«Когда-то я думал, что боги являются чем-то противоположным смерти, но теперь я вижу, что они мертвы больше чем кто-либо на свете, потому что они неизменны и ничего не могут удержать в своих руках». — Madeline Miller, Circe
music: monarch — stay
Мы дарим мертвые растения, когда человек появляется на свет и когда умирает. Мы всегда стремимся к чему-то бесполезному и всегда хотим быть где-то…не здесь. Мы стараемся подавить всякое желание, которое отравляет нас. «Согрешив, человек избавляется от влечения к греху, ибо осуществление — это путь к очищению и сладострастие раскаяния.» Мы… — К черту это! Парень слабо ударил кулаком в холодную стену родной камеры, являвшейся для него на протяжении долгого времени родным домом, которого у него никогда не было. Привычный пугающий стук по маленькой решетке отвлёк писателя от кратковременного самобичевания и заставил сфокусироваться лишь на небольшом прямоугольнике, в котором показалась голова надзирателя. — Ли Минхек? Чёрные угольки глаз, ярко светящиеся при тусклом свете в комнате, уставились на силуэт мужчины по ту сторону решётки. Обычно в это время приносят ужин, но не сегодня. Парень ждал его, ждал этого дня больше, чем чего-либо другого. — Да. — К тебе гости. Спустя некоторое время заключённый сидел в маленькой комнате с болотного цвета стенами. — Привет, друг…— тихо произнёс Минхек в трубку, но ответа не последовало, — Чангюн, прошу, скажи что-нибудь… Каменные глаза доктора продолжали изучать лицо человека за стеклом. Его пристальный взгляд и долгое молчание напрягали обстановку. Чангюн не знал что говорить, да и нужно ли вообще говорить что-то в этой ситуации? Определённо нет, но чувства разочарования и обиды все же заставили произнести его несколько горьких предложений. — Лучше бы ты тогда спрыгнул с обрыва, лучше бы ты вообще никогда не возвращался, лучше бы вы оба умерли. Потому что-то, что ты сделал с ним…— по щекам Има поползли влажные полосы, — это не жизнь, это наказание. Я пришёл только потому…— каждое слово давалось все сложнее, будто в горле застряла горсть разбитого стекла, — потому что это было твоим предсмертным желанием. — Спасибо, что пришёл, правда, меня казнят меньше, чем через восемь часов… Я бы хотел кое-что отдать, — Минхек посмотрел на здоровяка в углу комнаты, и тот небрежно вручил доктору небольшой бумажный пакет, — Пожалуйста, передай это Хенвону… — Как у тебя только язык поворачивается произносить его имя? — воскликнул Чангюн, схватил пакет и уже собирался уйти, но писатель криком позвал его по имени и остановил. — Подожди! Это не все, — Ли уставился на свою татуированную руку, чтобы не показывать подступающие слезы, — Прости… за Кихена… Я знаю, что мне нет прощения, но я должен это сказать. Прости за него, прости за все, я благодарен тебе за нашу дружбу… Им даже не стал дослушивать, он просто бросил грязного оранжевого цвета трубку и быстрым шагом вышел из комнаты. Возле ворот тюрьмы стоял его драгоценный чёрный Hudson Hornet 1952 года с человеком внутри. Доктор невероятно быстро оказался у машины. Он хотел поскорее сбежать от этого омерзительного места подальше, сбежать и больше никогда не вспоминать человека по имени Ли Минхек. — Как он…? — полушепотом спросил парень у только что оказавшегося в салоне Има. — Лучше о себе беспокойся…— перевёл тему доктор и уже собирался бросить пакет на заднее сиденье, но Че его перехватил, — Ах, да, это он просил передать тебе… Хенвон осторожно положил пакет на одеяло, что лежало на его коленях, и медленно начал открывать. Внутри лежали два конверта, один подписан как «Чангюну…», а второй «Хенвону…» и книга в чёрной обложке. — Тебе тоже здесь письмо есть. — Дома прочитаю, положи обратно и пристегнись. Парень тяжело выдохнул и только потянулся к ремню безопасности, но Чангюн его остановил, буркнув себе под нос «ладно, сиди спокойно, я сам». Парой лёгких движений он пристегнул парня, после чего аккуратно поплыл по дороге, стараясь