Трехочковый в сердце

Джемин открывает глаза и чувствует холод. Холодно. Ноябрь месяц же, оно и понятно. Стоп. Где футболка? Перед глазами все плывёт, а в голову, судя по ощущениям, будто забивали гвозди. Первый раз за всю жизнь Джемин чувствует, что значит «холод». От этого тревожно. Что это такое? Тело само по себе подрагивает, а под кожу будто проникает множество маленьких иголочек, покалывая. Едва сфокусировав взгляд, он видит дома. Местность очень знакомая, до боли. Точно! Это же неподалеку от баскетболной площадки! Игра, Донхек, гол, драка… Воспоминания начинают проноситься перед глазами, и от этого темные пятна бегают перед лицом. Т/И! Джемин вспоминает, как его схватили какие-то парни, а дальше — темнота. У нее была разбита губа. На её красивом лице был синяк. И она его звала. Где же она? Едва встав на ноги Джемин бежит на площадку в поисках хотя бы кого-то. Тёмные улицы освещаются только тусклыми фонарями, а его сердце бешенно стучит, ведь он ничего не помнит. Идиот, надо было держать её за руку, и не отпускать. Через пару минут на площадке он не находит никого. Кроме полицейской машины, стоящей рядом, хотя никого из копов не было. Парень пытается анализировать что с ним было, почему он очнулся без футболки и так далеко. На улице дует сильный ветер, от которого глаза слезятся, и На не понимает ничего, что с ним произошло. Он запускает пальцы в свои волосы, кусая губу. Но почувствовав покалывание в пальце, переводит на него взгляд. Порез. Глубокий. С одной стороны, можно было бы подумать, что он просто заработал его в драке. Но уж больно знакомым это казалось. Вновь порыв ветра. Становится невыносимо холодно, и Джемин совершенно теряется, что ему делать. Лучше всего сейчас пойти к Ченлэ. Он живёт совсем близко, и у него, блин, на крайняк, хоть одежду можно одолжить. А то идти к дому т/И в одних форменных шортах кажется как минимум идиотизмом. Джемин быстро прибегает к подъезду друга, уже трусясь как собака и нажимает на домофон. Чего ему вообще холодно? Он не должен мёрзнуть. Это смертные могут мёрзнуть, но не он. Он мог носить зимой курточку для вида, а летом ходить без верха, приговаривая, как ему жарко. От раздумий отвлек голос Ченлэ из домофона. — Кто там? — какая-то музыка на заднем фоне. — Джемин. Открывай давай, — он облокотился об дверь, перед глазами опять поплыло. — Прикалываешься? — Ченлэ издал смешок. — Да впусти меня уже, — сказал Джемин. — Не, ну, а как ты на улицу попал? — теперь Чжон даже рассмеялся. — В смысле? Я вообще в каких-то кустах очнулся, — выдохнул Джемин, стуча зубами. — Я замерз, давай скорее. — Что? — кажется, Ченлэ сказал это по-китайски. — Выключите музыку! Быстро! — Ченлэ, что происходит? — Джемин дёрнул ручку, и в этот момент из подъезда выходила какая-то женщина с коляской. Джемин быстро вскочил в подъезд и побежал по ступенькам. Он совсем не понимал Ченлэ. Почему он должен был быть не на улице? Что он имел ввиду, и как вообще можно сейчас соображать? Дверь Чжон открывает раньше, чем он нажимает на звоночек. За спиной друга На видит наконец-то Лиен, Джено и Ренджуна, взгляды которых выражают крайнее беспокойство. Т/И среди них нет, но он тут же спешит спросить: — Где т/И? — Джемин, не чюди так. Вы же вдвоём полежать пошли вон, — Ченлэ махнул в сторону дверей в конце коридора. — Когда ты выскочить успел? — С кем она пошла?! — вскрикнул Джемин. Сознание опять помутнилось, но он подбежал к двери и дёрнул за ручку. — Т/И! — С