***
И за сотни миль отсюда, в столице, было видно, как горели некогда неприступные и грозные башни Дибрука — вольного города на реке Пинице, гордо стоявшего на возвышенности и всем своим видом свидетельствовавшего о своём богатстве и могуществе. Ныне он растерял всё величие, изнывая от пламени и столпов клубящегося над крепостными стенами дыма, а по дороге назад в Нитрицу тянулось королевское войско с фиолетовыми-чёрными стягами, успешно выполнившее приказ и усмирившее мятежников. Пехота бодро двигалась вперёд — ей в этот раз не пришлось прилагать особых усилий; «простые», сражавшиеся в авангарде и измотанные боем на жаре не то от палящего солнца, не то от полыхающего повсюду огня, постепенно теряли строй и рассредотачивались по всей дороге. Впрочем, на это уже никто не обращал внимания — ведь возвращались с победой, а командующий, лорд Кирендорф, был на редкость в хорошем настроении. Эдуард плёлся в хвосте, до сих пор не совсем осознавая, где он и что происходит. Кажется, ещё совсем недавно он прохлаждался в казармах, отдыхая от муштры за чтением, которое отец Доминик бы непременно назвал развращающим тело и душу и над которым товарищи откровенно потешались: — «Вы будете моей прекрасной дамой, о несравненная Жасинта?» — с придыханием зачитывал Толис, одновременно пытаясь не рухнуть со стола, на который его загнали в надежде отнять книгу. — «Если нет, то я немедля умру с горя!» — «Непременно буду, если вы меня поцелуете!» — писклявым голосом пародировал Райвис, перехвативший потрёпанный томик и юркнувший с ним тот же самый стол. — Фу, Эд, такое читают только фрейлины! Может, тебя вообще зря сюда отправили? Сидел бы сейчас, пришивал на платье кружавчики, подавал бы всяким важным дамам веера… Заканчивались эти публичные чтения тем, чем обычно заканчиваются все дружеские склоки — потасовкой, нежно-лиловым светом «фонарей» в ночи и непременно примирением. — Ещё раз назовёшь меня фрейлиной… — добродушно бросал Эдуард Райвису, забираясь с отобранной книжкой на свой подоконник и поглядывая на хмурого Антти, который драку не застал и по кровати которого словно стадо косуль пронеслось. Неизвестно, впрочем, отчего он расстравивался больше. — Снова кинешь в меня подсвечником и промахнёшься? Мне уже страшно, — хмыкал Райвис, потирая подбитый глаз. — бросай читать свою дурь, ей-Богу! Лучше б с нами в город сходил… — И чего я там не видел, в этом городе? — А ничего и не видел, — встревал Толис, которому во время потасовок доставалось больше всех из-за его нескладности и крайне тесноты казарменной комнатушки. — Сидишь тут безвылазно и свечи зря жжёшь только. А в городе девушки. И весело. — Да никакого веселья… — Зануда. — Сам зануда. — А ну заткну-улись! — не выдерживал Антти, который, хоть и не был против ещё одной драки, спать, однако, хотел больше. Ссора затухала сама собой, и каждый принимался за своё дело. Теперь же все четверо тащились молча по пыльной дороге, громыхая доспехами и не оборачиваясь на горящий Дибрук. Эдуарду, если честно, было вообще всё равно — он ровным счётом ничего не понимал в политике и экономике, поэтому бунт зажиточных ремесленников, желающих повысить и без того заоблачные цены на товар, его особо не волновал (тем более, что на постоянной службе он не имел никаких дел с купцами, потому относился к ним равнодушно). Он выполнял приказ; выполнил в этот раз даже больше того, что от него требовалось, но кровожадного удовлетворения от лицезрения мёртвых тел бунтовщиков не испытывал. Рыцарем он и в самом деле был плохим. — И чего ты скис, геро-ой? — Антти, тащивший, помимо походной торбы, ещё и то, что успел набрать в разорённых домах, догнал его у поворота на какую-то деревеньку, счастливый и гордый своей добычей. — Я бы на твоём месте ра-адовался. Открытые воро-ота без штурма! Такое то-очно оценят… — Ну без штурма и без штурма. Это всё равно подло вышло. — По-одло? То есть, ты хотел ме-есяц здесь под стенами просидеть? Эдуард вздохнул. Когда его и ещё несколько человек из «простых» под предводительством сына командующего определили в отряд, который за день до прибытия армии должен был тайно пробраться в город, в нужное время убить часовых и не дать им закрыть ворота, он и подумать не мог, что из этой затеи выйдет что-то дельное. Совсем уж трусом он не был, но одно дело — сойтись с врагом на поле боя, лицом к лицу, а другое — забраться в самую волчью пасть, тихо, как вор, каждое мгновение рискуя быть обнаруженным, и нанести удар в спину. Тем не менее, в компании небогато, по-походному