объезжать неровности. — Слушай…— прервал недолгую тишину Хенвон, — уже два месяца прошло, я в порядке, я восстановился и могу сам все делать, мне уже не больно… — Че ещё раз взглянул на обложку и закрыл глаза, чтобы подавить подступающие слезы. Он прекрасно знает что в этой книге, прекрасно знает, потому что уже читал её в тот самый день в поезде; ему тогда казалось, что нет ничего на свете лучше, чем эта книга, но он ошибался, потому что нет на свете ничего хуже неё, — Отвези меня сейчас пожалуйста к дому, — вдруг попросил Че. — Но. — Я хочу домой! — Хорошо…— нехотя согласился доктор и развернул машину. Спустя час молчаливой поездки Чангюн остановился возле «Бриошь», вернее, возле того, что осталось от этой пекарни после пожара; стекла были разбиты, главная дверь обуглена, а на внешних подоконниках лежали замёрзшие горстки пепла. — Я хочу выйти…— настойчиво сказал парень и потянулся к своей чёрной сумке, что лежала под одеялом. — Там ведь уже темнеет, да и такой сильный снегопад. Доктор сначала воспротивился, но после того, как поймал злой и грустный взгляд этого мальчика на себе, тут же вышел смиренно из машины. Он направился к багажнику и достал оттуда то, к чему Хенвон теперь привязан на всю оставшуюся жизнь. Чангюн помог парню переместиться из салона в коляску и только после того, как убедился, что все в порядке и Че удобно настолько, насколько это возможно, он покатил хрупкую куклу ко входу. — Останови здесь, — приказал Хенвон, когда колеса столкнулись с порогом. Ночь медленно укутывала город в свои объятия, хлопья снега, плавно летящие в небе, были похожи на маленьких ангелов, которые так легко и беззаботно кружили над каштановыми волосами парня. Он чувствовал себя тем самым маленьким принцем, которым его когда-то нарекли в поезде. Хенвон открыл книгу на своих каменных коленях и принялся медленно перелистывать страницы. На бумагу нагло ложились снежные хлопья, таяли и оставляли небольшие круглые пятна, похожие на капли слез. Небо не плачет. Оно рыдает воспоминаниями. Вот глава их первого знакомства.Раздался звук дверного звонка-колокольчика. — Вы забыли… «Это и есть тот самый настойчивый голос, что поселился в моей голове». Минхек обернулся и увидел парня, протягивающего в его сторону вазу с бабочкой. Как же он мог забыть про неё? — Благодарю. — На лице Ли появилась улыбка, которую сложно было называть таковой. — Эта бабочка спит? — После недолгого молчания спросил Хенвон, продолжая стоять с опущенной головой и глазеть на стеклянный предмет. Осторожно взяв в свои руки вазу и немного наклонив голову, Ли уставился на парня, пытаясь лучше рассмотреть лицо, которое все ещё блестело от пролитых слез. Его глаза и губы опухли, даже приобрели особый винный оттенок, а на правой щеке красовалось сине-фиолетовое пятно, недавно оставленное дядей. Минхек свободной рукой поднял за подбородок лицо Хенвона и взглянул в его блестящие стеклянные глаза. — Нет, не спит. Мертва.
Вторая глава. День рождения Кихена. Утешительная рука писателя. Скандал. Побег. Боль от порезов, боль от Чангюна…— Скажите, вы когда-нибудь любили? — Спросил Хенвон. — К сожалению, да… — Тогда вы понимаете, что это больно. Особенно когда этот человек способен невозмутимо наблюдать как вы страдаете и умираете изнутри. Минхек взял руку парня и положил себе на грудь в область сердца.
Хенвон, сидя в коляске, повторил это движение своей рукой. Пару месяцев назад почти так же на нем лежала ладонь Амура. Слезы сами собой начали скатываться по щекам, падать с подбородка на книгу. Но парень продолжал читать, потому что это и был настоящий подарок писателя. Глава третья. Церковь. Изрезанные стеклом ладони и раны на руках.«Omnia praeclara Hyungwon rara »
*Все прекрасное — Хенвон редко
«Так грязно, но так сладко и красиво», — думал Ли, когда целовал изрезанную ладонь, когда зубами забирал раздроблённый орех, когда слизывал эту горькую сладость, подобно кошке, залечивая раны.
