«Когда дьявол создал тебя, он улыбнулся и сказал, что это его самая лучшая работа. На вкус ты, как пепел, хаос и смерть. Ты никогда не был человеком, не так ли?»
music: airsh4d3 — i did it all for you
Пальцы, лезвием скользящие по влажной коже, изучали искалеченное тело бессознательного, но все ещё живого человека. Когда писатель касался тыльной стороной руки левой щеки Хенвона, его изумрудное кольцо слегка царапало нежную кожу парня, но тот продолжал находиться в собственном мире в невесомости и сладкой боли, видя болезненные, но приятные сны, в которых его адски пытают. Минхек пришёл в себя только когда его альтер-эго судорожно наполняло горячей водой (видимо, взятой из колодца и подогретой в камине) грязно-белую ванну в том старом домике, в котором, очень кстати, оказался и уголь. Вся одежда писателя по непонятным причинам была грязной и мокрой. «Я снова потерял себя? Надеюсь, он никому не причинил вреда. Он не может навредить Хенвону, он не должен навредить ему…», — продолжал с тяжелыми чувствами паники и страха повторять про себя Минхек, отмывая грязь, смешанную с кровью, с тела хрупкого парня. Ли ещё раза три подливал горячей воды в ванну, когда прежняя остывала и становилась мутной; и ему было совершенно наплевать, что вся эта мерзость выплескивалась на пол. Дежавю? Вдруг тяжёлые веки Че начали с частым морганием подниматься, открывая перед собой ненавистный мир. Эти большие карие глаза, которые согревали сейчас Минхека на непозволительно близком расстоянии. Эти облачные губы, что были слегла обветрены и до крови покусаны. И эта бледная, едва отдающая цветом ванили, почти прозрачная кожа, под которой сейчас вместо крови может течь только жидкое золото. Этот человек безобразно прекрасен. — Что же я сделал с Вами…? — в ужасе прошептал писатель, когда увидел пустые выцветшие глаза перед собой. — Я в порядке…— таким же тяжелым шёпотом ответил Хенвон, после чего обратил внимание на собственное обнаженное обмякшее тело, которое приличное количество времени находилось в воде. Всё оно было усыпано очередными синяками. Особенно был заметен яркий фиолетовый ошейник, который оставил в подарок к разбитому телу Амур. — Простите, если я причинил Вам боль, я не хотел, я…— писатель начал захлёбываться оправданиями, но Че медленно накрыл ладонью дрожащую руку на своей груди и с натянутой улыбкой посмотрел в лицо Минхека. Если бы только извинения могли залечивать раны, то все было бы намного проще; но, к сожалению, они лишь напоминают о причине, по которой и требуется просить прощения. — Все в порядке… — Хенвон сделал глубокий вдох, собрал все свои мысли и наконец произнёс тот вопрос, который носил в призрачном сне слишком долго, — Минхек, скажите честно. Что Вы последнее помните? Ком в горле писателя резко оброс колючей проволокой и начал увеличиваться в размерах. Минхек собирался рассказать про свою…болезнь, но никак не было подходящего момента. Возможно, он впервые боялся напугать кого-то, кто ему дорог; боялся, что его не примут, возненавидят и отвергнут. Но теперь этот страх отступил и пришло смирение. —…Вы знаете, да? — Когда-то мне Чангюн рассказывал про друга, у которого раздвоение личн… — парень запнулся, —…но я и подумать не мог, что этим другом окажетесь Вы. Со временем я заметил слишком много совпадений, хотя и пытался их отрицать, я наблюдал за Вами и в итоге собрал весь пазл в голове. Но знаете, Вы ни в коем случае не должны винить себя за то, что делает он. Минхек поник головой. Ему на некоторое время даже стало стыдно. Но стыдно не за существование Амура или чего-либо ещё, связанного с ним и его поступками… А стыдно за себя. И за то, что он по собственной глупости и осторожности не рассказал правду человеку, которым дорожит больше всего на свете. — Спасибо…за все…— Ли уставился на свою руку под водой, а затем бегло окинул взглядом окружающую обстановку, — Если честно, я не совсем понимаю, где мы сейчас. А последнее, что я помню — свою комнату в Абердине; помню, что сидел всю ночь возле Вас и о многом думал, а потом…просто оказался здесь… — Понятно, — пробормотал Че и сразу же с головой окунулся в воду, будто на время сбегая из реальности, но потом он медленно вылез из ванны и осмотрелся, — Давайте тогда сделаем вид, что ничего не было… Мы просто отправились в поездку, — Хенвон не хотел говорить про пожар, потому что боялся снова пробудить в писателе его личного дьявола. А про то, что было потом… Он и сам не хотел вспоминать, — Могу я одолжить Вашу одежду? Думаю, она есть в машине. Минхек кивнул и вышел из дома. Спустя минут десять писатель вернулся, держа в одной руке чёрные брюки с рубашкой, а в другой -маленькую чёрную энтомологическую коробку. Когда он зашёл в комнату, перед глазами открылась одна из самых прекрасных картин, которые он видел за всю жизнь: похожий на греческого бога, обнаженный Хенвон стоял у окна и изучал через грязное стекло сине-чёрное небо. Минхек аккуратно подплыл к дивану, положил на него одежду и коробку, а затем, подобно хищному зверю, подкрался сзади к Хенвону. Но тот не испугался, так как прекрасно слышал каждый шаг писателя, и был достаточно уверенным до тех пор, пока в следующую секунду не вздрогнул из-за лёгкого чужого поцелуя в плечо. — Что Вы делаете…? — полушепотом спросил Че, когда его талию обхватили большие тёплые руки. — А что Вы хотите, чтобы я сделал? — Минхек не дожидаясь ответа начал осыпать парня нежными короткими поцелуями, в области шеи они были чуть дольше и грубее, а пальцы его невероятно легко танцевали вальс по всей груди Че, растирая холодные капли, что остались после горячей ванны. Впервые Хенвон чувствовал такую нежность и легкость, что в животе у него скрутился приятный тёплый комочек, который пульсировал в такт биению сердца писателя. Даже в ту ночь на чердаке ему было страшно и больно, несмотря на то, что он впервые ощутил хоть какое-то наслаждение. — Я хочу извиниться, потому что знаю, нет, чувствую, что причинил Вам боль. Но Вы молчите… и меня это только больше тревожит, — тело Хенвона дрожало от избытка эмоций и несмываемых следов недавнего присутствуя Амура, — Вы можете остановить меня, если Вам будет некомфортно, — Ли шептал в ухо трепещущего от эйфории Хенвона, продолжая медленно массажировать его живот, — ведь я не хочу больше причинять Вам боль, — рука писателя соскользнула чуть ниже, — только нежность… Хенвон остановил эту прелюдию и повернулся лицом к Ли. — А Вы останетесь собой? — Разумеется, — Минхек ответил уверенно и, нежно обхватив тонкое запястье, потянул за собой парня, усадив его на тот самый диван, где лежали вещи. Спина Че наткнулась на коробку, из-за чего он инстинктивно дёрнулся вперед и достал предмет, причинивший ему временную боль, которая теперь стала расплываться по всему позвоночнику. Писатель навис над Хенвоном и сжал вместе с коробочкой его влажную руку, — Я останусь с Вами до самого конца. Et dabo vobis omnia astra (Я подарю Вам все звезды), — Минхек слегла коснулся влажными губами левой ключицы человека, который готов был раскрошиться прямо сейчас в этой нежности, растаять, утонуть, погибнуть в состоянии опьяненного наслаждения и больше не возрождаться; ещё через мгновение Ли забрал чёрный предмет с бабочкой из слабой дрожащей руки и поцеловал Хенвона в солнечное сплетение, — Et dabo omnis anima meam (Я подарю свою жизнь), — чуть ли не простонал он, после чего тут же положил на место поцелуя коробку с мертвым существом. Эта бабочка, Махаон Маака, с одним сломанным черно-синим крылом — единственное, что осталось со дня, когда душа Минхека раскололась, — И всего себя…— с этими словами он потерялся внизу и жадно обхватил губами влажное возбуждение, сильнее вжимая свою заключённую душу в коробке между чужих выпирающих рёбер. В голове Че разрастался мысленный пожар. Воспоминания о Чангюне пленочными кадрами сменялись, плавились и проникали глубоко в глотку, словно пытались сжечь все внутренности, вызвать прежнее чувство тошноты, но они тут же сгорали в общем пожаре, который в считанные секунды устроил Ли Минхек. Хенвон никогда не думал, что будет так реагировать на это, ведь ему всегда было противно от одной только кроткой мысли, что подобный вид близости вообще существует. После Чангюна он надеялся, что больше никогда не столкнётся с этим, и, как иронично, что теперь он, запрокинув голову назад, пытается хотя бы не так громко стонать от столь невыносимо приятных ощущений. Когда Минхек довёл его до той границы, где тело уже не слушается и просто без сопротивлений поддаётся, писатель остановился и вернулся к малиновым губам Хенвона, заключив их в глубокий соленый поцелуй. Че правой рукой убрал бабочку со своего живота и всем телом прислонился к Минхеку, который ещё был в одежде. Змеиная рука писателя продолжала блуждать внизу и растягивать себе путь. — Вам приятно? — разорвав вишнево-малиновые губы прошептал Ли, но на его, казалось, уже риторический вопрос Хенвон лишь сильнее вжался в диван и смешавшимся со стоном словом выдохнул тяжелое, едва разборчивое «да», хотя на самом деле ему и было невероятно больно из-за того, что с ним сделали недавно на улице, но он старательно глушил в себе эти болезненные воспоминания и с большим трудом пытался сосредоточиться на человеке, который теперь с дьявольским интересом наблюдал за его всепоглощающим вожделением и только больше провоцировал на стоны. Мутным взглядом Че посмотрел на белую рубашку, которая почему-то все ещё закрывала тело писателя; дрожащими пальцами парень судорожно начал расстегивать по одной пуговице, пока его медленно и до приятной боли мучительно