error

      Укус на шее Дрейка заживает плохо: он постоянно кровоточит и причиняет ему боль при каждом неаккуратном повороте головы, и это читается по едва различимому шипению и зажмуренным глазам — Карлтон так и не показывает свою слабость открыто, он не доверяет и опасается, что любое проявление человечности будет направлено против него самого. Эта привычка, вернее всего, сохранилась из детства, Эдди непроизвольно вспоминает, как ознакомлялся со сжатой биографией Дрейка перед их первой встречей, ещё до того, как нашёл те злополучные файлы про опыты на людях и горы трупов, и краткая история жизни объясняла многое. Пьющий и изменяющий отец, ушедший из семьи практически сразу после появления ребёнка, истеричная мать с синдромом гиперопеки, постоянные издевательства сверстников и не только — эти факторы умело складываются в теперешние повадки Карлтона, его манию величия и безумность, его тягу к чему-то неземному, ведь всё вне космоса его отвергало. Руки, что приходили к Броку во снах, сами натерпелись, ведь не знали ласки, а со временем и искать ее перестали, смирились, что останутся в этом мире одни, и решили найти или построить другой. Мир, в котором слово будет всегда за ними, в котором покорно склонят перед ними головы, без гула насмешек.       Наверное, этим рукам было очень тяжело. Эдди мало думал об этом раньше, как-то привык сначала ненавидеть и презирать, а сейчас не до конца определился с чувствами, но зато беспрестанно размышлял об этом. Как бы он поступил на их месте? Сам он рос совсем в иных условиях, хоть и не сказать, что в счастливых, но единственной его проблемой было отсутствие симпатии отца после смерти матери при родах. Брок искал снисхождения и любви и обрёл их со временем, когда вырос, встретил Энни, стал заводить друзей. Были ли такие люди в жизни Карлтона Дрейка? Те, которых он бы любил и любил взаимно? Эдди не знал. Дрейк казался холодным и потерянным среди людей, он будто не находил места и всегда немного играл кого-то, чтобы не отпугнуть, именно поэтому сам Брок когда-то и сказал своему издателю, что Карлтон «насквозь гнилой». Возможно, это было не намеренным притворством, а вынужденным, руки привыкли скрывать и скрываться, таить мотивы и подавлять желания.       Они оживали лишь, когда творили — в лаборатории, касаясь колб, аппаратов, препарируя или создавая, отдавая указания сотрудникам, руки наконец-то обретали дом: они знали, что делали, и теряли былую скованность, будто освобождались от кандалов на запястьях. Как же руки жили сейчас? Потеряв доступ к научным исследованиям, к бескрайнему манящему космосу, Карлтон, наверно, был опустошен, потому когда он говорил о своей смерти, он был убедителен — он желал обрести покой, но не мог. Если Райот, форма жизни, что восхищала Дрейка, действительно подарил ему каким-то чудом жизнь, то выхода не было — такой прощальный дар от своего симбиота Карлтон не мог не принять. И он скитался вновь, как в детстве, проведённом в трущобах, в поисках или своего пути, или своей смерти. Осознание этого факта поразило Эдди: он никогда не видел, чтобы человек был так безразличен к своей гибели, но при этом так страстно желал её. Карлтон Дрейк постепенно гас, он увядал и не сопротивлялся этому: так, если бы Веном вырвался и убил его, Дрейк бы принял это, хоть оказал бы сопротивление из гордости, чтобы знать наверняка, что шанса на спасение не было. Эдди смотрит на сидящего на расстоянии вытянутой руки Карлтона и щурится — видит, как на согнутой фигуре застывает печать смерти.       