Взгляды этих двоих снова пересеклись, но на этот раз они не анализировали друг друга. По правде, они вообще ни о чем не думали. Хенвон мягко смотрел на испачканные шоколадом губы человека напротив, а Минхек с интересом наблюдал за этим взглядом, медленно приближая свою голову к парню. Четыре секунды и их лбы соприкоснулись, ещё четыре и, казалось, весь воздух выкачали из комнаты.
— У Вас жар…— прошептал Ли.
Квартира Чангюна.
— Хенвон всегда убегает, когда ему больно. Просто дай время, если нарушишь его одиночество, то сделаешь только хуже.
— Но ведь он может убить себя!
— Не сегодня…— Чангюн тяжело вздохнул и положил руку на плечо писателя.
Уверенными тёплыми руками писатель накрыл ледяные пальцы парня и начал осторожно вести ими вверх, тем самым отодвигая крыло. Все обошлось без происшествий. — Видите, это не так сложно, Вам просто нужно перестать нервничать, а то от Вашей дрожи скоро дом рухнет, — шутливо произнёс Минхек. — Я нервничаю не из-за своей неаккуратности, а из-за Вас… Ли улыбнулся. — Неужели я такой пугающий? — потом он пододвинул стул к фортепиано и немного неуклюже сел, — Что ж, ладно, можете не отвечать, я прекрасно все понимаю, поэтому просто не буду Вас смущать… Хенвон неосознанно положил свою холодную ладонь на прямую спину пианиста, — «Какой же Вы красивый, Ли Минхек, почему я не могу перестать думать об этом? Почему я не могу перестать думать о Вас?». Пианист остановился из-за присутствия чужой руки на своём теле. — Не останавливайтесь…— прошептал Хенвон и вцепился в белую рубашку писателя с такой силой, будто пытался удержать его в руках, иначе Ли улетит, словно бабочка. По такой нескромной просьбе Минхек продолжил изящно танцевать пальцами по клавишами. К глазам Хенвона подкрадывались слезы, которые становилось все труднее сдерживать. Он крепче цеплялся за белую ткань, но и это стало бесполезным. Первая слеза бегло скатилась по левой щеке. Он не знал как это остановить, да и вряд ли есть смысл пытаться, если из этого все равно ничего не выйдет. Хенвон ненадолго отпустил рубашку и протянул свои руки по талии Минхека, скрепляя пальцы в замочек в районе живота. Чувства охватили его сердце, а воспоминания — разум. Он не мог больше игнорировать холодную войну в своей голове и едва сдерживал сильный поток слез, который копил в себе все это время. Поэтому от бессилия начал рыдать прямо в спину пианиста. Ли в этот же момент остановился. — Почему Вы плачете? — Потому что Вы красиво играете. — А если на самом деле? — Потому что Вы красиво играете…говорите и ведёте себя красиво, у Вас красивый голос, руки, спина и… — Вы плачете, — перебил Минхек, разомкнул чужие руки на своём животе и повернулся лицом к парню, — потому что я красивый?
Глава пятая. Кихен. Последний день в родной пекарне. Ожог. Метель. Поезд.— Нужно быть сильными… Однажды и эта боль принесёт пользу.— уверенно сказал Минхек.