растягивали внизу. Наконец обнажённая грудь Минхека полностью показалась парню, и он впервые заметил на ней широкие белые шрамы, которые едва могли скрыть татуировки. «Он все ещё невероятно прекрасен…», — думал Хенвон, когда влажными подушечками пальцев изучал каждый черно-белый сантиметр кожи писателя. Тогда он и увидел, что за всеми этими удивительными чёрными рисунками змей на руках, цветов на животе, кривых веток на ключицах и огромной бабочки на груди, которая была вытатуирована практически по следам шрама, на самом деле скрываются великие болезненные муки. Минхек оторвал парня от сия любования тем, что резко вынул из него свою руку для того, чтобы расстегнуть ремень чёрных брюк. Некоторое время Че бился в конвульсиях из-за пустоты внизу, пока писатель наконец не прекратил его страдания своим присутствием внутри. Хенвон хотел извиваться так, чтобы ломались кости. Стонать так, чтобы срывался голос. Отдаваться так, будто это стоит всей его никчемной жизни. Потому что ничего приятнее он до этого никогда не испытывал, и он абсолютно точно бы отдал все, что у него есть, лишь бы остаться в этом мгновении эйфории и удовлетворения навсегда. Минхек снова соприкоснулся с Че лбами, он не измерял температуру, вовсе нет, было и так понятно, что их тела горят. Писатель отрывисто дышал в губы парня, который физически не мог больше открыть глаза, потому что весь его мир внутри переворачивался, разрушался и строился заново; он проходил через великие эпохи, войны и открытия, а потом возвращался к исходной точке и начинал все заново, пока не доходил до времён покорения других галактик. Это продолжалось до тех пор, пока Хенвон не застал большой взрыв, с которого закончился весь его старый мир и начался новый. Минхек тоже увидел этот взрыв в уже широко открытых глазах под собой и закончился вместе с ним. Все тело Че свело единой леденящей судорогой, как сводит челюсть, когда на язык или зубы попадает что-то очень вкусное или холодное, или и то и другое; как до изнеможения и белых вспышек в глазах бежишь, а потом, глотнув прохладной воды, валишься на мягкую траву с отдышкой, головокружением и гудящими ногами; или как во время истерики рыдать и бить кулаками подушку в надежде, что она когда-нибудь разобьётся, а потом просто уткнуться в неё лицом и слышать собственное сердцебиение, которое отдаётся в ушах, чувствовать, как лицо пылает от слез, и осознавать, что это конец, что у тебя больше нет сил, что ты в каком-то извращенном смысле удовлетворён этой истерикой и теперь просто хочешь выдохнуть и заснуть. Двое людей бесконечно растворялись в друг друге, самых удивительных чувствах и мыслях. И это можно было считать самым прекрасным началом нового мира, в котором скромно зарождалось ранее никому невиданное чувство. Хенвон улыбнулся и сияющими глазами посмотрел на мокрого писателя. — Мне не нужны звезды. Мне всего лишь нужно, чтобы Вы оставались собой…— парень сглотнул накопившуюся слюну, взял в свои руки розовое лицо писателя и завершил, —…со мной. Давайте останемся здесь, вдали от людей, навсегда… — Конечно, навсегда…— Минхек взаимно улыбнулся и одним движением взял чёрную коробку, лежащую рядом, после чего снова положил её на грудь парня. — И ещё, на самом деле вот это мой подарок. Простите, у неё было повреждено крыло, поэтому я немного криво заменил его другим. Это была моя самая первая бабочка. Моя душа. И теперь она принадлежит Вам, — Ли сначала нежно поцеловал Хенвона в лоб, потом спустился чуть ниже, легко касаясь губами кончика носа, заставляя тем самым ярче улыбаться этого милого ребёнка, и завершил свою трилогию французским поцелуем, — Я хочу Вам сделать ещё один подарок и показать кое-что, — Минхек отстранился, слез с дивана и начал одеваться, — сделайте все, что Вам необходимо и выходите на улицу, я буду ждать Вас там. Удивительно быстро одевшись, писатель покинул дом, оставляя Хенвона утопать в собственном счастье. Когда парень вернулся в реальность, ополоснулся оставшейся в ведре водой и оделся, он взял в руки коробочку и открыл её. Удивительно, но эта бабочка так сильно напоминала ему ту, что принёс Минхек в свой первый рабочий день. Хенвон снова улыбнулся, ведь именно с этих сине-зелёных крыльев началось их знакомство. «Неужели он взял крыло на замену с той самой бабочки?», — догадался Че и бережно закрыл стеклянную крышку, после чего аккуратно положил коробку на стол посередине комнаты и поплыл к выходу в неком предвкушении чуда. На улице Минхек стоял возле машины и медленно что-то втаптывал ботинком в землю. — Чем занимаетесь? — спросил Хенвон, когда подошёл ближе, но как только он увидел под ногой писателя змею, тут же остановился и застыл на месте. — Так, просто гадюка попалась. — Понятно…— пассивно-агрессивно ответил Че и молча продолжил ждать, пока Минхек закончит своё дело. Парень смотрел куда угодно, но только не в сторону убийства. На небе начали появляться редкие серые тучи, а к яркому солнцу с правой стороны медленно ползла луна, — Точно, сегодня же затмение! — вспомнив слова Кихена, воскликнул Хенвон и радостно посмотрел на писателя, — Вы знали? — Нет, но, думаю, мой подарок станет от этого ещё красивее. Минхек уселся на водительское место, завёл мотор и, подождав, пока его спутник тоже окажется в машине, медленно двинулся по неровной дороге вдоль берега холодного моря. — Вы же знаете, где мы сейчас? — поинтересовался Хенвон, пока машина тихонечко ползла к утесу. — Теперь знаю. Просто сначала я немного дезориентировался, но потом осмотрелся и понял, что эта заброшенная деревня — прежний дом моей мамы, она мне немного рассказывала об этом месте, даже показывала одну фотографию на фоне старой крепости, которая…— Ли резко замолчал и слишком очевидно улыбнулся своей оплошности, — Это должен был быть сюрприз. Ах, эта крепость, я хотел удивить Вас. Машина остановилась. — Ничего страшного, — приободрил Че и утешительно положил руку чуть выше коленной чашечки писателя, но, как только от этого прикосновения по его телу пробежали колющие мурашки, он тут же убрал кисть и уставился в окно, за которым открывался прекрасный серо-грязно-зелёный осенний вид на высокий утёс и холодное море. Минхек заглушил двигатель и пристальным взглядом начал изучать смущающегося парня, который впервые так старательно и невероятно мило избегал встречи глазами. Спустя всего лишь минуту этой странной напряжённой обстановки Хенвон не выдержал и вышел из автомобиля. За ним последовал и писатель, он быстрыми шагами нарисовал полумесяц вокруг машины и показался перед Че, словно приведение. — Я Вас чем-то смущаю? — Ли спросил совершенно открыто, потому что такое противоречивое поведение парня просто не могло остаться проигнорированным. Хенвон вжался в железную махину за собой и продолжил изучать смешанную с грязным песком сырую землю под ногами. — Не знаю, нет, просто я осознал, что ещё никогда ни с кем не был так близок… — Как? — Не заставляйте меня это говорить… — Почему? Чего Вы стесняетесь? Меня? Отношений? Интима? Своих чувств? — Ах… Серьезно? — парень непроизвольно поднял свои глаза в область паха писателя, но тут же отвёл взгляд в сторону моря, — Я не думал, что буду стесняться прикосновений к Вам. Я просто…чувствую себя странно. — Почему Вы называете это странным? — Я все время жил с совсем неправильными представлениями о мире, о чувствах, о любви… И честно, я даже не знал, что бывает так, как было сегодня. Я не хотел, чтобы Вы останавливались, я, по правде, вообще хотел прямо там умереть, потому что мне было настолько хорошо, что я боялся потерять это. Для меня странно испытывать чувство, ради сохранения которого я готов умереть. Или жить… Я не знаю, я запутался. — То есть, — Минхек подошёл чуть ближе и упёрся в машину рукой именно рядом с тем местом, где была голова Че, чтобы прервать его бессмысленный побег от самого себя в сторону моря, — Вы считаете странным любовь? Хенвон наконец посмотрел прямо в глаза писателя. — Да. Минхек вдруг улыбнулся и легонько поцеловал Че в носик. — Этим чувством нужно наслаждаться. Перестаньте считать его странным. Это странно. Писатель схватил ледяную руку Хенвона и потянул за собой. Он сначала медленно побежал, продолжая с улыбкой оглядываться на недоумевающего ребёнка, а потом отпустил хрупкую кисть и ринулся изо всех сил вдоль берега. Холодный песок забивался в туфли, ноги предательски болели из-за непривычки, но Че продолжал бежать за Минхеком и впитывать каждую секунду этого момента; он задыхался, но продолжал пытаться обогнать писателя, будто только это сейчас было самым важным в его жизни, он забыл все проблемы, забыл боль, Чангюна, родной город, дядю, свою болезнь, забыл все и просто рассекал прохладный морской воздух, задыхался им, задыхался и наслаждался одновременно. Когда Хенвон наконец догнал Ли, схватил его за локоть и остановил, между ними вновь повисла неловкая тишина, растворившаяся в порывах ветра; писатель нежно посмотрел на уставшее лицо Че своими не менее уставшими, но полными тепла глазами. — Я влюблён в Вас…— прошептал Хенвон. — Я знаю, — Минхек не ответил взаимной фразой, но вместо этого сначала легонько прикоснулся к пухлым губам парня, отстранился, улыбнулся, а потом с полным чувством наслаждения позволил им обоим раствориться в поцелуе. Спустя несколько долгих минут, которые хотелось растянуть на всю жизнь, Минхек вдруг снова побежал и через метров десять свернул с полосы берега в сторону скалы, после чего уже полушагом направился по тропинке вверх, что вела прямиком к утёсу. Примерно полчаса парни поднимались по этой дорожке, голова уже начинала