мы любим Боба

— Мы любим Боба. — Нет, не любим. С чего ты взял вообще?! Когда не шибко умный Раз-Два фантазировал, как круто будет грабить инкассаторов с помощью неуязвимой, настырной, жидкой инопланетной дряни, он, ясное дело, не подписывался на гомосятину с Красавчиком Бобом. Веном закипает в его венах безумием шекспировского героя и гневом монстра, втресковавшегося по уши в далекое и недоступное. От него веет опасностью отказа всех внутренних органов, и Раз-Два, ударив с размаху кулаком по столу, вступает отчаянно и раздраженно в переговоры. Не по своей воле. Черт бы побрал необходимость жить в мире и согласии с херовиной, которая может убить его даже вот так просто, развлечения ради. Для совершения гадостей не всегда нужен повод. — Ладно, ты можешь поцеловать его, окей? Только языком своим уродским в рот не лезь, задушишь. Я как-нибудь сам. — Он даже вспоминает моменты, когда и без Венома пьяным не прочь был попробовать, но каждый раз крохотная часть него кривилась от отвращения, и он себя останавливал. — Мне не нужны твои одолжения, — урчит липкий, как деготь, голос, — мы будем иметь его на кровати и у стены, на кухонном столе и в ванной, мы заставим его стонать громче и жалобнее самой развратной шлюхи в городе. Раз-Два яростно сопротивляется, вытряхивая из башки эту грязь. Ему не хочется так вести себя с Бобом. Может быть, хочется по-другому, он никогда об этом не думал. На деле все опять выливается в агрессию к педикам всех форм и размеров. Думать Раз-Два не нравится. — Отъебись со своими голубыми замашками. Он же наш водила, каждый день видимся. Залезь в него хоть завтра и твори что вздумается, если так приспичило, а мне жизнь не порти! — Без тебя не могу. Только ты подходишь физиологически. Не тушуйся, Бобби хочет тебя, ты знаешь. — Да плевать мне! Я очень счастлив за него, но меня это не касается. Раз-Два не въехал бы в тонкости генетики при всем желании, ему ни о чем не говорит понятие совместимости симбиота с носителем, но разобравшись хотя бы в том, что пришельца его организм с недавних пор устраивает полностью, он начинает потихоньку догадываться, что вляпался в дерьмо из иных миров. Ему неприятно чувствовать себя подходящей кому-то другому одеждой, благоприятной средой для паразита из космоса. Паразита, слушающего Ланочку Дель Рей, смотрящего по пятницам мелодрамы по кабельному, заставляющего под страхом скоропостижной смерти заказывать в барах клубничную маргариту и текущего в буквальном смысле по Красавчику Бобу. День за днем. — Мы... Любим... — Ты начинаешь действовать на нервы. — Это ты мне? — поворачивается к нему Боб с улыбкой. Как давно они сидят вдвоем? Куда ушли остальные? В клубе мерцают софиты, играет на пианино взъерошенный осунувшийся наркоман, болезненного вида официантка, пожевывая лениво зубочистку, пересчитывает чаевые, за столиком в углу спит бездомный, уронив голову на руки, а за барной стойкой кроме них вот уже полчаса как никого нет. Раз-Два, мотнув отрицательно головой, впивается обеими руками в стул, потому что каждая мышца тянет его в сторону Боба. Постороннее желание пробирает горячей лихорадочной дрожью. Богомерзкая дрянь, зараза редкостная. Лучше бы грипп, лучше бы рак или остеохондроз. Посматривая на друга исподтишка с интересом, Боб крутит между пальцами спертую у него сигарету, по-доброму ухмыляясь. Зажимает зубами фильтр, красивый до ужаса и прекрасно знающий, насколько сексуально выглядит в свете неоновой вывески. — Огонька не найдется? Уязвленный нахальностью ухмылки, но виду не подавший, Раз-Два щелкает зажигалкой и смотрит завороженно, как Боб подается вперед, поймав его взгляд поверх пламени. Они смотрят друг на друга невыносимо долго, но смущается от этого почему-то только Раз-Два. Впервые ему удается отделить свои собственные чувства от чувств Венома, чисто, без примесей. — Чего тебе? — посмеивается Боб и, поморщившись с непривычной крепости, выпускает дым через нос. — Выручай, приятель, — решается он наконец, чуть ли не хохоча от идиотизма ситуации, но в то же время пребывая в крайней степени отчаяния. Неприятные ощущения в области живота подсказывают ему, что сдавивший внутренности симбиот уже готовится оттяпать кусок селезенки, если что-то пойдет не так. Он надеется вылепить из подката шутку, и ему это удается. — Мне позарез нужно тебя трахнуть. Вопрос жизни и смерти, понимаешь ли. Боб не понимает, но соглашается с непропорциональным относительно своего положения энтузиазмом. Он убежден, что у Раз-Два поехала крыша, ну да и к черту, не грех обратить чужое помешательство себе во благо. Нет смысла отказываться от приятного досуга, если партнер всего-то башкой треснулся и растерял по уводящим в тупики улочкам города всю чертову гомофобию. Они снимают номер тут же, в гостинице напротив, дешевый, неубранный. И в целом все проходит очень даже неплохо, с выражением лица в стиле «я не собираюсь вникать в происходящее, я не гомик, побуду-ка я в нирване» и неожиданно нежными поцелуями, распалившими уже самого Раз-Два, потому что не в стиле Венома это, так ласково припадать к чужой шее, так сладко впиваться в губы. С тихими стонами в подушку и отборными ругательствами на самом пике: «что это за хуйня была только что? я чуть сердечный, мать его, приступ не заработал, предупреждать надо!». Старая-добрая классика. А под утро, вместе с рассветом, рисуются на горизонте чудесные истории в офисе их дружной шайки отпетых ворюг и мошенников с недвижимостью. — У него в штанах кроме члена целые джунгли ебаных тентаклей, богом клянусь! — объявляет Боб во всеуслышание, взгромоздившись на табуретку для пущей внушительности и указывая широким жестом в сторону любовника. — Я не шучу, расклейте по городу объявления, чтобы особо впечатлительные дамочки его остерегались. Пускай юные леди бегут в страхе! И он смеется. Смеется, как всегда. У него чудесный смех. — Мы любим Боба, — произносит Веном, чеканя каждое слово. — Ага, — отвечает ему Раз-Два вполголоса, — только я чур не гей.