тобой конечно! Провалы в памяти? Или отцовский бурбон под кроватью нашли? — вылупился зеленоволосый. — Я без сознания валялся, ребята! С кем она? Т/И! — Джемин ломился в дверь, которая была заперта изнутри. — Джено, сюда! Джемин до последнего надеялся, что друзья шутят, или это все бред, который он видит, находясь не в сознании, но мозг вдруг находит связь между порезом, футболкой и словами друга, поэтому, даже не дождавшись помощи Джено, сам вынес дверь вместе с петлями, оказываясь на полу. Он смотрит, и будто не видит. Его взгляд застывает на смятых от борьбы простынях, на клочках разорванной одежды, на алых пятнах крови, и на бледном лице своей любимой девушки. Губы обескровлены. Её тело, такое чистое, и невинное… что с ребрами? Они что.? Шея искусанна, как и ключицы, в огромных синяках. Глотая навернувшиеся слезы, он застывает в паре сантиметров от её лица. Она не дышит. Она холодная. Мир рухнул. Он не верит своим глазам. Он не хочет верить своим глазам. Это все глупость! Идиотизм полный! Он не мог такого допустить! Это не его девушка. Не его любимая. Она просто спит. Нет, ему это все показалось. Он жмурится, чтобы открыть глаза вновь, надеясь, увидеть другую картинку. Но этого не происходит. — Т/И, — он роняя слезы, дрожащими руками прижимает ее изувеченное тело к себе. — Т/И, открой глаза! За спиной слышен вскрик Лиен, но её, кажется, тут же быстро уводят. Джемин этого не слышит. — Нет, ты просто спишь. Т/И, ты обманываешь меня! Открой глаза! — он покрывает её лицо поцелуями, но от этого ровным счетом ничего не происходит. — Т/И, я тебя люблю, ты слышишь?! Не смей меня бросать! — он кричит. Кричит, срывая горло. Кричит, чтобы весь мир слышал. Чтобы слышал тот, кто это сделал. На никогда в жизни не знал, что такое холод. Но сейчас он чувствует холод от любимого тела. Он никогда не знал, что такое истерика. Но сейчас его слезы падают на такое прекрасное лицо любимой девушки. Которая не хочет открывать глаза. Она будто спит. Джемин утыкается в изгиб её шеи и всхлипывает, поглаживая по волосам. Таким шелковистым, будто они — самое мягкое, что было в мире. Кроме её губ. Таких сладких и нежных. А она же так и не научилась целоваться. — Хён, она… — Ченлэ пытается забрать т/И, и накрыть наконец-то простыней, но Джемин бьёт его в лицо. — Пошёл вон, — цедит он сквозь зубы, а из покрасневших глаз катится новая порция слез. — Пошёл вон отсюда! — Джемин, успокойся, — Джено кусает кулак, и пытается не смотреть на девушку. — Надо вызвать полицию. — Пошли вон! — кричит Джемин, сжимая т/И в объятьях крепче. Когда парни уходят, он не может дышать. Такая короткая жизнь была у его девочки. А она ведь ещё совсем ребёнок, который не знал никакого зла или презрения. Сердце разрывается на части и обливается кровью. Его девочка, его малышка, которую он же и не уберег. На поглаживает её по шее, но вдруг находит кулон. Свой кулон. И он светится. Парень распахивает глаза, сжимая в ладони подвеску. Ещё можно спасти любимую. Любой ценой. Он прикасается своими губами к её, и тут же теряет сознание. — Я помню, что нарушил обещание. Я не должен был влюбляться в смертную, — он виновато смотрит в пол. — Но ты же влюбился. — Я прошу вас, пожалуйста, дайте ей жизнь. Спасите её. Я готов пожертвовать собой, — парень смотрит глазами полными надежды. — Пожертвовать собой? — Отдать свои крылья. Жизнь. Душу, — не задумываясь отвечает он. — Возвращайся. — Постойте, — Джемин зовёт, но его уже не слушают.