у обоих кружиться из-за высоты, усталости и давления, но конец был так близок, что грех сейчас останавливаться и возвращаться к машине. Оставшись без сил, Минхек свалился на мокрую траву сразу же, как добрался до вершины. Его примеру последовал и Хенвон, который нагло всем своим весом навалился сверху на писателя, однако, внезапный прилив энергии, вероятно, вызванный его болезнью, не позволил ему отключиться прямо на груди Ли. — Извините, — едва слышно проскулил Че и попытался подняться, но его руки дрогнули, и он снова придавил Минхека своим телом, после чего начал громко смеяться, — Простите, извините, я, наверное, тяжелый, Вы в порядке? Минхек ничего не ответил, он просто продолжил со странной улыбкой смотреть снизу вверх на парня, а потом вдруг плавно закрыл глаза и запрокинул голову назад. Че почувствовал в области своего живота чужое возрастающее возбуждение, но слезать не стал. — Откуда в Вас столько энергии? — спросил Хенвон, когда навис прямо над закрытыми глазами писателя. Оба поняли пошлый смысл этого вопроса, от чего стало только хуже. — А у Вас? Казалось, ещё секунда и наступит точка невозврата, уже невозможно будет остановиться, и они, опьяненные собственной свободой, просто сожрут друг друга прямо на этой грязной земле, но, к счастью или сожалению, благоразумие все же возобладало над одним из парней. Минхек глубоко вдохнул и аккуратно убрал с себя Че. — Идите за мной, — писатель поднялся с земли и направился в сторону крепости. Перед глазами открывался живописный вид. Утёс, на котором стоит замок, словно специально был создан для того, чтобы Данноттар стал самой неприступной крепостью. Раньше в замок можно было попасть всего двумя способами: через хорошо укрытый в расщелине скалы главный вход, либо по узкой крутой тропинке, которая вела через пещеры к потайному входу. Сейчас от замка сохранился только комплекс полуразрушенных зданий: часовня, несколько башен и дворец 16-го века, а также кузница и конюшня. От главных ворот и стен по периметру осталось лишь одно название. Минхек прошёл через весь комплекс прямо к часовне и, прислонившись к ней спиной, обратил свой взор в сторону моря, над которым сейчас тяжело нависало тусклое солнце. До края утеса оставалось приблизительно метров двадцать, из-за чего создавалось впечатление, что ты находишься на конце света. И если сделаешь ещё несколько шагов, то за тем краем не будет ничего, кроме всепоглощающей темноты и холода. — Здесь красиво, — сладко протянул подошедший Хенвон. — А теперь…мой последний подарок…— писатель произнёс немного дрожащим голосом, было понятно, что он волнуется, но из-за чего именно — пока неизвестно, — К сожалению, я оставил книгу в машине, но…— Ли легонько подтолкнул парня к стене, меняясь с ним местами, — но я помню каждую строчку этого стихотворения, — Минхек теперь стоял спиной к обрыву, — Оно немного отличается от тех, что я писал раньше, но я бы хотел прочитать его. Оно специально для Вас. Пожалуйста… закройте глаза… Хенвон послушно выполнил просьбу, после чего почувствовал, что Минхек нежно взял его руку в свою и начал поглаживать тыльную часть большим пальцем; он это делал так же, как в тот вечер празднования дня рождения Кихена. Хрипловатый голос писателя смешался с резкими порывами ветра, что уносили слова сквозь сердце Хенвона прямо в море.VVV (Vivo. Victum. Vevere) *три вариации перевода слова жизнь. Жизнь — это начало, Это первый плач, первый глубокий вздох, Улыбки на лицах родителей, Слезы, мучения, кровь.
Жизнь — это первый шаг в неизвестность, Первое слово, касание, вкус. Жизнь — это в миниатюре вечность, Нести на себе тяжёлый груз.
Жизнь — это школа, учеба, познание, Много морали, страданий и слов. Жизнь — это наказание За всё: за любовь и нелюбовь.
Жизнь — это борьба, это самоутверждение, Работа до смерти, пот и унижение. Жизнь — это страх перед будущим, слепая мольба, Слепая вера и слепая стрельба.
Жизнь — это комедия, драма, театр, Пустые люди, глаза, голоса. Каждый здесь создаёт свой спектакль, Каждый видит вместо душ имена.
Жизнь — это бесконечное шествие По людям, пустыням, морям, городам. И даже если ты не сдвинешься с места, Ты всегда будешь где-то там.
Жизнь — это искусство, Ты художник, танцор, музыкант, драматург. Ты на месте, где нет ничего, где совершенно пусто, Создаешь целый мир, мой друг.
Жизнь — это миг, это глубокий сон, Влюбленность, раскаяние, Первый и последний стон, Жизнь — это ловушка, Закаты, рассветы, война и мир. Чья-то жизнь — игрушка, чья-то жизнь — тир.
Кто-то скажет, что жизнь — Канун смерти, призрак судьбы, Что это бессмыслица и мертвые цветы. И теперь говорю я как ценитель души, красоты: Моя жизнь — это только Вы.
Когда Минхек прочитал последнюю строку, он бережно снял своё изумрудное кольцо и надел его на безымянный мраморный палец Хенвона, после чего затянул парня в долгий глубокий поцелуй. Через одежду Че по-прежнему чувствовал возбуждение писателя, поэтому, как только их поцелуй был разорван, Хенвон открыл глаза и снова поменялся с Ли местами, прижав того к стене. Парень впервые решил вести сам. Он впился в шею Минхека как ненасытный вампир, параллельно на ощупь расстегивая брюки писателя. — Подождите… Что Вы делаете? — недоумевающе спрашивал Ли, пока его нежно пожирали губами. — Я благодарен Вам за все, но у меня ничего нет, чтобы дать взамен, поэтому… «Вы оба отчаянные…», — Хенвон почему-то вспомнил именно эти слова психолога, после чего резко сел на колени, спустил брюки писателя, сглотнул накопившуюся слюну, а вместе с ней и свой страх, и одним движением захватил эрекцию, которую Минхек достаточно долго пытался сдержать. Глубокий вдох и прерывистый выдох растворились в усиливающихся порывах ветра. Ли положил свои розовые из-за прилива крови руки на голову Хенвона, таким образом нежно направляя его и заставляя себя ещё слаще постанывать. «Господи, как же тепло и приятно, Че Хенвон, зачем Вы это делаете со мной…?», — Минхек последний раз посмотрел на солнце, которое уже понемногу закрывал лунный диск, и наконец, он опустил тяжелые веки и откинул голову назад. Он был так долго и так сильно возбуждён, что эякуляция не заставила себя долго ждать. Хенвон начал кашлять из-за того, что чуть не захлебнулся, но спустя минуту, когда ему стало чуть легче, он вытер рукавом рот и поцеловал Ли так же, как тот целовал его в домике. — Мне в жизни перед Вами не расплатиться, но хотя бы в одном мы теперь квиты, — томно протянул Че в губы писателя. Мир медленно погружался в темноту, а Минхек все ещё содрогался от остаточного оргазма, ему физически было невероятно сложно открыть глаза, двигаться и даже дышать, потому что Хенвон забирал его последний воздух своими поцелуями. «Fateri…fateri…fateri…», — вдруг в мыслях писателя возник настойчивый до боли знакомый голос. *впусти***
music: iamx- this will make you love again
В следующую секунду Минхек стоял в стеклянной комнате и наблюдал за тем, как Хенвон продолжает его целовать в кромешной темноте. Затмение. Мурашки пробежали по телу от одного только вида бордовых полосок, медленно ползущих из его собственных глаз по ту сторону стекла. Ли ударил кулаком по твёрдой прозрачной поверхности, но совершенно ничего не произошло, будто писатель всего лишь призрак, который только и способен, что молчать и наблюдать. — Нет! Хенвон! Остановитесь! Откройте глаза! Бегите! — пытался достучаться до парня Минхек, но снова безрезультатно. Внезапно время снаружи остановилось. А в отражении стекла Ли увидел… — Амур… Писатель тут же обернулся и встретился яростным взглядом с самым ненавистным человеком, нет, даже не человеком, а самым настоящим чудовищем из преисподней. Волосы этого дьявола были ярко-бордовые, как и его глаза; создавалось впечатление, что это создание ежеминутно купается в крови, потому что даже его костюм был темно-красного цвета. — Иди за мной. — спокойным голосом сказал Амур и растворился в стене. На месте, где пропал демон, образовалась чёрная дыра, и Ли незамедлительно побежал туда, потому что он осознавал, что это все в его голове, и если он начнёт бояться собственного сознания, то пропадёт навсегда. Как только Минхек забежал в чёрный проход, перед ним открылась красная комната с большим стеклянным столом в форме эллипса посередине и двумя стульями параллельными друг другу. — Присаживайся. — все тем же возмутительно спокойным голосом говорил Амур, когда начинал потягивать кровавого цвета жидкость из бокала. Писатель нервно приземлился на стул. — Зачем ты появился? Почему ты не оставишь меня в покое? Я убил змею сегодня. Тебя не должно быть здесь. Так почему ты появился? — Минхек сразу же накинулся с вопросами, которые эхом разносились по пустой комнате его сознания. Амур начал громко смеяться, оголяя свои белоснежные зубы. — Ты такой глупый. Неужели ты все это время думал, что только ты один можешь сохранять тело, благодаря убийствам? — Что…? — Я пришёл попрощаться и сказать, что теперь настала твоя очередь сидеть в этой клетке, потому что я убил за последнюю неделю троих людей. А если ты умеешь считать, то уже понял сколько это лет. Минхек замолчал. Казалось, даже его сердце остановилось, — Девять…— прошептал он, не веря тому, что говорит. Амур медленно встал со стеклянного стула и размеренным шагом направился к писателю. — Ты не спросишь почему я появился только сейчас? Кто были эти люди, которых я убил? — демон подошёл вплотную к, казалось, уже давно мертвому от шока парню и вылил все содержимое бокала на его голову, — Ты неблагодарный. Я специально дал тебе время, но вместо этого ты просто потратил его на Хенвона. Мне