Хенвон закрыл на секунду книгу, чтобы усмирить начинающуюся истерику. Он не хочет продолжать читать, потому что знает чем это закончится, но почему-то его руки вновь открыли проклятое произведение на самой последней главе, и глаза сами заскользили по тексту. Их начало было самым прекрасным. Их чувства были самыми искренними. И их боль оказалась самой сильной. Минхек вложил в это произведение все свои чувства, всю свою боль, любовь и стихи. «Милый Хенвон, не верьте ему, я здесь, я рядом, услышьте меня» «Вы должны сопротивляться, пожалуйста… Ударьте меня, оттолкните, убегайте, прошу Вас…» «Я люблю Вас. Простите, что никогда не говорил этого. Я люблю Вас больше жизни, больше своих произведений, больше всего на свете, прошу…спасите себя, чтобы я мог продолжать любить Вас. Чтобы Вы услышали это от меня, пожалуйста…» Хенвон закрыл рот рукой и немного прикусил палец. Он хотел разрыдаться прямо здесь и сейчас. Упасть в снег и замерзнуть насмерть. «Простите, Хенвон, простите меня за всё» «Простите…» «Прости…»— Знаешь, это очень больно, когда твоё сердце разбито на тысячи частей… — Я знаю, — ответил писатель на последние слова Хенвона, — Я знаю, что это больно, потому что я тоже люблю тебя…
Чангюн утешительно положил свою ладонь на плечо рыдающего парня, но это абсолютно не помогло. Че просто не мог остановиться плакать и сжимать свою руку, на которой остался один из подарков писателя — изумрудное кольцо. Да и самому доктору было невероятно тяжело, ведь в этом доме впервые родилась его любовь, и умерла она там же. — Хватит, поехали домой… — прошептал Им и покатил коляску к машине.***
Квартира Чангюна по-прежнему пахнет грушевым мылом, которым пользовался Кихен. На полке стеллажа до сих пор стоит любимый парфюм, которым пользовался Минхек. И на кровати спит измученный парень, которым пользовались все. dream — Давайте останемся здесь навсегда, вдали от людей, от всего. Давайте построим мельницу, давайте будем печь и торговать хлебом, я это умею, мы сможем заработать на жизнь. Вы можете продавать сборники своих стихов, можете… Писатель накрыл влажной рукой пухлые губы Хенвона и сильнее прижался к нему под водой всем своим телом. Ванна едва умещает двоих людей в себе, вода продолжает выплескиваться на пол, но прерывать эту тёплую нежную идиллию никто все равно не собирается. — Не нужно больше слов, давайте просто сделаем все это. Мокрые волосы Ли немного щекотали совершенно невредимую грудь парня, заставляя того мягко улыбаться и растворяться в этой прекрасной утопии в его голове. Минхек скользил поцелуями по солнечному сплетению, ключицам и шее Хенвона, и наконец добрался до его губ. Этот призрачный поцелуй сочетал в себе все вкусы, которые так любил Хенвон. Эти губы были молочным шоколадом, свежеиспеченным хлебом, лимонной водой в жаркий летний день, спелой клубникой, рассыпчатым печеньем, банановым молоком, пломбиром, расплавленным сыром и самой обычной, но невероятно вкусной водой, когда ты до изнеможения хочешь пить. Спустя целую вечность писатель разорвал губы, оставляя между ними тонкую блестящую нить, и, глядя в карие глаза, прошептал: «Я твой. И пока в небе не умрет последняя звезда, я буду твоим…» end of the dream. Чангюн зашуршал бумажным пакетом, чем вытащил из сладкого сна Хенвона. — Прости, я тебя разбудил…— прошептал доктор и случайно сжал в руке конверт. — Ничего страшного, — парень попытался поднять своё тело на руках и принять хотя бы полулежащее положение, но ему не удалось, поэтому Им тут же поспешил на помощь, — Сколько часов до его казни…? — Осталось тридцать минут. Ты достаточно долго спал, я надеялся, что… — Что я и его смерть просплю? — Хенвон улыбнулся, хотя совершенно не хотел этого. Кажется, у него начинался приступ мании, вызванный болезнью, — Ты знаешь…как его казнят? — продолжил Че. — Электрическим стулом. После недолгой тишины Им положил один конверт на живот юноши, а сам ушёл на кухню и сел за стол, на котором лежала книга в чёрной обложке и второй конверт. Доктор