***
Река полнилась тьмой и отражениями. Кеншин меланхолично смотрел на водную гладь, наблюдая, как маслянисто-гладкая поверхность рябит и сдвигается, и пытался уловить едва заметное течение среди разноцветных брызг света. — Разве это не красиво? Юрико стояла позади, облокотившись спиной о верх бетонного заграждения, и смотрела на здания на противоположном берегу. — Это здание Асахи, — продолжила она, взмахнув руками, чтобы указать на черные многоэтажные блоки со странной золотой каплей наверху. — Но это единственное, что я знаю. Кеншин неопределенно кивнул. Покинув «Акабеко», они пришли прямо сюда, к реке, и прогуливались вдоль неё минут десять-пятнадцать. Юрико сказала, что это прямо на пути к железнодорожной станции, но он уже это знал. Ей не нужно было уговаривать его прийти. Она была в восторге от этого, поэтому он был более чем счастлив согласиться. А набережная действительно была приятной: аккуратной и вымощенной, с стоящими вдоль неё скамейками и декоративными сливовыми деревьями, хорошо освещенными электрическими фонарями на изогнутых железных столбах. Тёмная вода текла внизу. Кеншин мог различить лишь слабые намеки на движение, но оно было. Он знал, что оно было. Вода двигалась. Бесконечно текла мимо, дальше и дальше, чтобы затеряться в море. Каору однажды, прогуливаясь у берега, отпустила колкость, что в одну реку нельзя войти дважды. Когда он странно посмотрел на неё, она объяснила, что это фраза из книги, и что она не до конца уверена, что это значит. Что-то философское, предположила жена. Но это больше была не Аракава. Основное русло великой реки было отодвинуто на восток некоторое время назад, ближе к концу эпохи Мейдзи, видимо, чтобы защитить центр города от наводнений. Этот приток теперь назывался Сумидагава. Кеншин прочел о Сумидагаве в библиотеке в мае, в те первые дни, когда у него ещё хватало дерзости надеяться, что всё это не настоящее. Он оперся на бетон и поглядел вниз. Спуск к воде не был отвесным: внизу был широкий выступ, достаточно низкий, чтобы его не было видно с тропинки позади них, и достаточно широкий, чтобы вдоль него построили длинный ряд крошечных хижин. Городской вариант жилищ для крестьян, подумал Кеншин. Он уже замечал эти хижины раньше, видел точно такие же в парке Уэно, аккуратно построенные из дерева и обтянутые синей пленкой. Огни строений напротив ярко сверкали в воде, мерцали, как пламя. Кеншин моргнул от этого сияния и тяжело вздохнул. Он читал о Сумидагаве. Читал о людях, которые погибли в этой реке. Город горел. Для людей было естественно запаниковать и устремиться к воде. Немногим удалось добраться: большинство сгинуло в пожаре, огне, обрушившемся с неба и превратившим весь Токио в костер. И даже те, кто бросились в реке, сварились заживо в реке, ставшей лентой пламени. Кеншин сглотнул и ухватился за край ограждения, беспокойно шаря глазами по сумрачной поверхности воды. Там были фотографии. Но одних описаний было достаточно. Некоторые подразделения Исин Шиши хотели поджечь Киото. Кацура был против этого, но в итоге несколько пожаров всё же началось в хаосе сражения. Они были разрознены, не организованы, их удалось сдержать, и город в значительной степени был спасён. Пожар в Токио, напротив, был хорошо спланирован. И его масштабы… Кеншин мог представить себе сто сорок погибших за одну ночь. А в тысячу раз больше… Он закрыл глаза, пытаясь вытряхнуть из головы снимки. Это было намеренно. Это было запланировано. Возможно, даже вдохновлено другим пожаром, посланным природой, когда город тоже горел. Фотографий землетрясения не сохранилось. Но были очевидцы. Сумидагава была багровой от крови. Были времена, когда улицы Киото тоже становились алыми. Кеншин заставил себя открыть глаза, заставил посмотреть вниз, на гладкую темную воду. Юрико стояла справа от него, глядя