даже жаль тебя. Кровавая жидкость змейками стекала с волос писателя на его физиономию и одежду. Он сидел с пустым лицом, если можно было вообще назвать этот окровавленный кусок целого ничего лицом. — Не убивай его…пожалуйста…— после долгого молчания прошептал писатель, — Можешь забрать мое тело, только не убивай Хенвона, — по его щекам начали скатываться кристальные слезы. Амур нагло поставил ногу на край стула, на котором сидел Ли, и больно придавил остатки его достоинства. — Как ты смеешь просить меня об этом?! Особенно после того…как сам убил Чжухона? — Я не убивал его! — вскрикнул Минхек и оттолкнул от себя демона, — Это сделал ты! Амур дьявольски улыбнулся. Этой улыбкой можно было покорить весь мир, заставить любого, даже самого сильного человека подчиняться. И Ли чувствовал эту улыбку, чувствовал всю жизнь на своём лице адскую чужую ухмылку, которую он никогда не мог контролировать. — Да ты просто идиот, — дьявол схватил парня за ворот грязной от крови рубашки и со всей своей нечеловеческой силой бросил в стену, — Если бы это сделал я, ты бы даже не помнил этого! — Амур подлетел к задыхающемуся писателю и пнул его ногой в живот, а потом сразу же поднял его вдоль стены за горло, — Я так долго ждал, когда ты снимешь это чертово кольцо и станешь достаточно слабым, чтобы я смог затащить тебя сюда и показать тот ад, в котором я живу всю жизнь, — демон прошипел эти слова в кровавое лицо, после чего поволок живую тушу в сторону какой-то красной двери, которую Минхек даже не заметил сначала, так как она сливалась с цветом стен, — ты слаб, и таким тебя сделала твоя бесполезная влюблённость. Открыв дверь, Амур бросил несчастного в какую-то маленькую квадратную комнату два на два, а потом зашёл сам. В комнате стало темно сразу же, как дверь позади захлопнулась. Кромешная пугающая темнота начинала душить, не было видно абсолютно ничего, казалось, даже звуки терялись и тонули в этой бесконечной пропасти. — Сейчас ты посмотришь самый худший фильм в своей жизни, — прохрипел дьявол откуда-то из темноты, — а я закончу начатое, — продолжил он и испарился. Больно. Очень больно. Невыносимо, омерзительно, мучительно, нестерпимо. Минхеку было настолько больно, что он просто не знал куда себя деть, он готов был кричать во все горло в потолок до тех пор, пока тот не упадёт. Вдруг из темноты послышался голос, который писатель не слышал слишком давно. — Мама? — спросил Ли в пустоту, которая сразу же после вопроса заполнилась ярким белым светом. Минхек тогда понял, что находится в комнате, в которой он был всего лишь раз. Он бился в истерике в день смерти Психеи именно здесь, но он раньше даже не думал, что это место…реально, если можно вообще что-то из происходящего назвать реальным. Прежде чёрная комната теперь стала полностью прозрачной, а за её стенами парень увидел маленького себя и маму, спокойно вырезающую бабочку на его груди. Ребёнок больше не плачет, но по его кровавым глазам видно, что до этого он рыдал настолько сильно, что любой бы, даже взрослый человек уже потерял сознание. Маленький Минхек, нет, Амур спокойно лежал и наблюдал за тем, как родная мать разрезает его душу на куски. — Ты убьешь меня…— прошептал Амур в сторону женщины, с которой никогда раньше не разговаривали во время её приступов. — Милый, что ты такое говоришь? — недоумевающе залепетала она, положив свою руку на лицо мальчика, — Я люблю тебя, ты моя маленькая бабочка, мой Махаон, мой Минхек, — женщина приблизилась к лицу сына, чтобы поцеловать его в лоб, но Амур остро взглянул в её сумасшедшие глаза и оттолкнул. — Тогда ты уже убила меня. Посмотри вокруг. Я просто стал одной из этих мертвых бабочек. Ты убийца. Ты не можешь называть себя матерью после всего, что ты сделала. Женщина никогда не слышала подобных слов, тем более от своего горячо любимого сына, который все время молчал и смиренно принимал на себя все её срывы. Что-то в глазах матери поменялось. Нож выпал из её ослабевших рук, и она тут же судорожно начала развязывать то, что осталось от её чада. — Господи, прости меня, милый, прости. Что же я наделала? — истерически повторяла она, но мальчик уже давно не слышал, он потерял слишком много крови, поэтому физически просто не мог оставаться в сознании. Спустя полчаса Амур снова открыл глаза и увидел перед собой женщину, которая обрабатывала его раны, перевязывала руки и тихо бормотала себе под нос «прости». Когда она закончила, её взгляд быстро пробежался по комнате и остановился где-то на потолке. — Прости, Минхек… Ты прав, я не достойна быть матерью, я не достойна вообще ничего…— женщина притащила стул в угол комнаты, достала верёвку с чердака и начала судорожно готовить себе петлю, — Прости… Я люблю тебя…— последнее, что она произнесла перед тем, как сойти со стула. — Прощай…— из последних сил прошептал Амур и уснул. Комнату, в которой находился писатель, снова заполнила кромешная темнота. По его щекам, смешиваясь с щиплющей жидкостью, стекали слезы. «Мам… я…тоже тебя люблю. Прости меня. Прости, что не смог помочь тебе… И что же это выходит? Амур спас тогда меня?», — эхом пронеслась мысль, но Ли тут же ударил себя по голове, — «Нет. Он жестокий убийца, он чудовище, он заставил её убить себя, хотя и был ребёнком…но по его словам сложно сказать о его возрасте, для ребёнка он разговаривает слишком взросло…». Мысли писателя прервала следующая вспышка света. Комната заполнилась синим цветом ранней лунной ночи. — Ах… Минхек, остановитесь, — нехотя молила Психея, когда юноша срывал с неё платье, — Я не могу…мы не можем это делать здесь, Минхек… — Не называй меня этим именем, — прошипел Амур и ударил девушку по лицу, а потом бросил ее в сторону фонтана. Юноша закатывал рукава своей белой рубашки, пока приближался к будущей жертве. — Я устал наблюдать за тем, как этот жалкий ребёнок игнорирует твои чувства, — демон положил крохотную голову девушки на холодную конструкцию фонтана, — потому что на самом деле ему на тебя плевать, он глупый, он не знает чувств боли, любви, желания… Зато я знаю. Я с самого начала полюбил тебя. Я видел каждый твой взгляд в сторону Минхека и злился, потому что так сильно хотел подойти к тебе, прикоснуться, но не мог, — Амур вёл ладонью по заплаканному лицу Психеи, рисовал непонятные узоры по её розовым щекам, месту удара и красным губам, — Я ревновал так сильно, что возненавидел эту любовь. Я хотел быть с тобой, я хотел тебя, но теперь я понимаю, что мое желание переросло в ненависть. — Тогда забирай меня…— перебила сквозь слезы Психея, — Я знала, что его темная сторона живет где-то глубоко внутри. Забирай меня, если хочешь. Мне нечего терять, у меня ничего не было, нет и не будет. Ничего, кроме тебя. Кем бы ты ни был, я люблю тебя, поэтому можешь взять все, что только захочешь…— девушка положила руки Амура на свою шею и попыталась ногами притянуть его к себе, — Давай, сделай это, ты же хотел меня. — Теперь я тебя ненавижу…— прошипел парень. — Тогда убей меня. Жизнь полна противоречий. Это кажется безумием, но любое безумие оправданно, особенно, если дело касается такой хрупкой вещи как любовь. «Убей меня, потому что без тебя жизнь невозможна», — так банально, но жизнь и состоит из сплошных банальностей. Любовь — банально хрупкая вещь, однако, ведь даже бумагой можно порезаться, а стеклом можно лишить человека жизни в один миг. Субтильность не определяет безвредность и безболезненность. «Нет, нет, нет…», — истерично повторял Минхек, когда по ту сторону стекла его личный дьявол со слезами на глазах душил человека, которого, как оказалось, он все это время любил, нет, скорее это Психея душила себя его руками, — «Прости, дорогая Психея, прости, это моя вина. Это всегда была моя вина, я так дорожил тобой. Но, видимо, недостаточно, ведь я не смог уберечь тебя от себя». Снова мрак, тишина, пустота. Слышно лишь собственные мысли, которые убивают, убивают и снова убивают, они не оставляют права на жизнь, не оставляют слез, они больше не оставляют ничего, кроме боли. Шрамы по всему телу горят алым пламенем, они прожигают кожу, обугливают кости, они даже не болят, нет, они просто уничтожают снаружи и изнутри. Минхек сжал правой рукой свою грудную клетку, он хотел вырвать то, что нагло продолжает биться внутри, он хотел прямо здесь и сейчас прекратить эти страдания, вытащить сердце и скормить его Амуру, чтобы тот наконец насытился своей кровожадностью, подавился этим сердцем и умер навсегда. Его, казалось, бесконечную агонию прервала очередная вспышка. Минхеку это надоело, он устал, он просто свернулся в позе эмбриона на полу и закрыл глаза, потому что боялся продолжать смотреть. Но этот голос, это до боли знакомое тяжелое дыхание… Он не может их игнорировать. — Знаешь, а ведь мазохизм — это болезнь. — Если то, что мне доставляет удовольствие называется болезнью, тогда ты тоже должен быть записан в медицинском справочнике как самый опасный и неизлечимый вирус…— будто молитвой выговорился Чжухон и утомленно лег на живот, чтобы дать себе немного отдохнуть, прежде чем его мучительное наслаждение продолжится. Минхека резко отпустила истерика, он прислонил свою мокрую руку к стеклу и таким непонятным взглядом посмотрел на картину обнаженной кровавой спины Чжухона. Он не помнит этого. — Ты такой красивый…— прошептал Амур, отложил дневник с записями в сторону и, так знакомо стуча каблуками по холодной плитке, подошёл к лежащему парню, — Такой красивый…— повторил он, когда поднял подборок измученной музы на себя. Амур легким касанием потушил стоящую рядом свечу. И только после того как опустил два пальца правой руки