медленно открыл его и достал письмо. Чангюну… Дорогой друг, Думаю, ты знаешь, что мне вынесли смертный приговор. Вероятно, когда ты будешь это читать, я уже буду мертв. Но мне не страшно, ведь я заслужил смерти. Даже не знаю…зачем я вообще пишу тебе это? После всего, что Амур, вернее, я сделал, я не достоин того, чтобы ты даже просто читал это. Но все же, хочу объясниться перед тобой и попросить кое-что, как бы нагло с моей стороны это не звучало. Можешь считать меня идиотом, хотя... я и есть идиот, раз позволил всему этому произойти. Позволил себе потерять контроль и сойти с ума. Я так отчаянно пытался убить Амура, что в итоге убил вместе с ним и себя. Эта идея написать книгу, в которой Амур умрет казалась мне такой заманчивой, я знал, что это сработает, но не знал какой ценой. Я сам поставил себе цель, что убью его в книге, я внушил себе, что он может умереть только так, и в этом была моя ошибка. Представляешь? Я был настолько глуп, что даже не рассматривал вариант, в котором могу просто поговорить с ним, ведь я боялся его. Я думал, что он убьёт меня, если я позволю ему добровольно появиться, я боялся, что он заберёт у меня всё. Я боялся, что исчезну. А ведь Чжухон был прав. Нам просто нужно было поговорить. Но из-за своего страха я потерял близких мне людей, я потерял саму жизнь. Я не хотел, чтобы Хенвон пострадал, я не хотел ничего из этого, мне было очень страшно и больно. Когда я увидел сквозь сознание, что тело Хенвона ускользает вниз, я… ничего не смог сделать, я был бессилен. Все, что я смог — побежать к машине, взять книгу и дописать конец, в котором я тоже умру, потому что иначе все было бы потеряно. Я чувствовал, что только так можно его спасти, что только отдав свою жизнь, я смогу хоть как-то вернуть долг давней подруге - смерти. Я не понимал ничего из того, что делаю. Я даже плохо помню момент, когда бросился в море искать Хенвона. У меня была истерика, паника, я слышал голоса убитых мной людей, я видел их глаза перед собой, они смотрели на меня с жалостью и отвращением, но я старался игнорировать все это. Ведь единственное, чего я тогда хотел - спасти Хенвона, и когда я нашёл его…он был без сознания, а его спина и ноги… боже, Чангюн, мне так жаль. Мне жаль, что я вообще родился, мне жаль, что моя мама была такой, жаль, что она сделала меня таким и жаль, что я позволил себе стать собой. Мне жаль, что я столько раз оставался жить, когда должен был умереть. Мне жаль, что я причинил тебе столько боли, мне жаль, что Кихен… Я знаю, что ты его очень сильно любил. Мои сожаления сейчас бессмысленны, я знаю это, но мне правда жаль. И жаль, что я ничего не могу сделать. Моим самым правильным решением за всю жизнь было то, что я сразу отвёз Хенвона в ближайшую больницу и сдался полиции. Я не должен больше жить на свободе. Я не должен вообще жить. Прости меня за все. Моя последняя просьба. Пожалуйста…эту книгу…отправь её в издательство, опубликуй её, можешь заменить имена, но пожалуйста… пусть люди узнают…как жить не стоит. Пусть узнают, что борьба с самим собой бессмысленна и имеет последствия, пусть больше никто не будет совершать таких ошибок, которые совершал я. И ещё… Позаботься о нем… Позаботься о Хенвоне, потому что я не смог. Спасибо за все, Чангюн, я был рад быть твоим другом. — Идиот…— прошептал Им сквозь слезы, — Какой же ты идиот, Минхек, — голова доктора мягко упала на стол, и он просто начал очень тихо захлёбываться собственными слезами и прикрывать рот рукой, чтобы не расстраивать ещё больше бедного Че, которому и так досталось в этой жизни. Осталось пятнадцать минут. Хенвон долго сидел и смотрел на конверт. Ему было страшно его открывать, потому что он знал о том, что будет внутри. Он не хотел причинять себе боль, но он должен был прочитать это, пока Минхек ещё жив. Это странно, ведь писатель даже не узнает об этом, он никогда не узнает прочитал ли Хенвон письмо, никогда больше не увидит его, никогда… Как же близко на самом деле находятся эти понятия «всегда» и «никогда». Намного