От такого сильно не по себе. В этот вечер они больше не разговаривают, оба, выжатые после драки и разговора, расходятся по комнатам: Эдди уходит в спальню, Карлтон остаётся на диване, на котором был до пробуждения. Близится ночь, но она вовсе не приносит спокойствия: неоновые огни разгораются на улице, отравляя комнату своим резким светом. Телу неспокойно на кровати, оно ворочается и трепещет, скользит по простыням — Эдди снова охвачен ночным наваждением, но в этот раз оно куда реалистичнее и засасывает сильнее, не пускает обратно, не даёт возможности покинуть забытьё — Эдди падает. И попадает в плен желанных рук: они обвивают его шею и гладят неуловимо нежно, так, что мурашки звенят и бегут ровно по позвоночнику, а каждая клетка тела наполняется сладкой истомой. Впервые к рукам присоединяются губы: они не ищут отчего-то поцелуев, только дарят их мимолетными прикосновениями к груди и плечам — это невыносимо. Эдди гнётся то ли во сне, то ли в самом деле, и протяжно стонет, когда ощущает жаркий плен чужого рта на своём члене — так непривычно, Брок окончательно, кажется, сходит с ума, и только знакомые руки удерживают его от падения.       Хочется поймать их и завладеть ими, но руки неумолимо ускользают и скрываются от Эдди, хоть он и ощущает явственно их касания, каждое из которых током пробегает по всему телу. Рот ритмично движется вверх-вниз, Брок наклоняет голову, чтобы разглядеть лицо, но не видит ничего, словно ослеп — вокруг только тьма, напоминающая отдаленно дальнее небо где-то за пределами Земли. Символично, наверное, ведь Дрейк так любит космос, что тот непрерывно сопровождает его, даже в сновидениях Эдди не покидает. Но самого Брока эта неземная мгла пугает и настораживает: он цепляется за простыни, наконец ощущая, что лежит на кровати, и просыпается, обрывая сон. Тело горит от фантомных прикосновений, и возбуждение скручивается тугим комом внизу живота; дыхание хриплое и неровное, совсем как у Карлтона, когда во время драки Брок загнал его в угол и вцепился зубами в шею. След от укуса после тоже посинел и поплыл фиолетовыми пятнами поврежденных капилляров, напоминая космическую гладь. Это почти красиво.       Эдди думает об этом, справляясь с собственным состоянием, быстро и неаккуратно двигает рукой, ища обычной разрядки, даже не пытаясь получить удовольствие. Хочется сбросить остатки наваждения скорее, избавиться от всех его следов; у Брока бесконечно кружится голова в тот момент, когда он кончает, а на внутренней стороне век отпечатываются те руки и те губы. Они никак не покидают его голову, плотно укореняются в ней и чудятся даже сейчас, наяву. Эдди надо просто немного прийти в себя, по крайней мере, он так думает, потому покидает кровать и следует на кухню. Путь его лежит через диван, где должен спать Дрейк, но поначалу Брок не смотрит туда, он наливает воды из-под крана, наплевав на санитарию, и пьёт её жадными глотками, как тогда, когда в него только вселился Веном. Похоже, наваждение — тоже своеобразный паразит, только как от него избавиться и где его слабости, непонятно. Эдди часто и тревожно дышит после опустошения стакана и смотрит куда-то себе под ноги, когда слышит рядом шаги, за которыми следует голос: — Про это ты говорил, да, — Дрейк стоит прямо перед ним, опираясь на спинку дивана, и глядит внимательно, изучающе, — когда упоминал про проблемы со сном? — уточняет он.       В неестественном свете вывесок за окном кожа на лице Карлтона кажется голубоватой, а глаза пронзительно блестят — они совсем влажные, будто от слез, кажется, будто сейчас перельются через край века и вытекут, внутри них заключена беспокойная чёрная бездна с одиноким белым бликом. Голова чуть наклонена набок, брови нахмурены, губы плотно сжаты; несмотря на мимику, Дрейк отчего-то напоминает в этот миг большую печальную ростовую куклу, такую нескладную и навсегда забытую детьми, брошенную на чердаке среди пыльных коробок с другими ненужными игрушками и вещами. Но Эдди улавливает в этом