в горячий воск и остудил образовавшиеся красные напёрстки, он начал нежно вести гладкими твёрдыми подушечками по синякам на шее Чжухона. — Перевернись… — тихо приказал демон. Парень тут же послушался и с большим трудом все же лёг на спину, которая последние несколько часов адски болела от ожогов и порезов. Амур гладил все эти раны, целовал их, целовал искусанные до крови губы Чжухона, его раскрашенные белыми шрамами ключицы и снова вёл тёплыми гладкими наперсточками по влажному потному телу. Пальцы демона потянулись к другой, ещё горящей свече. Амур аккуратно взял ее и начал наклонять так, чтобы жидкость вытекала прямо на тело Чжухона. Красные змеиные струйки обжигали кожу, стремились куда-то вниз, а затем застывали, образуя своеобразный рисунок розы на груди. Амур целовал этот узор, продолжал вести пальцами, продолжал обжигать воском и снова целовать. Это было похоже на пытку. Прекрасную библейскую пытку. Ещё одна волна воска, ему уже нет места на розоватой измученной коже парня. Амур слепо следовал за красными змеями, он целовал каждую, задевая своими бархатными губами болезненные шрамы на бёдрах. Их взгляды пересеклись, когда губы демона оказались там. О, как же много говорят эти молчаливые глаза. — Amantes sunt amentes*, — прошептал Амур и нарушил договор, проникнув своим поцелуем в запретный сад. *Влюблённые безумны. Минхек продолжал через стекло наблюдать как Амур развратно пожирает любимого человека. Минхек тоже любил Чжухона, но, видимо, не так, как это делал Он… Вся эта картина заставляла чувствовать какое-то горькое и невыносимое предательство. Ведь те выходные, что они проводили вместе с Чжухоном были самыми спокойными и прекрасными; они даже заключили договор, что будут очень близкими друзьями, но без близости, потому что Минхек боялся причинить вред своей болезнью, боялся потерять контроль, а этот договор был их спасением, чтобы они могли спокойно быть вместе. И они долгое время были, они вместе читали книги, гуляли, обедали, дурачились, разговаривали обо всем на свете, но… как же Минхек не заметил, что это было только днём? Вечер плавно пропадает в памяти, он не помнит ни одной ночи с Чжухоном… Как удобно, однако, ведь легко можно подумать, что всю ночь они просто спали. Демон громко сглотнул этот сладко-соленый законченный грех, облизнул губы и плавными шагами подошёл к окну. — Знаешь, рано или поздно Минхек узнает о нас, — хрипловато начал говорить Амур, доставая из-за темной шторы пачку сигарет, — Хотя он всё ещё ребёнок, до сих пор разговаривает со всеми, кроме Чангюна на «вы». Думает, что я чудовище, которое не соблюдает этикет и появляется только для того, чтобы убить и побросать обращения на «ты». Как глупо…— демон попытался зажечь сигарету, но все спички почему-то предательски потухали, — А ещё меня бесит, что он влюблён в тебя. Хотя я должен сказать ему спасибо, наверное, иначе мы с тобой не встретились? И этот ваш договор о неприкосновенности такой милый. Я имею в виду, это мило, что он думает, будто все контролирует. Через минуту рядом с Амуром оказался Чжухон. — Ты иногда на самом деле пугающий, — улыбнулся Ли и с легкостью помог зажечь сигарету, — Я, конечно, привык, что ты появляешься с кровавыми слезами, но другие этого боятся. Да и сам Минхек боится, он всегда тебя боялся, хотя, насколько я знаю, он даже не пытался каким-нибудь способом поговорить с тобой, — Чжухон попробовал сесть на стул, но все его тело болело от различных повреждений, поэтому найти удобную и безболезненную позу было практически невозможно, и лишь спустя время ему удалось сквозь многочисленные страдания приземлиться. — Мы иногда общаемся через книгу, но, по правде, это больше похоже на совместное авторство, потому что он зачеркивает или выбрасывает все, что не касается сюжета. Я всегда считал его слишком странным и принципиальным в этом плане. Он будто делает вид, что я всего лишь персонаж, что только в книге мне позволено выражать свои мысли (и то…в рамках сюжета), но я не против подыграть этой его детской забаве, которую он теперь считает чуть ли не лучшей работой всего века, — Амур усмехнулся и взглянул на изумрудное кольцо, которое он с самого детства мечтает снять и выбросить куда подальше, — Уже поздно, мне нужно уходить, а то я буквально чувствую, что он сейчас раздавит мне мозг. Последнее время мне сложно оставаться, потому что он каждый день, кроме тех, что проводит с тобой, убивает мелкую живность. На самом деле, я немного рад его наивности и вере в то, что только когда он с тобой, я само спокойствие. — Амур сделал глубокую затяжку и блаженно выдохнул, будто смакуя каждой терпкой секундой, — Я докурю и пойду. — Подожди, у меня есть идея. — Какая? — Я хочу, чтобы вы встретились хотя бы раз. Если он поймёт, что ты не такой, каким он тебя представляет, то вы, возможно, сможете прийти к соглашению. Я даже знаю как это устроить. Демон подошёл сзади к парню, непроизвольно дрожащему из-за болезненных соприкосновений со стулом, и начал перебирать его мокрые волосы, унимая тем самым слабый тремор. — Думаю, это плохая идея…— прошептал Амур, — Наша встреча может плохо закончиться, ты ведь сам это прекрасно понимаешь. — Но я хочу попытаться… Пение цикад настойчиво врывалось в приоткрытое окно второго этажа. Эти звуки наполняли и маленькую стеклянную комнату, в которой в полном недоумении находился Минхек. Как он мог быть все это время таким дураком? Как он мог быть настолько ослепленным влюблённостью, что даже не смог увидеть очевидного под носом? Следующие минуты за стеклом разворачивалась одна из самых неприятных сцен: Чжухон специально устроил скандал, чтобы задеть за живое Минхека и вытащить его в тот момент, пока в теле находится Амур. Писатель помнил этот скандал, но все его воспоминания были такими расплывчатыми и ветхими, что, казалось, дотронешься, и они тут же исчезнут в небытие. Чжухону удалось спровоцировать слияние двух миров, но какой ценой? — Я боюсь, что однажды не смогу остановиться и сделаю что-то ужасное, — Минхек провёл костяшками по щеке Чжухона и опустил руки, продолжая с грустью смотреть в несчастные глаза. Он не понимает всего происходящего, не понимает почему перед ним покалеченный с ног до головы парень. Минхек не может полностью себя контролировать, кто-то внутри него поднимает эти руки, говорит эти слова, управляет им. Он не хочет всего этого делать, но подсознательно уверен, что нужно. И это противоречие съедает его изнутри. — Что-то ужасное? Ты только что сделал это… — выплюнул Чжухон и тяжелыми шагами направился к заполненной водой ванне, где ещё недавно его порезы целовал Амур. Этот ангельский дьявол, которому ничего не нужно предпринимать, чтобы свести человека с ума, влюбить в себя настолько, что потом хочется глотать шипы ради каждого его поцелуя и царапать до крови стену, чтобы избавиться от этого уничтожающего дикого желания. — Постой! — крикнул не своим голосом писатель, но Чжухон уже лежал в ванне, держа над водой книгу ‘Амур и Психея’ и перьевую ручку в свободной руке, — Чжухон, не делай этого! Вода уже давно остыла, некоторые лепестки роз, беспорядочно плавающие на поверхности, начали сворачиваться и темнеть. Драгоценное произведение находилось в сантиметре от воды. — Не делать чего? Уничтожать твою священную работу или убивать себя? — продолжал провоцировать младший Ли. — Ничего из этого, Чжухон, прекрати. — Выбирай… — парень пугающе улыбнулся, делая невинное лицо и милый голос, — либо эта книга… — Не заставляй меня выбирать! —…либо я. — Если ты уничтожишь ‘Амура и Психею’, ты уничтожишь и нас! В небольшой комнате повисла глубокая тишина, которую через пару адских секунд разорвали два коротких слова, произнесённые грубым голосом Чжухона, — Я понял, — после чего он с блаженной легкостью ослабил руку и книга выскользнула, медленно погружаясь в розоватую воду. Страх рассеялся по всему телу писателя, когда он увидел, что его многолетняя работа идёт ко дну. Минхек припал к ванне и в одно мгновение вытащил произведение, продолжая питать надежду, что хотя бы большая часть уцелела. Но с последних страниц начали стекать темные чернильные струи, окрашивая воду в фиолетовый цвет. Поэт аккуратно положил книгу на пол и скинул с себя верхнюю одежду. Теперь Минхек остался в чёрной рубашке и такого же цвета брюках. — Что же ты собираешься сейчас делать? Убить меня? Не утруждайся, я могу и сам это сделать. — Чжухон ядовито произносил каждое слово, приставляя к своему горлу кончик перьевой ручки. Писатель быстро снял свои любимые чёрные туфли и залез прямо в том готически одеянии в ванну, прижимая ноги Чжухона своим весом. Это было похоже на жалкое подобие исповеди. Только вот провинившийся вовсе не стоит на коленях, а лежит в ванне не в силах пошевелиться. Да и возвышается над ним скорее не Бог, а раненый нефилим, некогда бывший в поднебесной свите. Минхек схватился одной рукой за другую сторону перьевой ручки и пытался потянуть на себя, чтобы отобрать, но Чжухон оказался намного сильнее, чем ожидалось. Эта бессмысленная борьба за жизнь и смерть длилась достаточно долго, пока один из них все же не навредил себе. — Раз уж все равно всё кончено, давай сделаем это в первый и последний раз… — вдруг начал говорить Чжухон, когда кончик ручки пролил каплю крови с его шеи. «Первый» с Минхеком и «последний» с Амуром. Парень надеялся до самого конца, что таким образом он сможет слить их души в одного человека, сможет вылечить его, чтобы без всяких сожалений любить их обоих, потому что на самом деле они и есть один человек. Минхек чувствовал, что его бывший близкий друг уже