ближе, чем мы думаем, можно даже сказать, что они синонимы. Синонимы, из-за которых страдает все человечество. Дрожащими пальцами Че все же открыл конверт. Он последний раз взглянул на изумрудное кольцо писателя на своей руке, после чего глубоко вдохнул, протяжно выдохнул и сконцентрировался на красивом почерке, пропитанном болью. Хенвону… Милый Хенвон, Я, по правде, не знал с чего мне начать это письмо. Я рассматривал тысячи вариантов, выбрасывал миллионы пробных листов, но никак не мог прийти к одному единственному правильному изложению всего, что я хочу Вам сказать, потому что даже вселенной не хватит, чтобы вместить всё это. Если Вы не против, я дальше перейду на «ты», ведь смысла больше в этикете нет, впрочем, как и моем существовании. Не хочу показаться слишком сентиментальным и, возможно, грубым, ведь это все-таки предсмертное письмо, но я бы хотел написать всё, что боялся сказать в жизни, а этого немало (надеюсь, у меня вообще есть право на слово после всего, что я сделал). Начну я с того, что в моем сердце, как бы банально это не звучало, за одну секунду распустились цветы, когда я увидел тебя. Правда, я не знал, что так вообще бывает, но твоё удивлённое лицо, когда я забежал в пекарню, твои взъерошенные волосы, блестящие глаза, и как мило ты перенял мою панику тогда, я влюбился, хотя сначала даже не понял этого. Только с тобой я чувствовал себя в безопасности, несмотря на то, что ты никогда не давал сдачи тому, кто тебя обижает. Ты добрый. Я понял это, когда ты без лишних вопросов подал мне вазу для бабочки. Твоя доброта выражалась не только в этом, но если я начну перечислять, то мне придётся описать каждую секунду, проведённую с тобой. Твоя улыбка. Она была редкой, почти неуловимой, так что я наслаждался каждой секундой, когда ты улыбался. Мне хотелось улыбаться тебе в ответ, потому что я был счастлив, и мне было тепло и приятно видеть счастливым тебя. Я влюблён в тебя. Я влюблён в твою стеснительность. Никогда не стыдись себя, пожалуйста, прими себя, прими свою красоту и свою естественную застенчивость. Продолжай отводить взгляд, когда смущаешься, если тебе так комфортно, продолжай дрожать, когда ты напуган, когда восхищён и когда влюблён. Потому что ты — это ты. Ты милый, невероятно милый, правда. Когда ты завороженно смотрел на снег или бабочек, ты был таким мягким и милым, будто детская игрушка (прости за это сравнение), я хотел каждую секунду обнимать тебя и гладить твою мягкую кожу. Ты сильный. Я восхищаюсь тобой, твоей скромной историей и тем, как ты со всем справлялся все это время. Тебе было больно, очень больно, но ты продолжал говорить, что все в порядке. Ты вымещал всю боль на самом себе, потому что не хотел причинять её кому-то. И поверь, ты никому её не причинил, абсолютно никому. Прошу, перестань калечить себя, потому что ты не достоин страданий. Я бы хотел быть все время рядом с тобой. Я бы хотел остаться в том домике у моря с тобой на всю жизнь. Я бы хотел обнимать тебя, говорить с тобой, смеяться и плакать с тобой. Хотел бы видеть твоё милое спящее лицо рядом с собой. Хотел был всю жизнь посвящать тебе стихи и романы. Я бы хотел быть с тобой всю ночь, слушать и слышать тебя. Хотел бы быть весь день с тобой, заниматься обычными дневными делами, разговаривать обо всех этих обычных бесполезных вещах, которые с тобой становятся необычными и значимыми. Я бы хотел тебя. Во всех смыслах и во всех временах. Потому что я люблю тебя. И ты люби себя. Прости меня за все. Будь счастлив. Искренне твой Ли Минхек. Время казни 2:16 ночи. Чангюн услышал громкий истерический плач из соседней комнаты, но вмешиваться не стал. Он прекрасно всё понимал и чувствовал, ему тоже было больно, тоже хотелось кричать во все горло, но вместо этого он спокойно распахнул чёрную обложку книги, которую никогда до этого не открывал, и пепельными глазами уставился на содержимое. Титульный лист, на котором красивым аристократическим почерком написано название: «Seduce and Destroy»the end