на огни города на другом берегу. Молодая пара прошла позади них, разговаривая и громко смеясь. Время шло вперед, сказал он себе. Юрико, молодые люди — никто из них даже не родился тогда, когда Токио горел последний раз. Время текло, очищая город от разрушительных воспоминаний, точно так же, как очистила себя Сумидагава. Время шло своим чередом, и люди теперь были счастливы, беззаботны, они были в безопасности и радовались жизни. Как и в эпоху Мэйдзи. Он видел, как вокруг него происходили перемены, по мере того, как воспоминания об ужасах революции постепенно угасали, и дети, родившиеся в мирную эпоху, взрослели, строя свою жизнь в этом процветающем городе. Пока их счастье не было разрушено вновь землетрясением и огнём. Нет, сказал себе Кеншин. Землетрясения случаются. Их никак нельзя предотвратить. Но войны… Это мировая война разрушила Токио во второй раз. Эпоха мира. Эти слова теперь, когда он знал, во что она превратилась, отдавали горечью. Эта спокойная жизнь была лишь одним кратким мгновением в безбрежности времени, которое шло вперед, двигалось к войнам и разрушениям. Почему то же самое не должно повториться? К чему придет эта эра мира через пятьдесят лет? Через сто? Когда Сумидагава вынесет в море свою следующую партию тел? Стоило ли оно хоть чего-то? Стоил ли хаос революции коротенькой эпохи мирной жизни? Глаза Кеншина защипало, и он торопливо поднял взгляд вверх, к темнеющему небу. Он знал, что ночь была практически ясной — лишь несколько рассеянных облачков виднелось в небе на закате, и с тех пор погода не изменилась — но он всё ещё не мог увидеть звезд. Вокруг было слишком много света. — О чём ты думаешь? Он слегка вздрогнул, услышав голос Юрико, и быстро взял под контроль своё выражение лица, понадеявшись, что мысли не отразились на нём. Она не должна была разбираться с подобными вещами. — Ни о чём, — мягко ответил он, глядя вниз, на воду, аккуратно сохраняя нейтральное выражение лица. — О реке. О времени. — Времени, — эхом отозвалась она. Он мог слышать улыбку в её голосе. — Она действительно кажется неподвластной ему, правда? Юрико потянулась и взяла его за руку, переплетая их пальцы. Кеншин моргнул, удивлённый, но не отстранился. — Я бы хотела., — начала она. Он повернулся, чтобы посмотреть на неё, прогоняя возникшее на долю секунды чувство неправильности, возникшее оттого, что её лицо не принадлежало Каору. Юрико всё еще смотрела на здания напротив, на её лице блуждала слегка смущенная улыбка. — Что бы ты хотела, Каору? Она коротко рассмеялась: — Ничего, — проговорила она и покачала головой. — Просто было бы здорово, если бы время иногда останавливалось. — Юрико обернулась и печально взглянула на него. — Мне завтра утром на работу. Нам, наверное, пора возвращаться.***
Время, думала Юрико, поднявшись на вершину холма и свернув на короткую тропинку к общежитию. Времени никогда не было достаточно. Они с Кеншином ехали в Янаку вместе на метро. Она заставила его купить билет самостоятельно, показав ему шаг за шагом, мучительно медленно, как работает автомат. Он вёл себя так, как будто никогда раньше не видел сенсорного экрана. Юрико начинала подозревать, что Кеншин разыгрывает её. Они смеялись и болтали в поезде, шли за руку до ближайшего парка. Там они пожелали друг другу спокойной ночи и расстались. Ей было трудно не обернуться. Она хотела остаться с ним на всю ночь. Она хотела остаться с ним навсегда. Но время не останавливалось, и ей нужно было добраться домой. Юрико не хотела остаться не выспавшейся и слоняться на следующий день на работе, как зомби. А Кеншину нужно было возвратиться туда, где бы он ни остановился. Он пообещал встретить её завтра утром, в парке по пути на работу. Юрико улыбнулась воспоминаниями и легко открыла входную дверь, так тихо, как только могла. Свет в столовой, к