давно не сдерживает своё желание, потому что через мокрую одежду чувствуется абсолютно все. Писатель за пару движений выдернул ремень из брюк, вот только выбрасывать его не стал, а вместо этого неосторожно закрыл им глаза Чжухона. — Даже напоследок сделаешь все грязно, — сладко улыбнулся Амуру младший Ли, всем своим видом показывая, что именно этого он и добивался долгие месяцы их отношений. Чжухон ничего не видел, но определенно чувствовал все в восемьдесят раз больше, потому что сладок именно тот запретный плод, который ты наконец вкушаешь. Некоторые лепестки в ванной надоедливо прилипали к телу, а писатель своими частыми волновыми движениями разлил по полу почти всю воду. Остатки же окрасились в кроваво-красный из-за открытых ран Чжухона, которые он каким-то чудом до сих пор выносит. Весь его живот и грудь изрезаны, но он продолжает изображать наслаждение, пока писатель причиняет ему адскую боль своим животным царапанием. — Сделай уже это, Амур! — приказным тоном кричит Чжухон, когда их библейская схватка достигает своего апогея. Минхек вдруг видит, что его муза держит у горла уже не ручку, а маленький нож, который все это время находился рядом с ванной, потому что писатель не счёл необходимым его убрать. — Почему все это вообще происходит? — через прерывистое дыхание и стенания повторял хриплым голосом Минхек. В следующее мгновение он вдруг припал к груди Чжухона и теперь вместе с ним держал рукоять ножа. Все мысли спутались, он не понимал что сейчас реально, а что нет. Все происходящее похоже на сон, прекрасный и одновременно ужасный сон. Одно неловкое движение и прольётся чья-то кровь. А неловких движений в этот момент было предостаточно. И одно хуже и порочнее другого. — Sed semel insanivimus omnes* — Чжухон едва вытащил из себя слова и протянул голову вперед, прямо навстречу сладким порочным губам своего Дьявола и острию ножа. *Однажды мы все бываем безумны. Минхек тоже пошёл навстречу, тем самым сильнее надавив на лезвие с обратной стороны. Одно дыхание. Один момент. Вся жизнь за восемь секунд. Но какой в этом смысл, если все они заполнены и разрушены Минхеком? Чжухон знал, что умрет из-за своей альгофилии, он знал это с рождения, поэтому просто улыбнулся и испустил свой предсмертный последний выдох. «Встретимся в аду, Амур…» И снова тёмная пропасть. Минхек снова потерял себя, снова оказался в этой несчастной стеклянной комнате. Он сидел и смотрел на Амура, который доживал свои последние секунды благоразумия над телом возлюбленного. — Я ненавижу тебя, Ли Минхек, ненавижу!!! — начал кричать Амур. Он ведь с самого начала знал, что эта идея провалится, что нельзя просто так соединять рай и ад, нельзя… иначе будут последствия. Очередная темнота, что заполняла маленькую комнату, казалось, с каждой секундой становится более материальной. Создавалось впечатление, будто чёрные узлы крепко связывают тело Минхека, обвивают его ноги, руки, шею, душат его, заползают в глаза, не дают проливать слез, потому что даже этого он не достоин. Он больше не видит, не слышит, не осязает, только чувствует. Спасения нет, только боль, сожаление и невыносимые страдания. Темнота проникает внутрь, она разъедает органы, разрывает сосуды, скручивает в узел нервы и уничтожает всё изнутри. По ту сторону стекла Амур продолжает отчаянно кричать, пытается пробудить Чжухона, зовёт его по имени и бесконечно целует, но все бесполезно. Любовь убивает. В Минхеке не осталось ничего. Ни души, ни сердца, ничего, абсолютное кристальное ничего, только всепоглощающая темнота и пепел болезненных воспоминаний. Когда крик сошёл на плач, а плач на тяжелое дыхание, писатель повернулся к стеклу и увидел в маленьком цветном квадратике, что Амур продолжает лежать в кровавой воде, обнимая ещё тёплое тело Чжухона, нежно скользя бордовыми лепестками по изрезанной груди. В его глазах нет ничего, кожа бледная, губы фиолетовые. Если бы он не двигал рукой, можно было бы подумать, что он тоже мертв. Минхек легко прислонил руку к стеклу, и вдруг оно треснуло. Маленькая белая полосочка появилась под ладонью писателя. Темнота. В комнате стало невыносимо жарко, будто эти несчастные два на два метра являются личным лифтом писателя в ад. Вспышка света. Звон дверных колокольчиков. Знакомая пекарня, знакомый пекарь, знакомый запах свежеиспеченного хлеба. — Извините, мы ещё не открылись…— пробурчал Кихен, стоя спиной к двери. — Это я. Ю обернулся и увидел перед собой Минхека, у которого с подбородка падали капли крови, и брали они своё начало в чёрных блестящих глазах писателя, а щеки его были изрисованы кровавыми полосами, схожими со следами от слез. — Зачем Вы здесь? — встревоженно спросил Кихен. — Я пришёл за тобой. — Какая бестактность! — возмутился пекарь и едва ли заметно попятился назад. Тем временем тело Минхека, в котором сейчас был Амур, уверенно надвигалось на напряжённого Ю. Демон буквально уничтожал своей аурой его и все живое, что находилось перед глазами. У Кихена перехватило дыхание от испуга, коленки предательски задрожали, но все это не мешало оценивать обстановку и пытаться думать здраво. Достаточно быстро двое людей оказались на самой кухне, где тумбы были усыпаны мукой, а две небольшие печи полны будущими буханками хлеба. — Да что Вам нужно от меня?! — начал вопить Кихен, когда отступать уже было некуда, и он плотно прижимался спиной к мешкам с мукой. Амур долго ждал, когда снова появится возможность вернуть контроль над телом, над Минхеком, вернуть и уничтожить все, что уничтожало его. Он больше не будет мягким, он слишком долго ждал в темной комнате, слишком долго планировал все. И настал час расплаты. А начнёт он с Чангюна, который все это время помогал Минхеку сдерживать так называемого «убийцу» внутри. Что ж, раз вы поставили несмываемое клеймо убийцы, значит нужно ему соответствовать. Но Чангюн не получит быстрого наказания, нет, он будет долго страдать, не отделается простой смертью, он потеряет все, что ему дорого. Абсолютно всё, а потом умрет сам. — Твоя ничтожная душа…— нечеловеческим голосом прохрипел Амур, когда одной рукой попытался задушить Ю. Но в один момент его что-то остановило. И этим что-то были слезы на глазах пекаря. — Я ведь восхищался Вами, чуть ли не поклонялся Вашему творчеству. Господи, если б я только знал… Вы не человек… Вы дьявол, не иначе…— Кихен все больше переходил на истерическое рыдание, но все равно пытался держать себя в руках. «Минхеку поклонялись? Восхищались им? Бред», — демон ядовито улыбнулся и наклонил голову, подобно кошке, наблюдающей с особым интересом и даже каким-то презрением. — Да, ты прав, может я и дьявол, но тебе ли говорить мне эти слова?! — Амур был на расстоянии сантиметра от дрожащих губ Ю, продолжая слабо держать свою жертву за горло, — Впрочем, не отвечай, все равно не сможешь. Амур разрезал ближайшим ножом фартук, кофту, а заодно и кожу на животе пекаря, заставляя того кричать от невыносимой боли. — Кихен, — демон приблизил свои губы к уху жертвы, — Гнев — это грех, — после чего он нежно поцеловал Ю в щёку, оставляя на ней следы собственной крови, — Ненасытность — это грех, — и демон вновь целует щеку, только уже с другой стороны, — и Любовь — это тоже грех, — с этими словами он вонзает нож в грудь, а двумя чёрными ядовитыми лепестками впивается в яркие красные губы Кихена. Амуру нравился вкус отчаяния. Он знаком с ним, знаком с болью с самого детства, он живет с ними под одной крышей, в одной темной комнате, кормит, воспитывает, приручает. И теперь даже боль стала ему подчиняться. Парой легких движений дьявол открыл газ, позволяя ядовитому воздуху заполнить невидимой смертью весь дом. Кихен все это время пытался подняться, ползал по полу, пытался зажать раны полотенцем, но ничего не помогало, в глазах его все белело, тело становилось ватным, а остатки разума только и могли что рисовать образы его семьи, брата, первой любви, этого бедного ребёнка Хенвона, которого он на самом деле любил, и Чангюна… Говорят, что перед смертью вся жизнь перед глазами пролетает, и Ю испытал это в полной мере на себе. Он дополз до своего кабинета, хотел позвонить Иму, позвать на помощь, но руки были слишком непослушными и слабыми, они лишь неосторожно свернули со стола рамку с фотографией доктора. Находясь уже в полусознательном состоянии, Кихен вспоминал каждую секунду проведённую с Чангюном, их первую пьяную связь зимним вечером в больнице, их тайные встречи в квартире, ночные беседы, в которые он мог позволить себе плакать, а он никогда не плачет из-за своего образа сильного состоятельного мужчины, который разрушается в одно мгновение, стоит только его любимому прикоснуться к нему. Ю помнит каждое прикосновение, каждый поцелуй, каждое объятие, он помнит все и никогда не забудет. — Береги…— Кихен начал кашлять кровью, пачкая ею фотографию своего доктора, — себя… Береги себя, Чангюн, я люблю тебя. И пекарня вспыхнула адским пламенем. Он мертв. Один. Пошёл снег. Амур стоял перед входом с чёрной сумкой и дьявольской улыбкой на лице. Он был счастлив, что теперь это тело его, он может появляться тогда, когда захочет. Он может делать все, что захочет. И никакой Минхек его не остановит. Адский лифт едет все ниже, пол начинает гореть, стеклянная комната заполняется белыми трещинами. Весь мир разваливается. И Минхек просто молча наблюдает за происходящим. Ещё одна вспышка. — Где моя мать? — начинал кричать Хосок, — Признавайся, ты, чертов ублюдок, который сидит в Минхеке, что ты сделал с моей матерью? Амур небрежно убрал чужие руки со своего воротника и сделал два шага назад. — Она принимает