***

Сознание возвращается. Холодно. Где это? Ты не помнишь ничего. Тебе снится? Неприятный хруст в ребрах — и облегчение. Ты судорожно втягиваешь воздух и подскакиваешь на кровати голова разрывается от боли. Распахиваешь глаза — слишком ярко. Через пару минут ты наконец-то видишь комнату. Комнату, которая стала твоим склепом. Комната, только от вида которой пробирает дрожь. Нет, нет, этого не могло случится. Только не это. Но пятна крови на кровати и Джемин рядом заставляют прикрыть рот ладошками, чтобы не закричать. Монстр, который почти убил тебя. Который предал тебя и заставил поверить в любовь. Глотая слезы, ты пытаешься бесшумно встать и найти свои вещи. Но вместо них только клочки одежды, разорванной, будто когтями дикого зверя. Тело нещадно болит, а ноги вообще не удерживают. Куда бежать? Что делать? Едва доползши до шкафа, ты надеваешь первый попавшийся халат. Вероятно, он пренадлежал маме Ченлэ, но об этом думать некогда. На заплетающихся до безобразия ногах, ты тихо выходишь из квартиры, в надежде, что ночью, в таком виде, тебя никто не увидит, а ещё лучше — не заметит. — Кто там ходит? Джемин наконец-то вышел? — почти шепотом спрашивает Марк, но за последние несколько часов тишины, нарушаемых только всхлипами Лиен, его речь кажется очень громкой. — Дверь стукнула. — Пошли проверим, — говорит Ченлэ, вставая с пола. — Какого хрена?! — Кричит Марк, когда не видит на кровати тела т/И. — Джемин! Джемин! — Ли тормошит друга, но тот не просыпается. Без сознания. — Блять, что вообще происходит?! — громко выругался он, и пнул кроссовок Джемина. — Полнейшая хрень, — говорит Ченлэ, пока осматривает кровавые следы на полу. Почти прозрачный, такой след от левой маленькой ножки тянется со спальни в коридор, и до самой входной двери. — Марк, она жива! Смотри! — В смысле? У неё же… того… — Марк перепуганно сглотнул. — У неё же кости поломанны… — Просто капец, — протянул Чжон, хватаясь за голову и садясь на корточки. — Т/И, блять, я начинаю верить в мистику. — Не ссы, придётся идти её искать, — выдохнул Марк. — Она наверное не далеко ещё ушла.

***

Т/И. Мне больно. Я люблю тебя. Я надеюсь, что ты очнулась. Раньше я никогда не чувствовал холод. Но тут, в темноте, без тебя, мне так холодно, что кажется, кожа может потрескаться на кусочки льдинок. Я не могу тебя увидеть. А мне так бы хотелось знать, что твои раны зажили. Что ты цела и жива. Что ты вновь дышишь. И не забываешь про меня. Про то, как я тебя люблю. А ты меня любишь? Есть ли у тебя после всего, что сделала с тобой моя копия, бабочки в животе? Есть ли у тебя какие-то воспоминания? Или возвращение к жизни их тебе напрочь стерло, отказываясь воспроизводить в сознании? Я не заслуживаю твоего прощения, ведь никто кроме меня не виновен в том, что я тебя не уберег. Теперь, любимая, я должен за это платить. Я всего пару часов рядом тут сижу, но уже безумно скучаю. Я надеюсь, что это не зря. Что твоя жизнь сложится наилучшим образом, так, как ты захочешь. Но вряд-ли ты захочешь когда-то обо мне вспоминать. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Чтобы ты получила свою такую желаемую профессию, чтобы нашла новую любовь, и чтобы у тебя было много любимых детей. А я этого даже не увижу. Но я же сам в этом виноват. Я люблю тебя. Люблю безумно, до скрипа в зубах, боли в сердце, до бесконечности нашего бесконечного мира. Мне нельзя было влюбляться в смертную. Любовь опасна. Она убивает бессмертных и сильных. Но сейчас меня мучает вопрос: а сильный ли я? Вот бы хоть один прощальный раз коснуться твоих губ. Но мне уже даже нечем пожертвовать, чтобы сделать это. — Возвращайся. — Я не вернусь, — юноша вдруг оглянулся на голос. — Я хочу чтобы она жила. — Она жива. И ты жив. Возвращайся

