Шаги в пустоту

На взгляд Рейстлина, Крисания пришла до неприличия рано. На новостном канале, оставленным включеным Карамоном, чтобы брату было не так скучно, закончилась лишь вторая новостная пауза, когда пронзительно громко щелкнул дверной замок. Зазвенели фенечки на многочисленных браслетах, вызывая ассоциации с бубенчиками у молодой козы. Маджере даже не шелохнулся на диване, и девушка решила, что друг спит. Не решившись его тревожить, она отключила телевизор и просто присела рядом. - Ты слишком громко дышишь, - недовольно пробурчал парень, презрительно фыркнув. Крисания вздрогнула от звука его голоса, так что бусинки на секунду звякнули друг о друга, как перекликающиеся из разных концов комнаты волнистые попугайчики. Рейстлин улыбнулся, а его затянутые белым зрачки оказались уверенно направлены на девушку. Это было достаточно жутко, будто бы отвечаешь на взгляд самой смерти, лишенной чувств и жалости. Таринтская нервно потеребила ремень перекинутой через плечо сумки. А Маджере просто сомкнул веки, чтобы лишний раз не пугать. У него болела голова уже несколько часов, но признаться в этом брату он не решался. Но Крисания - другое дело. - В висках будто кто стучит, - пожаловался Рейстлин, тяжело вздохнув. - Будто какого гнома-механика посадили, и он теперь проверяет, что можно утащить на детали для своих изобретений. Карамону я говорить не стал, ты ведь сама понимаешь, как он отреагирует на подобное... Задушит своей заботой просто. - Знаю, - почти что рассмеялась Крисания, легонько поцеловав острый подбородок "чародея". - Где у вас аптечка, сейчас прогоним твоего "гнома". - В шкафу. Третий ящик сверху, - натянуто улыбнулся Маджере, все же поморщившись. - Я не уверен, что ты что-то найдешь, там, в основном, лекарства от отравлений. Но остановить девушку было невозможно. Перезвон фенечек постепенно отдалился и стал будто бы тише, смешавшись с шорохом полиэтиленовых пакетиков, в которых лежали коробочки с лекарствами. Рейстлин вслушивался в эти звуки без особого интереса, считая их незначительными и не стоящими внимания. Следует признать, что в последнее время внимания не стоило ничего, все раздражало и нервировало, юноша то срывался на окружающих, то, наоборот, замыкался в себе, будто бы прятался за ледяным непробиваемым коконом. Зазвенел стеклянный стакан, зажурчала вода, переливаемая из графина, и на узкие ладони «чародея» легли руки Крисании. - Вот, выпей, - Таринтская указала слепому местоположение стакана и двух небольших таблеток, и тут же разорвала прикосновение, понимая, насколько неприятно для Маджере чувствовать на себе чьи-то руки. – Это должно помочь через некоторое время. Девушка отошла в сторону, чтобы лишний раз не отвлекать Рейстлина, которого явно нервировало то, что она рядом. Девушка бросила быстрый взгляд на картину, висящую на стене в простой белой рамке, явно сделанной самостоятельно на скорую руку. Эту работу Крисания не видела ни разу, да и не походила она на те, которые выполнял утративший зрение мастер. Мазки были выполнены небрежно, будто бы художника волновал процесс, а не результат, да и Маджере не подбирал таких контрастных оттенков, зачастую писал либо только в пастельных тонах, либо, наоборот, излишне затемнял, будто бы действия на картине происходили при свете пламени свечей. - А кто автор этой работы? – Рассеяно поинтересовалась девушка, всматриваясь в то, как плавные, почти что акварельные переходы сменяются резкими и размашистыми пятнами. - Мать, - просто отозвался Рейстлин чуть хрипящим голосом. – Это ее последняя картина… - Почему ты ни разу не говорил мне о ней? - А зачем? - Слепой равнодушно пожал плечами, делая вид, будто это что-то незначительное. - Ты ее не знала. Люди зачастую вообще равнодушны к тем, кого не знают, и лишь имитируют сочувствие. Маджере и сам не заметил, насколько