ванну…— совершенно спокойно ответил демон. Он хотел что-то ещё сказать, но Хосок оттолкнул его и побежал в ванную комнату, где увидел то, чего боялся больше всего. Она мертва. Два. Плавной походкой Амур приблизился сзади к Хосоку, который продолжал в ужасе смотреть на кровавую ванну, и ударил его сзади ножом чуть выше рёбер с левой стороны. Мужчина едва слышно вскрикнул, но тут же перешёл в оборону и ударил парня в живот, из-за чего тот рефлекторно согнулся пополам. Хосок сразу же выбежал и запер ванную комнату. Сверху послышались тяжелые шаги. Ли прикусил рукав кофты и свободной рукой вынул нож. На кухне всегда лежали листочки с номерами его друзей из городской охраны на случай, если он вдруг задержится или пропадёт, чтобы мама не волновалась и всегда могла позвонить. Хосок схватил один такой листочек и через пронизывающую боль пошёл к лестнице. Своим поведением он, конечно же, напугал недавно проснувшегося Хенвона, который совершенно ничего не подозревал. Мужчина почувствовал едкий запах в доме, его голова закружилась, под ногами все поплыло, поэтому он просто судорожно отдал номер испуганному парню и бросился прочь на улицу. Тем временем Амур немного ополоснул лицо холодной водой и сразу же после этого открыл дверь запасным ключом, который всегда лежал на верхней полке. В комнате он сразу же столкнулся с Хенвоном. — Мы уезжаем. — Что? А как же попрощаться с матушкой? А вещи… Демон захлопнул за собой дверь в ванную комнату, после чего буквально подлетел к Че, схватил напуганного парня за руку и быстро вывел его из дома. Перед тем как тронуться с места Амур оглянулся по сторонам и заметил, что у дальнего дерева лежит Хосок, а под ним беспорядочно растекается лужа крови. Он тоже мертв. Три. — Объясните мне уже наконец! — начал вдруг кричать Хенвон, — Что здесь вообще происходит?! — когда машина выехала на прибрежную трассу, водитель сбавил скорость, но продолжал молчать. Хенвон уставился в заднее окно и увидел огромный столб чёрного дыма в небе, — Минхек…— дрожащим голосом позвал водителя парень, но тот продолжал стальным взглядом сверлить дорогу, будто сейчас именно она была его худшим врагом, — Минхек! Что произошло? Куда мы опять едем? — Заткнись. Любые звуки сейчас раздражали Амура, он просто хотел бесконечно ехать по трассе в тишине и спокойствии наедине со своими мыслями. Но этот парень, сидящий рядом и надоедливо задающий вопросы, просто выводил его из себя. Амур ненавидит все, что любит Минхек. Он ненавидит даже сам факт того, что Минхек вообще может любить и любить могут его. Эта ненависть просто разрывает душу в клочья, потому что Амура нельзя было любить, с ним нельзя было разговаривать, его нельзя было видеть, ему нельзя было вообще существовать. Он ведь убийца, по крайней мере, именно так его представляет миру Минхек. «Но знаешь что, Минхек, я не был убийцей до того момента, пока ты сам меня таковым не сделал…» Машина прибыла в деревню, которую Амур часто посещал, когда мог владеть телом; здесь его никто не трогает, он может спокойно любоваться пейзажем до тех пор, пока Минхек не начнёт давить ему в затылок. Демон первым вышел из машины, и, перешагнув через низкий поломанный забор одного из домов, бросил Хенвона на влажную землю. «Я ненавижу тебя. Ненавижу. Почему ты любишь его? Почему вы все любите его? Почему страдаю только я? Всю жизнь страдаю я один, я всегда один, я просто наблюдаю как то, что я люблю умирает. И хватит смотреть на меня такими жалостливыми глазами. По-твоему я жалок?», — мысли просто разъедали разум Амура, а его тело кипело из-за непонятного прилива энергии. Напряженность распространилась на несколько метров, воздух стал тяжёлым, даже небо затянулось грозовыми тучами, будто именно дьявольская сила повелевал ими. Амур закрыл руками лицо, чтобы успокоиться, и начал шёпотом произносить стих короля ада из книги, которую он часто читал в юношестве. — Terrae filius…—(я был создан болью), — tempus edax rerum, — (оно уничтожает меня), — semper mors subest, —(я играю с ней в прятки), — descensus averno facilis est… (я знаю это, я пришёл оттуда) *дитя природы, время уничтожает все, смерть всегда рядом, легко же схождение в преисподнюю… Хенвон не понимал ни одного слова, но это не делало ситуацию менее пугающей. Парень медленно встал, боясь напугать писателя, осторожными шагами подошёл к нему и протянул руки, чтобы обнять, но, заметив этот жест, Амур мгновенно схватил его за шею и сделал шагов пять в сторону ближайшего дерева, тем самым придавив голову Че к жёсткому стволу. «Ты напоминаешь мне её. Напоминаешь Психею. У неё было такое же выражение лица, когда она смотрела на любимого человека и искренне не понимала почему он делает все это. Я вижу эти чувства в твоих глазах.», — демон улыбнулся, сжал лебединую шею в своей руке настолько сильно, что её обладатель теперь выглядел как пурпурный закат, и, приблизив свои губы к левому уху Хенвона, писатель ядовито прошипел: — Hoc est circulus vitiosus… *Это мой порочный круг… «Я не смог это сделать с Психеей, но сделаю с тобой», — кровавые слёзы Амура смешались с ледяным дождем и смыли всю чистоту, отчаянно пытавшуюся остаться в Хенвоне. Демон целовал его, душил и снова целовал; срывал едва затянувшиеся раны на его спине; а винного цвета слезы стекали с лица и хаотично рисовали тонкие полосы по обнаженному изуродованному телу парня. Хенвон пытался кричать, но его голос срывался, пытался избавиться от ледяного присутствия в себе, но Амур пенетрировал его с каждым разом глубже. Парень терял сознание и снова приходил в себя до тех пор, пока не остался лежать на мокрой земле в полумертвом состоянии, с брюками до колен и разорванной душой. Внутри Минхека уже просто нечему было болеть, потому что он полностью опустошён. Он просто стоит на коленях перед треснутым стеклом, прислонив руку в надежде, что это облегчит его страдания, но становилось только хуже. «Так вот почему Хенвон сказал сделать вид, что ничего не было…», — с отвращением подумал про себя писатель. Он не понимал действий Амура, — «Если он так жаждет мести, почему просто не убьёт меня?», — эти дикие мысли, они лишены всякой морали, как и все, что происходит с Минхеком. На протяжении часа Амур носил воду из колодца, грел её в камине, отмывал старую ванну настолько, насколько это возможно. Зачем он вообще это делал? Только ему одному и известно. Изначально демон планировал оставить Хенвона умирать на холодной земле под осенним дождём, но по какой-то причине спустя пять минут он передумал, затащил Че в дом и принялся укрывать старыми одеялами, а когда ванна была наполнена горячей водой, он положил парня в неё. — Такой красивый…— прошептал Амур, когда взял чужую холодную руку в свою. Хенвон продолжал дрожать даже в обморочном состоянии, поэтому демон осторожно залез в ванну для того, чтобы добавить немного своего тепла. Эффект дежавю накрыл Амура с головой, он неосознанно начал водить мокрыми подушечками по обнаженной груди парня, затем рука его скользила по животу, бёдрам и наконец его пальцы сплелись с костлявыми пальцами Хенвона. Минхек готов был заплакать из-за этой картины, но у него не осталось слез, не осталось больше сил ни на что, кроме молчаливого наблюдения и саморазрушения. Из-за многочисленных трещин по всему стеклу картинка стала неясной, разбитой, она пропала не как предыдущие, резко и со вспышкой, а наоборот медленно расплывалась, будто прося разрешения исчезнуть. Через пару мгновений комната все же заполнилась темнотой, но она была другой. Эта темнота была мягкой, как летняя ночь, как когда опускаешь веки от блаженства, как глаза Хенвона. — Хенвон… Это имя звучало слишком трагично на губах Минхека. Последняя вспышка. На краю обрыва, возле часовни, Хенвон продолжает жадно целовать человека с кровавыми слезами. Парень даже не собирается смотреть на лицо, ему это не нужно, он сейчас хочет своего писателя целиком и полностью, вместе с его темными сторонами, темным прошлым и темной душой. Он нужен ему весь. Разбитая комната едва пропускает звуки стонов, которые издаёт тело Минхека, они такие далекие, но такие близкие; стоит лишь протянуть руку, пропустить ее через стекло, и он сможет прикоснуться к своему бедному мальчику, сможет спасти его из капкана, в который они оба угодили. Но, к сожалению, именно из этой ловушки нет спасения. Если попал в неё, то живым ты никогда не выберешься. — Тебе понравился фильм? — с ехидной улыбкой спросил из ниоткуда появившийся Амур. Минхек продолжал молча стоять на коленях и смотреть в раздробленную пустоту, ему уже было абсолютно все равно на то, что происходит с ним. Его мысли не просто были спутаны, нет, они разорваны в клочья, уничтожены так же, как и его сердце, так же, как и его душа. Демон медленно подошёл к этому жалкому подобию человека и поднял на себя грязную от крови голову за подбородок. — Вижу, что понравился. Небрежно Амур убрал свою руку и достал из внутреннего кармана своего винного костюма белоснежный платок, после чего с неким отвращением протянул его Минхеку, будто делая одолжение. Но платок никто не взял, потому что писатель продолжал слышать крики всех людей, которых он убил, продолжал видеть их лица, их страдания, кровь и боль. Это было похоже на пытку, которая никогда не прекратится. — А я вот так всю жизнь жил…— Амур убрал платок и присел так, чтобы находиться на одном уровне с остатками его жалкой личности, но Минхек продолжал игнорировать весь мир, — Молчишь? Нечего сказать? Тишина продолжалась слишком долго, демон уничтожал своим взглядом, своим дыханием, даже просто своим присутствием. — Ты ведь