что-то отдаленно прекрасное, свойственное только этому человеку, противоестественно манящее, и делает шаг вперёд, любуясь. Кажется, весь Карлтон Дрейк соткан из диссонансов, потому он так манит и одновременно отталкивает, и обычные люди не знают, как себя с ним вести, из-за чего выбирают презрение и насмешки, пряча за ними своё смущение и непонимание. Но с Эдди иначе: он уже достаточно отклонился от понятия нормальности и теперь спокойно попадает в капкан этого странного очарования, больше не ищет от него спасения — просто сдаётся и хочет найти точки соприкосновения, чтобы стать ближе. — Не понимаю, — звук чужого голоса снова возвращает Брока в реальность, он нервно моргает и смотрит на Карлтона, тот продолжает: — Если ты мучился от моей смерти, то теперь-то почему? Не подумай, что мне реально интересно, но ты меня не отпустишь, пока вся эта дурь из твоей головы не выйдет, как я понял. —  Я сам не знаю, в чем дело, — Эдди старается нарочно придать голосу раздраженное звучание, чтобы скрыть своё восхищение и желание, — думал, это пройдёт. Но каждую ночь мне мерещится, что ты, — Брок напряжённо сглатывает, ему мучительно сознаваться, — касаешься меня. Твои чертовы руки меня преследуют. — Кто бы мог подумать, что такой, как ты, станет одержим таким, как я, — печально усмехается Карлтон и задумчиво отворачивается, закусывая нижнюю губу и скрещивая ноги, — иронично, не так ли — то, как тесно люди могут быть связаны, даже не подозревая об этом? — Не вижу в этом ничего забавного, — Эдди отчего-то злит эта напускная невозмутимость Дрейка, когда он видел его пару часов назад разъяренным и опьяненным злобой.       Хочется выдернуть обратно то животное нутро из привычного панциря. Эдди шагает ближе и останавливается в сантиметрах десяти от лица Карлтона, тогда, когда их колени соприкасаются. Такая близость снова пьянит. Руки Брока непроизвольно ложатся на чужие плечи, отчего те вздрагивают и движутся чуть назад, пытаясь уйти от прикосновения. Но безрезультатно, как ранее, Эдди держит крепко и настойчиво приближается к лицу напротив, изучая каждую его черту. Чёрные глаза спокойны, только дрожащие веки выдают внутреннюю тревогу; в момент, когда расстояние становится настолько мизерным, что носы соприкасаются, Дрейк зачем-то перестаёт дышать и нервно цепляется пальцами за локти Брока, то ли в попытке отодвинуть его тело от себя, то ли желая избежать ещё более тесного контакта. Но Эдди не может себя сдерживать, ему необходимо касаться и чувствовать, и он буквально умоляет: — Позволь мне. Хоть раз.       Дрейк шумно и напряжённо выдыхает и впервые не уклоняется от поцелуя, сдаваясь. Это первая победа, такая нереальная, что Эдди сам в неё не может никак поверить: он целует жадно и скоро, но не слишком настойчиво, не вторгаясь языком в чужой рот, только двигая ласкающе губами — боится спугнуть. Ответа почти никакого нет, зато зубы больше не сомкнуты. Эдди наклоняется и напоследок невесомо скользит по ним языком, ловя рваный вздох Дрейка, который всё ещё крепко держит его за предплечья. Кажется, так осторожно Брок не целовал даже Энни. Когда он отстраняется, то Карлтон выглядит каким-то потерянным и сбитым с толку, он словно ошеломлён произошедшим и беззвучно глотает воздух ртом, глаза у него стеклянные. Эдди невольно, следуя порыву, гладит такого выбитого из колеи и обескураженного Дрейка по скуле большим пальцем, но тот мгновенно вспыхивает и отстраняется, после спеша отвернуться совсем. Он не готов и нетерпим к любой жалости к себе, особенно сейчас, и Брок решает, что на сегодня всё, потому уходит обратно в спальню, но на губах и в памяти выжигается каждое соприкосновение с чужим ртом. Это невозможно, но по-настоящему.       Впервые за долгое время Эдди спит так спокойно.