её облегчению, был выключен, хотя в этот час там обычно занималась Мотоко, но голубоватый отблеск света от телевизора был виден сквозь высокие окна гостиной. Она скинула туфли и сунула ноги в домашние тапочки, затем повернулась на цыпочках и пересекла прихожую, направляясь в ванную. Если бы она только могла почистить зубы и подняться в свою комнату, ни с кем не столкнувшись… — Ю-чан! Юрико чуть не выпрыгнула из штанов. — Тш-ш-ш! — прошипела она, заталкивая Хану через дверной проем обратно в гостиную. Подозрительно оглядев коридор, Юрико задвинула за ними перегородку: — Хана-чан! Тише! Ты всех перебудишь! — Привет, Юрико-сан. Она снова вздрогнула. Но это была только Мэй, ещё одна её соседка, безразлично сидящая на подушках посреди комнаты, её рюкзак и футляр для скрипки лежали на татами перед ней. Должно быть, девочку подстерегла Хана в момент возвращения домой из консерватории. Хана надулась на неё: — Я не собиралась никого будить. В любом случае, ещё только десять. Где Кеншин-сан? Она собиралась посмотреть ремейк Шинсенгуми со мной. Серия уже закончилась. Она указала на телевизор на стене. Как раз закончились заключительные титры, и на экране замерцала реклама. Хана подошла и выключила телевизор. Она. Хана сказала она. Значит, она не знает. А Мэй просто развлекалась, выражение её вытянутого лица было мягким за стёклами очков. Это означало, что Мотоко не рассказала всему дому, во всяком случае, ещё нет. Юрико вздохнула с облегчением. — Она не придет сегодня ночью, — сказала Юрико. — Она… она осталась в гостях у других родственников. — Ох, — Хана выглядела грустной, почти растерянной. — Я думала, она будет здесь. Это, к тому же, была первая часть истории про Икеда-я. — Она разочарованно вздохнула, а затем снова серьезно посмотрела на Юрико своими карими глазами. — Тогда, когда она вернется? Юрико отвела взгляд, чувствуя себя неуютно: — Я не знаю, — солгала она. — Кеншин, наверное, останется с ними до конца своей поездки в Токио. Так будет лучше, понимаешь? У них есть дом и свободная комната. Это удобнее, чем занимать комнату здесь, тем более Такамори-сан всё равно пытается сдать её в аренду. — Но она придет к нам в гости? — перебила Хана, поникнув ещё больше. — Она же не думает, что мешает здесь, правда? Потому что это не так! Мне она нравится. Она нам всем нравится! Да, Мэй? Мэй согласно кивнула, её длинные черные волосы плавно скользнули по плечам. — Хана-чан, расслабься! Она придет нас навестить! — Юрико никак не ожидала, что Хана настолько расстроится из-за ухода Кеншина. — Или мы можем встретиться где-нибудь. Так даже лучше. Она… другие её родственники, она их тоже очень давно не видела. Не волнуйся! — Хм, — Хана выглядела свирепо и внезапно стала очень похожа на ребенка со своей короткой стрижкой. — Хорошо, дайте мне знать, когда вы снова соберетесь вместе, хорошо? — Да. Конечно. Хана улыбнулась почти застенчиво: — Спасибо, Ю-чан. Юрико улыбнулась в ответ. — Не за что, — она вздохнула. — Мне лучше пойти готовиться ко сну. — Протянув руку, чтобы открыть дверь в коридор, она добавила. — Утром на работу. Хана кивнула: — Да. Мне тоже, — затем она с сожалением выдохнула. — Эй, Ю-чан? Прости за это, что только что произошло. Мне просто. — Она замолчала на мгновение, выглядя несчастной. — Мне просто не хочется, чтобы Кеншин-сан чувствовала, будто не может тусоваться с нами здесь. Юрико вздохнула, чувствуя себя мерзко. Она ни за что не собиралась заставлять Кеншина и дальше разыгрывать этот спектакль с переодеванием, и это означало, что она обязана разочаровать Хану. И уже знала это, что означало новую ложь этой девушке. — Спасибо, Хана-чан, — ответила она. — Я передам ей твои слова. Это много значит для неё. Хана счастливо улыбнулась, отчего Юрико почувствовала себя ещё хуже. — Спокойной ночи, — она