сильно его слова ранили Крисанию. На ее лице отразилась боль при мысли о том, сколько же пережил этот юноша. Ей уже было известно, что детство художник провел в провинциальном приюте, где, по словам Карамона, его достаточно часто избивали сверстники. Но вот с какого возраста он туда попал, Таринтская уже не могла даже предположить. Девушка осторожно коснулась ладонью плеча друга, и тот крупно вздрогнул всем телом. Вот ее пальцы коснулись белоснежных спутанных волос парня, поседевших после осознания того, что он ослеп навсегда, и надежды на выздоровление нет уже никакой. То состояние, в котором прибывал тогда Рейстлин, забыть достаточно сложно. Он напоминал человека, лишенного всего сразу: мечты, семьи, планов, имущества и цели в жизни. На брата, упорно пытающего его растормошить, юноше было наплевать. - А ты уверен, что глаза в рисовании настолько важны? – Крисания принялась аккуратно и методично распутывать седые пряди. – Ведь, по сути, все здесь зависит от твоих рук и памяти. Разве не можешь ты представить что-то и перенести на бумагу? Я могу помочь тебе не запутаться и продолжить прерванные линии. Художник снисходительно улыбнулся, будто бы девушка была надоедливым ребенком, упрямо предлагающим какую-то игру, но все же позволил ей продолжать. Стерпел он и то, как Таринтская взяла его запястья в свои ладони, направляя и указывая местоположение блокнота и карандаша. Рейстлин понимал, что ничего путного из этого не выйдет, но ему совершенно не хотелось разочаровывать эту наивную и самоуверенную девушку. Маджере неровно вздохнул, стоило ему ощутить пальцами грани карандаша, а после уверенно, как и раньше, взял предмет в левую руку, перенося изображение из памяти на бумагу, простыми и примитивными линиями: старый дом с неровной крышей, покосившийся, полусгнивший забор, молодой клен, выполненный столь живо, что казалось, будто его листья и сейчас трепещут на ветру. - И ты все еще считаешь, что неспособен творить после своей травмы? – Разрушил идиллию женский голос. - Да, я ведь не могу оценить того, что изобразил, - недовольно зашипел в ответ Рейстлин, отбросив в сторону карандаш, будто бы вся вина лежала именно на предмете. Стержень сломался от удара об пол, и Крисании показалось, что точно так же сломалась и ее надежда. Юноша вновь скрывался в своем ледяном коконе, из которого его слишком сложно достать. Нельзя допустить, чтобы он вновь скрылся от всего остального мира, ведь Карамон, если верить его словам, только вчера смог заставить своего брата нормально поесть. Лишь вчера слепой, впервые за долгое время, покинул свою комнату, пусть и ненадолго, но это уже прогресс. Особенно, если учитывать, что все утро он провел в зале перед телевизором. - Что нового в мире происходит? – Попыталась отвлечь друга от грустных мыслей Таринсткая. - Ничего нового, - буркнул парень, все же запрятавшись, но, вроде бы, не так уж и глубоко. – Они опять говорили о причинах той автокатастрофы… Будто не надоедает мусолить одну и ту же тему. Для них это просто развлечение и возможность поднять рейтинг программы. - Неужели нельзя с этим ничего сделать? – Пальцы Крисании вновь скользнули по серебристым прядям, успокаивающе поглаживая. - Нет, - с затравленной болью отозвался Маджере. – Да и не вижу я в этом смысла. Связываться со СМИ далеко не то, чему я хотел бы посвятить свое существование. - Я вижу, как тебе тяжело… - Неужели? – В голосе Рейстлина прозвучал неприкрытый сарказм. - Не надо, - выдохнула девушка, массируя кожу его головы. – Карамон пытался убедить меня, что ты просто слишком слаб, чтобы бороться со своим недугом. Я в это не верю. Ты сильный, и ты справишься. Главное, это найти способ. Решение будто бы лежит где-то на поверхности, но я не могу его обнаружить. Будто бы, что-то препятствует мне найти ответ. - И не нужно, - покачал головой