в простолюдинской таверне и поглазев на настоящего вроде-как-демона. Мысленно она посылала их в Гнездо Нищих — вот там и вправду было опасно; Даггерт рассказывал истории о крысах ростом с годовалого ребенка и бедняках, доведенных до последнего предела отчаяния, а потому готовых на все. Может, и врал — только в лицо никто этого говорить ему не смел: Даггерт, пусть никто и не вспоминал об этом вслух, был убийцей, отсидевшим в тюрьме Невервинтера свой срок и решившим остаться в районе. Но он хотя бы был человеком и, если бы захотел, мог бы стать почти своим — а у нее подобного шанса не было: с каждым годом она становилась все старше и все больше напоминала те картинки с демонами, которые видел любой житель, хоть изредка наведывающийся к спятившему магу Вартейну, решившему, что открыть библиотеку в районе тюрьмы — самая лучшая идея, к которой может прийти волшебник. Библиотека состояла из восьми книг — тем более бесполезных, что мало кто умел читать, а еще меньше находило время на чтение. Она тоже читать не умела — умел Даггерт, но она знала, что на любую просьбу научить ее будет послана самое близкое в Бездну, откуда она, кажется, родом. Марта не могла ей помочь ничем, а вот Вартейн… По кварталу ходили упорные слухи о том, что маг когда-то сражался с демонами, которые утащили его в ад — а потом он вернулся, переживший пытки и страдания, но навсегда поехавший крышей. Даже сами демоны вряд ли знали, откуда жители квартала навыдумывали это все — но история летала, обрастая все новыми подробностями вплоть до того, что и в Ад-то он прыгнул сам, вслед за своей прекрасной, как рассвет, возлюбленной. Некоторые поговаривали, что она была еще и жрицей Тира Справедливого — но тут люди говорили, что вот об этом ничего сказать нельзя. В ответ на такое можно было только глаза закатить. Но к Вартейну она идти все-таки боялась. Зато никто не мешал спрашивать Марту, пусть даже повариха не очень-то охотно отвечала на расспросы: всего непонятного она побаивалась, а всякие адские твари были для нее настоящим ночным кошмаром; порой девочка задумывалась, с чего она вообще так с ней добра — и боялась: а вдруг она однажды наскучит ей, и ее выкинут из таверны? Но отказаться от вечных расспросов не могла.  — Марта, а расскажи про маму с папой, — канючила она. Повариха отмахивалась, хватая тяжелый котел за ручки и дотаскивая его до стола с тяжелым пыхтением:  — Уйди, горе. Плохо они закончили, вот что. Все, кто с демонами связывается, кончают плохо.  — Ну расскажи-и-и-и.  — Иди, иди. Жаркое уж готово, разносить надо.  — Ну, Марта!  — Цыц, сказала! Отец был дурак, а мать той еще… — она закашлялась, явно пропуская крепкое словцо. — В общем, с матерью тебе и вовсе не свезло, горе. Воды принеси, а то кончилась почти. И она послушно плелась — за водой, за снегом, за куцыми пучками зеленого лука, который Марта старательно выращивала на заднем дворе, за чем угодно, что вообще можно было придумать. А после краткого перерыва — работа, работа, работа, изматывающая так, что он падала на свой матрац бесчувственной куклой, ожидая, что завтра уж и не поднимется. Обслуживание посетителей было не так тяжело — хуже была другая, грязная работа, у которой не было конца. Изо дня в день, с окриками Даггерта, с подкармливанием бродячих животных вместе с Мартой. Тем не менее, такая жизнь ей почти что нравилась: однажды она хотела стать чем-то большим, чем просто девчонка на побегушках, стать… ну, возможно, наемницей — порой она с завистью разглядывала крепкие ворота, скрывающие за собой Сердце Города и Академию Невервинтера, и грезила о славе и богатстве. Она представляла себе мраморные полы, яркие синие знамена с плачущим всевидящим глазом — и мечтала, мечтала, да так, что и Марте приходилось окликать ее несколько раз. Но ее жизнь была достаточно размеренной и пустой; она текла мутной рекой, холодной и почти безвкусной с очень редкими вспышками цветных камней на дне. Девочка подбирала их и бережно хранила в памяти, словно в резной шкатулке, не позволяя никому касаться даже кончиками пальцев. И одним из этих камней — обманчиво красивым и сияющим — было посещение полуострова самой Седос Себил, когда это все началось — первой, но не последней ласточкой, вестью о том, что что-то пошло совсем не так. *** Чума нахлынула неожиданно: сначала заболел старый Вессер, и никто не был удивлен — чего еще ждать от пьянчуги, у которого из дома пылью и гнилью несет так, что задохнуться можно? Да и своим нравом он так всех бесил, что не нашлось ни одного человека, который бы пожалел беднягу. Кумушки, стирая белье, заодно радостно перемывали ему все кости, хоть не забыли, конечно, и упомянуть и о «той демонице», слушающей пересуды, сидя на крыше — чего, хвала богам, никто не знал.  — Уж зачем ее Марта держит, ума не приложу, — говорила одна, старательно выжимая линялую ткань. — Проклятая ведь, как пить дать проклятая. Этот ее взгляд… ух, в дрожь бросает. И глазищи красные, что змеиные.  — Глазищи, — фыркала другая. — Да ты на рога-то, рога ее глянь! Вот где страх! А помните, сынок Залки за ней ухлестывал? Так ведь слег с такой простудой, что травника звать пришлось — прям помирал.  — Да зачаровала, конечно, — язвительно бросала третья. — Марта зачем держит — мать была суккубой, так и дочка пойдет туда же! Видали, как легко буйных выпроваживает? Лучше любого вышибалы! Вот и Даггерт терпит, хоть, конечно, нелегко ему, ой нелегко. Она сидела, болтая ногами в воздухе, и грызла яблоко. Яблоко было ужасно кислым, но бросать его не хотелось — не то чтобы Марта часто выкраивала для нее фрукты; Даггерт трясся как одержимый над каждым медяком, а от алкоголя вопреки всему становился только злее. Слушать россказни о себе не хотелось тоже, но именно на этой части крыши ее не видел из окна комнаты Даггерт, всякий раз разражавшийся проклятиями и воплями, как она появлялась неподалеку. В ответ на это Марта почему-то хмурилась, но ничего не говорила — ни ему, ни ей; а выспросить хотелось так, что пальцы дрожали. Яблоко все же пришлось кинуть: оно со звонким всплеском упало в бадью одной из кумушек, и девочка, припав к нагретому солнцем дереву, сжалась, надеясь, что ее не заметят. Напрасно. Когда она подскочила и побежала обратно в таверну, вслед ей уже неслись проклятия одно другого страшнее. «Да чтоб вы сдохли», — подумала она зло. Она не знала, что совсем скоро ее желание исполнится. *** Жители квартала, уцелевшие в бурю Воющей Смерти, надолго затаились в своих домах, боясь даже носы на улицу высунуть — а когда слегка осмелели, обнаружили, что выход из района перекрыт.  — Приказ, — говорил командир, сплевывая на землю. — Жаль, но придется вам куковать тут. Обращайтесь в случае чего, защитим.  — Да на кой-черт нам ваша защита?! — кипятилась Залка. Подвязанные выцветшей косынкой черные волосы ее напоминали дергающихся змей. — Выпустите нас! Вы же видите — тут никто не выживет! Чума уже покосила всех, кого могла!  — Приказ, — качал головой солдат. Его товарищи упорно отводили глаза, но вот он этого себе позволить не мог — и в одиночку пытался выстоять против отощавших, бледных людей, напоминающих неупокоенные души, какие бродили сейчас по улицам Гнезда Нищих. — Совсем скоро для вас организуют места. Куда вы пойдете сейчас? На камнях ночевать?  — А ты на кладбище сразу заночевать предлагаешь? — не унималась Залка. — Тут только засни — и все, утром новые трупы! Тебе же меня хоронить, милок! Тебе меня отпевать!  — Да успокойтесь же! — почти взвыл солдат, потирая ноющий висок. Залка саркастически вскинула брови, уперла руки в бедра и пронзительно расхохоталась:  — Успокоиться, а? Ну так это при тебе оружие, а не при мне. Дашь мне меч — сама себя им проткну! Что, совесть спать будет, а, милок? Девочке было все равно. У нее оставалась таверна — и Марта, которая день ото дня кашляла все надрывнее и надрывнее, пока вовсе не слегла. Даггерт почти не кричал, но пил больше обычного — а когда ей приходилось уговаривать его идти спать, смотрел на нее такими злобными глазами, что душа уходила в пятки. Она надеялась, что скоро все закончится — и для Марты все и вправду вскоре закончилось навсегда. *** То, чего не сделала чума, доделали заключенные. За пару дней, прошедших после того, как из тюрьмы, распахнувшей свои двери настежь, повалили озлобленные ублюдки, она успела четко уяснить: молитвы полезны только для жрецов, которые бормотали что-то — и все раны на них заживали. Она бы хотела так уметь — но вместо божественной силы, которую щедро расточали священники, в запасе у нее были лишь умение прятаться по углам и лохматый пес, подобранный ею в одном из опустевших дворов. Он не хотел идти за ней — животные никогда ее не любили — но она приказала ему, и пес поплелся следом с угасшими глазами, напоминающими бычий пузырь. Она не чувствовала вины: в конце концов, он бы умер, оставшись наедине с заключенными на улицах — она видела, как они стравливают псов между собой ради развлечения. Она назвала его Мечом — говорили, что сильные имена отгоняют зло, а в темные дни, когда звери в человеческом облике бродили по улицам, все верили кто во что горазд, но не в Тира и не в Нашера. Она сама верила только в себя — и однажды вера окупилась. Голова бывшего заключенного лопнула, как гнилая тыква — и она почувствовала власть, такую власть, которая пьянила похлеще кружки эля, которую она выпила однажды тайком от Даггерта. Впору было по заветам сказок идти спасать квартал, но ей хватило ума вместо этого обчистить труп и затаиться — в конце концов, даже двое-трое заключенных ей явно были бы не по зубам. Ну или так казалось. Рисковать в любом случае было не с руки. У нее пока был старый склад, до которого они с Мечом пробирались вместе — припасов оставалось немного, но им хватало; кое-где она припрятала еды на случай, если другие наткнутся, и придется глотать слюну, смотря на то, как выгребают все подчистую. Ей было жалко жителей… но себя и Меча было жалко больше. «Да и кому вообще, — думала она хмуро, — помогут пара пайков двенадцатилетней девочки и отощавшей собаки?»