вновь дружелюбно улыбнулась младшей соседке, кивнула Мэй, и направилась по коридору в ванную. Вечерний туалет и возвращение в холл второго этажа удалось совершить без дальнейших происшествий. Юрико протянула руку, чтобы открыть дверь в свою комнату, и только тогда заколебалась. Кеншин сюда больше не вернется. Но его вещи всё ещё должны находиться в комнате для гостей. Юрико отдернула ладонь и сделала несколько тихих шагов по коридору. Она была здесь лишь дважды с приезда Кеншина: в воскресенье вечером, когда помогала ему расстелить футон, и в понедельник утром, когда он спал, чтобы оставить ему записку. Она открыла дверь и вошла в маленькую квадратную комнату, включила свет и сняла домашние тапочки, прежде чем ступить на татами. Окно было широко открыто. Юрико пересекла комнату и захлопнула его, затем обернулась, чтобы оглядеть скромное содержимое комнаты. Футон и стёганое одеяло были аккуратно свернуты и сложены стопкой у середины стены, справа от окна. Юрико опустилась на колени перед ними, запоздало отметив, что она даже не дала Кеншину подушку, чтобы он мог посидеть. Поверх постельного белья лежала её собственная запасная юката, свежевыстиранная и пахнущая солнцем, а сверху аккуратно лежали её синее джинсовое платье и белая блузка. Наверху лежали бок о бок две её заколки для волос, голубые эмалированные цветы ярко выделялись на фоне белой ткани. Кеншин, должно быть, переоделся до того, как Мотоко обнаружила его. Юрико снова задалась вопросом, почему. Она не спрашивала его днём у станции метро, видя, насколько сильно Кеншин был расстроен, а после этого это вылетело у неё из головы. Боги, подумала она, получается, Мотоко выгнала его из дома. Иначе он собрал бы остальные вещи. Она поглядела вниз на небольшую кучку предметов на полу, рядом со сложенным футоном. Здесь были её косметичка и тюбик блеска для губ, вместе с запиской, которую Юрико написала для Кеншина в понедельник утром, и небольшая пачка сложенной бумаги, уголки и линии сгиба которой уже начали распушаться. Кроме этого, там лежали только зубная щетка, кусочек мыла, завернутый в бумагу, пустая пластиковая бутылка из торгового автомата, чистая, но выглядевшая непригодной к дальнейшему использованию, и пластиковый пакет из-под продуктов, разглаженный и аккуратно сложенный квадратом. Он действительно путешествовал налегке по Камакуре, подумала Юрико. По какой-то причине эта мысль встревожила её. Она внезапно вспомнила, каким измученным он выглядел в ту первую ночь, а затем следующее утро, когда она смотрела на него, спящего, и видела ушедшее напряжение, но какую-то оставшуюся хрупкую уязвимость. Кеншин не должен был оставаться один этой ночью. Он должен быть здесь, с ней. Хотела бы она остаться с ним навсегда. Юрико обняла себя, закрыв глаза. Она скучала по нему остро, а ведь они были разлучены всего сорок-пятьдесят минут. Она могла мысленно видеть его лицо, слышала звук его голоса, и даже мысль о нём заставляла её сердце учащенно биться. Юрико открыла глаза. Это было больше, чем давняя дружба. Она становилась одержимой. Кеншин… Она могла вспомнить ощущение его руки в своей, когда они шли от метро. Помнила его глаза, когда он дал ей ленту. У неё никогда не было молодого человека. Они с Кеншином просто росли вместе, не так ли? Но это… это становилось чем-то большим. И Юрико всё ещё не могла вспомнить, как они встретились. Она сглотнула и подняла пластиковый пакет, расправила складки и раскрыла его, быстро собирая вещи Кеншина. Она сунула две заколки в карман юбки и поднялась на ноги, подхватив блузку, платье и запасную юкату под мышку. Решив разобраться с футоном утром, Юрико в последний раз оглядела комнату, затем снова надела домашние тапочки и вышла, прикрыв за собой дверь. Эти новые эмоции были не просто беспокоящими. Они были слегка пугающими.