слепой, сбросив с себя ее узкую ладонь. – Не стоит тратить свое время на ущербных и больных калек. - Так вот, кем ты себя считаешь, - пробормотала Таринтская. - Ты хоть понимаешь, какие у тебя возможности? – Недовольно прошипел юноша. – Это глупо, жить ради других. Думаешь, я не знаю, чем ты занимаешься? – Как ни странно, но Маджере действительно обвинял девушку, будто в этом было нечто позорное. – Все это твое стремление казаться чем-то добрым, светлым и чистым. Все это ложь и притворство. Это лицемерие, Крис. Тебе нравится считать себя хорошей, развлекая детей в онкологии, но тебе наплевать на них. Тебе нравится считать себя правильной, когда ты общаешься со стариками из дома престарелых, но ты презираешь их за тщедушность тел и покрытые морщинами, утратившие красоту лица. Тебе нравится приходить ко мне, и радоваться тому, что ты можешь видеть, что не превратилась в беспомощный придаток, полностью зависящий от близнеца. Крисания отшатнулась от Рейстлина, вновь пронзающего ее внимательным взглядом затянутых белой поволокой глаз. Он не видит, но будто бы смотрит в самую душу, перебирая ее своими тонкими пальцами. Сжать и потянуть, чтобы разорвать, причинить боль. Будто бы симпатия другого человека была чем-то позорным, от чего следовало немедленно избавиться. Юноша определял местоположение собеседницы по звуку ее дыхания, еле заметным веяниям воздуха, шелесту одежды. Как бы ему хотелось увидеть ее, узнать, как выглядит Таринтская. Почему-то ему казалось, что она красивая, черноволосая, но болезненно-бледная. Маджере даже и не подозревал, насколько в этом близок к реальности. - Ты хоть понимаешь, что есть и просто искренние чувства? – Выкрикнула девушка, напоминая при этом раненую дикую птицу. Фенечки на ее руках снова зазвенели, будто бы упрек за обиду. - Уходи, - бросил одно единственное слово юноша, и Крисания тут же сорвалась с места, рванув в коридор. Быстро закрыла дверь квартиры, сбежала вниз по лестнице, не чувствуя, как по щекам текут жгучие слезы обиды, выскочила из подъезда. Рейстлин же свернулся клубком на диване, почти что по-кошачьи. Но вот костлявые руки обхватили худые колени, и мягкая ткань домашних штанов показалась юноше неприятно шершавой и раздражающей. Собственные слова принесли ему боль от осознания того, насколько правдивыми они оказались. Ведь это просто была попытка убрать от себя девушку. Хватит притворств, она просто умеет играть свою роль. Слепой для нее такой же пациент, как и для Элистана. Просто она к нему излишне привязалась. Подобное необходимо обрубать на корню. Маджере плакал беззвучно, не всхлипывал и не скулил, лишь слезы катились по впалым щекам, постепенно сменившись липкой паутиной сна и кошмаров. Карамон вернулся домой поздно, но по дороге успел заскочить в круглосуточный ларек, и теперь в кармане его кожаной куртки лежала небольшая плитка молочного шоколада. Брату казалось, что Рейстлин наверняка обрадуется какой-нибудь приятной мелочи. Войдя в зал, он с улыбкой обнаружил близнеца спящим и не удержался от того, чтобы коснуться его седых волос, рискуя случайно разбудить подобным жестом. Широкая ладонь легла на белоснежные пряди, ласково поглаживая. Карамон и сам не понимал, как это раньше не замечал, насколько красив его брат, особенно в тусклом свете уличных фонарей, льющемся сквозь неплотные занавески. Рейстлин казался хрупким, но угловатость сглаживалась мягкими бархатными тенями. Он взял юношу в свои руки, чтобы отнести в его комнату. Навряд ли слепой будет в восторге, когда с утра начнут ныть затекшие за ночь мышцы. Укрывая брата одеялом, Карамон не удержался, и зарылся лицом в белоснежные волосы, с наслаждением вдыхая перемешанные ароматы роз и чая. Но ко всему этому добавился и какой-то другой запах, распознать который удалость с трудом. Едва различимая подступающая болезнь. Снова.