его любишь…— едва слышно наконец прошептал Ли. — Кого? Хенвона? Не смеши меня, я ненавижу вас обоих, ненавижу вас и ваши чувства, ненавижу… — Хватит использовать это слово, когда ты его даже не имеешь в виду, — писатель вдруг бросил вызов взглядом своему демону, за что мгновенно получил пощёчину. — Заткнись, ещё одно слово… И я… — И что ты? — Я убью его. — Не убьешь, не сможешь. Потому что ты полюбил его… Ты ненавидишь тот факт, что на самом деле любишь все, что люблю я. Можешь называть это ненавистью, если хочешь, но ты не можешь отрицать это. Минхеку было тошно от собственных слов, но он обязан был признать это. Он сам создал Амура, хранил в нем все свои чувства, потому что боялся принимать их, потому что боялся вообще что-то чувствовать. И этот демон впитал в себя всё до последней капли, впитал эту глубокую боль, кристальную ненависть, жгучую зависть, адскую похоть и болезненную любовь… Амура взбесили последние услышанные слова, поэтому он за волосы схватил совершенно не сопротивляющегося писателя и прижал его лицом к стеклу, за которым сейчас в феерической агонии разворачивалась ещё одна противоречивая трагедия. — А теперь смотри…— Амур поднялся и ногой ударил писателя прямо по спине, тем самым ещё больше прижимая искалеченное тело Минхека к разбитому стеклу, — как сильно я ненавижу его, ваши чувства, тебя, всех нас… Демон провалился сквозь прозрачную стену и вновь завладел телом. На секунду Хенвон замер и перестал пожирать поцелуями своего драгоценного писателя, потому что почувствовал слишком учащенное сердцебиение и отдышку. — Все в порядке? — утыкаясь носом в шею демона, спросил Че и тут же попытался отстраниться, чтобы выяснить в чем дело, но его снова притянули к себе и крепко обняли. Из-за затмения было слишком темно и страшно, водная гладь теперь казалась неприступными острыми скалами, а солнечный круг в небе был похож на что-то из ряда вон выходящее, что-то, чего в этой жизни просто не может быть; все казалось слишком нереальным, будто весь мир — чей-то глубокий ночной кошмар с перерывами на трагичную романтику. — Кто ты…? — исключив привычное вежливое обращение абсолютно спокойно прошептал Хенвон в шею своего писателя, продолжая находиться в его странных холодных объятиях. — Амур…— ответил демон и сильнее прижал к себе парня, но тот в следующую же секунду начал дрожать, — Ты боишься меня…— в завершение прозвучали неоднозначные слова. — Нет… — Это был не вопрос. Хенвону наконец удалось немного освободиться от сильной хватки и взглянуть в кровавые глаза человека, с которым он надеялся никогда больше не встретиться, никогда не слышать его голос, не чувствовать его колюще-режущие прикосновения, не позволять физически оскорблять себя… И сейчас парень на самом деле совершенно не знает что ему делать, потому что все слова и все действия в этой ситуации просто бессмысленны, остаётся лишь с каменным лицом стоять, смотреть и пытаться прочитать в этих пугающих красных зрачках чужие мысли. Стеклянная комната рассыплется в считанные секунды, как и само сознание Минхека. Кажется, ему сломали несколько позвонков, каждое движение, каждый вздох причиняют боль, и пусть это всего лишь в его голове, эта боль настоящая, она пронизывает каждый сантиметр его тела, вернее то, что от него осталось. Мутный взгляд сейчас полностью сконцентрирован на человеке, который может исчезнуть в любую секунду, и Минхек ничего не может с этим сделать, ведь он бессилен. Он проиграл в этой бессмысленной борьбе с самим собой и теперь вынужден наблюдать за тем, как остатки его души доживают свои последние секунды. Он продолжает с надеждой держать ладонь у стекла, продолжает верить, что ещё сможет прикоснуться к Хенвону, сможет быть с ним, любить его… «Я люблю тебя. И теперь я прохожу битву под перекрестным огнем за манёвры меж твоих рёбер…» — Это невыносимо…— прошептал Амур, ведя ледяной рукой по дрожащей шее, которую он недавно так крепко сжимал, что теперь её украшает цветочное кольцо из синяков, — Я так больше не могу…— демон потянулся губами к лицу Хенвона, но тот сразу же отстранился и сделал несколько шагов назад. — Ты не можешь просто так делать все, что захочешь…— немного неуверенно проскулил Че и снова попятился в противоположную сторону от часовни. — В прошлый раз ты не сопротивлялся…— с неким сожалением сказал Амур и по-кошачьи направился в сторону парня. — У меня не было выбора, ты душил меня, ты причинял мне боль, сопротивляться которой было невозможно, ты… — Хенвон начал бросаться словами; он много чего хотел сказать человеку, который просто надругался над ним, унизил и оставил захлебываться собственной безысходностью на сырой земле, но его, к сожалению, перебили. — Нет, я говорю про другой раз…— демон снова оказался возле дрожащего парня и грубо взял того за руку, на которой было изумрудное кольцо, — Ночь в поезде, неужели ты забыл про неё? Забыл… как я гладил тебя по голове, пока ты засыпал на моей груди? Забыл «Маленького принца»? Остатки сердца Минхека сжались до мизерных размеров от осознания того, что он после убийства Кихена нагло завладел его телом, что он мог прикасаться к этому парнишке, целовать его и быть с ним. Это даже не обидно, это горько… — Что? Нет. Это не мог быть ты. Это был Минхек… — Почему ты так уверен? Потому что я должен быть жестоким? — Нет, ты не должен быть. Ты и есть. Мраморная ладонь выскользнула из руки Амура. А чего он ещё ожидал? Чего он вообще добивался? Что ему скажут «ты делал плохие вещи, но ты не плохой человек»? Что его простят? Полюбят? Глаза демона горели алым пламенем в тусклом свете затмения. Ему было тошно от самого себя, но он по-прежнему считает себя правильным и благочестивым. Тошно и смешно. До края обрыва оставалось восемь шагов. — Минхека больше нет. Ты его больше никогда не увидишь… Забудь его…— Амур продолжал прожигать взглядом дыру в груди Хенвона. Он будто пытался выгравировать на его сердце своё имя, а потом вырвать его со всеми внутренностями. Семь. «Милый Хенвон, не верьте ему, я здесь, я рядом, услышьте меня», — писатель бился в истерике и пытался сломать стекло, разбивая свои костяшки в кровь, но ничего не получалось, ни одна трещинка не «пошевелилась». Шесть. — Я хочу, чтобы ты опустился вместе со мной на самое дно. Я хочу, чтобы ты был со мной. Скажи мне, какая разница? — Амур положил свою руку на грудь парня, именно в то место, которое он долгое время сверлил взглядом, — Какая разница, если это тело в любом случае будет владеть тобой? Ты не можешь ему сопротивляться, не можешь сопротивляться Минхеку, не можешь сопротивляться мне… «Вы должны сопротивляться, пожалуйста… Ударьте меня, оттолкните, убегайте, прошу Вас…» Пять. — Я ненавижу тебя за это. И я ненавижу себя за то, что пытаюсь избавиться от этой ненависти. «Я люблю Вас. Простите, что никогда не говорил этого. Я люблю Вас больше жизни, больше своих произведений, больше всего на свете, прошу…спасите себя, чтобы я мог продолжать любить Вас. Чтобы Вы услышали это от меня, пожалуйста…» Четыре. — Я даже сжёг твой дом. «Простите, Хенвон, простите меня за всё» Три. — Я убил твоего дядю. Я убил Кихена. «Простите…» Два. — Я ненавижу тебя за то, что ты полюбил Минхека и обрёк нас всех на страдания. Если бы не ты, я бы не вспомнил про это жалкое чувство, я бы не вспомнил, что когда-то любил, что когда-то испытывал боль. Ты заставил меня вспомнить это. И за это я тоже тебя ненавижу. «Прости» Один. По щекам Хенвона градом падали слезы, но он не издавал все это время ни единого звука. Ему некуда было бежать, некуда и не к кому возвращаться, а единственный человек, который мог быть с ним рядом, вероятно, вообще исчез навсегда. Родная, но такая чужая рука на его груди причиняла неимоверную боль, будто шипами впивалась в кожу, а сердце сковывало колючим венком, разрывало его в клочья невидимыми зубами. Солнечное сплетение, которое пару часов назад так сладко и нежно целовал писатель, сейчас гниет от адской руки, кровь кипит и выжигает все внутренности, все тело дрожит, хочется просто избавиться от всего этого, больше ничего не чувствовать, ничего, просто уйти в забвение… Парень грациозно накрыл ладонью руку на своем пылающем синим пламенем теле, опустил взгляд и произнёс: — Знаешь, это очень больно…— Хенвон сплёл ледяные пальцы на своей искалеченной груди, — когда твоё сердце, — сделал один несчастный полушаг назад, оставляя левую ногу над пропастью, — разбито на тысячи частей…— и расслабил все тело настолько, что легкое дуновение ветра толкнуло его с обрыва, разрывая сплетённые пальцы. «НЕЕЕЕТ! ХЕНВОН, НЕТ, НЕТ, НЕТ!!!» — истерика писателя перешла на тот уровень, что он больше не слышал себя, не видел ничего, кроме ускользающих в свете затмения мраморных пальцев его Хенвона. В эту же секунду стеклянная комната вдребезги разбилась, развеялась в сознании, подобно пеплу. Минхек вернулся в своё тело. Он больше не чувствовал Амура. Но теперь он чувствовал абсолютно все. Каждый порез, оставленный его мамой, боль от её смерти, ревность, последний вздох Психеи, злость, похоть, любовь Чжухона, его альгофилию, крики Кихена, жалостливый взгляд мачехи, гнев Хосока, болезненные стоны Хенвона, его последнее касание, его холодную влажную руку, его дрожь, его боль, его… — Я знаю, — ответил писатель на последние слова Хенвона, — Я знаю, что это больно, потому что я тоже люблю тебя… И Минхек лёгким движением сошёл с обрыва, последовав за своей любовью. Может, и нет никакого дна. Может быть, есть только вечное падение. Конец.***
Дрожащая рука писателя бережно закрыла книгу в чёрной обложке. — Наконец-то я убил тебя, Амур.