***

Свет. Комната. Та самая, в которой он обнимал т/И. Но её нигде нет. — Очнулся! — Джено пнул Джемина под ребро. — Где т/И? — Что? — заплетающимся языком спрашивает На. — Т/И пропала! Она жива, дурачок, — Джено смеется и тормошит ничего не догоняющего Джемина. — Что? — Говорю, что сбежала она куда-то, там следы её, — Ли с улыбкой помогает Джемину привстать с кровати и увидеть маленькие следы. — Омо, — он закрывает лицо руками, и чувствует уже слезы радости. У него получилось. — Хён, ты понимаешь? Эта сволочь Донхёк взял мою кровь и обратился в мою внешность. Он выпил её жизненные силы, изнасиловал, а она будет думать, что это я, — Джемин мямлит в ладони, шмыгая носом. — Мы уже догадались, пока ждали пока ты придёшь в себя, — друг похлопал На по плечу. — Успокойся, все уже в порядке. Я позвонил твоему отцу, Хёка уже поймали. — Я должен бежать к т/И, — Нана подрывается с кровати, но резкая жгучая боль в районе лопаток заставляет вскрикнуть и упасть на пол. Она едва не выворачивает наизнанку, и он знает, что это значит. — Терпи, — хён подает руку, пусть только морально, помогает пережить эту боль. Джемин становится простым смертным, а это значит, что пожертвованные крылья должны быть убраны. Он вздыхает, и старается не смотреть на то, как шрамы появляются на голой спине друга, но зрелище это все равно ужасное. — Айщ, — На закусывает кулак, прежде, чем третий раз за вечер отключиться. Теперь он обязался быть с т/И. Ради неё он пожертвовал всем. И утерянные крылья тому доказательство.

***

— Я правда не мог тебе этого рассказать, т/И. Поверь, — Джемин наконец-то пробрался в окно впервые за неделю, которую оно было заперто и зашторено. Ползать по пожарной лестнице, а затем по соседскому балкону теперь было весьма затруднительно, и занимало много времени и сил. И спать теперь хотелось постоянно. Усталость была каждый вечер. Шапку приходилось надевать при малейшем ветре, а есть при первом же бурчании желудка. В общем, Джемин только постигал все прелести жизни простого смертного. — Я боюсь тебя, Джемин. Прошу тебя, дай мне времени, — она отворачивается, и смахивает маленькие слезы. — Я тебя люблю, но доверься мне, прошу, — Джемин боится. Боится сделать к ней хотя бы шаг, ровно как и боится не вернуть её доверия. — Т/И, посмотри на меня. — Нана, не надо. Прошу, уходи, — она быстро укладывается в постель, отворачиваясь к стене. — Окно открыто. Уходи, — а парень не дурак, и слышит, что она пытается заглушить свои всхлипы подушкой. Он стоит пару минут на месте. Но т/И его девочка. Он не может её бросить. Окно он закрывает, на улице поздняя осень, чтобы бросать его просто так. Потоптавшись на месте, он снимает тёплую куртку, и залезает к девушке в постель, обнимая со спины. — Хочешь ты того или нет, но я поклялся тебя защищать, — с уверенностью в голосе чеканит На. — И я хочу быть с тобой, потому что безумно люблю.

***

«Какой хороший сон» — думает Джемин, когда его целуют такие родные губки, которые все ещё не умеют целоваться. Ему догельзя приятно от этих ощущений, и он чувствует как тепло разгоняется по телу, вскипячивая кровь. Он улыбается сквозь сон до тех пор, пока ему в лицо не прилетает подушка, заставляя испуганно подскочить. — Сколько можно спать? — маленькое тельце вылезает на него, слегка придавливая своим весом к постели, а он счастлив видеть её сонную улыбку, как никогда раньше. Такую растрепанную, невинную. — А хватит мне сниться, вредная девочка, — он прищуривается и показывает ей свой язык. — Оппа, прости меня пожалуйста, — дует она губки, а На уже едва не плавится от этого. — Я не хотела тебя обижать, просто в ту ночь… — Тшшш, — Джемин осторожно прикрывает её ротик пальчиком, заглядывая в глазки. — Забудем и не вспомним, ты моя. — Но он был тогда у меня первым, и… Джемин смеётся, опять накрывая озорной ротик ладошкой, чтобы не рассказывал глупостей. Разве можно об этом беспокоиться? Они вместе и любят друг друга, а это главное. — Это я твой первый. Сейчас буду, — смеется он, вовлекая т/И в поцелуй, а та, мило и по-глупому хихикая, отвечает ему. — Я тебя люблю, — смущаясь шепчет на ушко она между поцелуями, а Джемина от этого дрожь бьёт. Если бы её слова были баскетбольным мячом сейчас, то это однозначно был бы трехочковый в сердце. Конец.