одетых людей никто не заподозрил врагов, и они вошли без препятствий в кварталы богатого Дибрука, чтобы уже на следующий день он превратился в пепелище. — Армия должна подойти к завтрашнему дню, — объявил им лидер, неулыбчивый низкорослый паренёк с копной тёмных волос. — Соберёмся на площади, когда начнут звонить на дневную мессу, и будем ждать. Если кто-то из вас посмеет напиться и не прийти… Объяснять никому ничего не нужно было. Судьба города и его жителей была предрешена. В Дибруке Эдуарду понравилось — здесь было так же шумно, как и в столице, но близость к Северу сказывалась во всём, начиная с архитектуры и заканчивая повадками и внешностью местных жителей. Эдуард любил северные города и не чувствовал себя в них чужаком: его отец был родом откуда-то из этих мест, и, как многие северяне-авантюристы, подался на юг, где и встретил мать Эдуарда. Эдуард был пятым из семерых сыновей; ему пришлось начинать всё почти с нуля, возлагая все надежды на армию и войну, хоть это и было совершенно не его призванием, и числиться в регулярном войске «простым», несмотря на какое-никакое благородное происхождение. Не будучи честолюбивым, он, однако, не стремился прыгать выше головы, и потому мечты о славном статусе были мечтами не самыми актуальными и уж точно не самыми ожидаемыми в ближайшее время. А шанс подвернулся совершенно случайно и внезапно. В назначенный час они собрались на площади перед церковью — напряжённые, все натянутые, как тетива тугого лука, готовые к действию в любой момент. Мальчишка-командир кусал губы и ждал, заражая своей нервозностью, свойственной неопытным воинам, остальных, уже более искушенных в сражениях юношей. Как только часовые (очевидно, при виде войска) затрубили тревогу, он тут же сорвался с места в переулок, ведущий к воротам, и Эдуард стрелой бросился за ним, чувствуя, как противно сердце ухнуло куда-то вниз. В башню крепостной стены они вдвоём практически влетели, пока остальные расправлялись с охраной. Мальчишка смёл первых двух часовых, не ожидавших нападения, и кинулся к механизму. Сцепился с третьим, подоспевшим на помощь. Начался смертельный танец под музыку бряцающих мечей. Время на то, чтобы поднять решётку ворот, стремительно ускользало. Эдуард пнул по колену бегущего ему наперерез стражника, прорываясь вперёд по лестнице. В ушах шумело. Он на секунду отвлёкся, бросив взгляд на темнеющие на горизонте колонны рыцарей, и тут же пришёл в себя от лязга упавшего металла — стражник выбил меч из рук его командира. Забыв обо всём, Эдуард стрелой метнулся к нему, подставил меч под опускавшийся с размаху клинок северянина и нечеловеческим усилием толкнул его вверх. Звук скрежещущих лезвий резанул по ушам. — Поднимай решетку! Собственный голос показался чужим. Он оттеснил стражника к противоположной стороне башни, не давая ему добраться до мальчишки и механизма, и теперь молился только об одном: выстоять под натиском грозных ударов хотя бы до того момента, пока в город не войдёт пехота. Атака! Весь воздух выбит из лёгких. Ещё удар! Руки тряслись. Решётка! Успели или нет? Отвлекаться нельзя. Успели?.. Следующего удара не было. Внизу дико закричали, и дрогнувший часовой пропустил момент, когда меч Эдуарда полоснул ему по горлу. Повалился, весь в крови; Эдуард едва не последовал за ним. Камень рухнул с плеч. Армия здесь. Он встретился взглядом со спасённым им командиром, привалившимся спиной к колесу, и вдруг понял, что впервые видит его улыбку — измученную, но счастливую. А потом всё было как в тумане. Рыцари не пощадили никого из бунтовщиков, и очень скоро в Дибруке заполыхало почти всё, что могло гореть. Эдуард и другие члены отряда уже не были здесь нужны и вернулись к оставшейся части войска за стенами города. Меньше чем за час всё было кончено. В ушах стояли крики несчастных горожан, недавно — бунтовщиков, а теперь — разорённых и втоптанных в грязь людей, и Эдуарду вдруг стало отчаянно горько и стыдно за то, чему он сознательно поспособствовал. Чем дольше он обдумывал произошедшее, тем глубже в себя уходил и терзался; скоро он вообще перестал обращать внимания и на Антти, что-то лопочущего на своём северном наречии, и на ржание и топот копыт лошадей, и на гремящие мечи, и на весёлую песню, которую подхватили сотни усталых мужских голосов… — Эдуарда фон Бока к лорду командующему! — вдруг услышал он и почти сразу получил тычок в спину от Антти. — Слы-ышал? Шевели-ись! — Слышал… Почему-то ничего хорошего на ум от этого вызова не шло, будто бы командующий за версту читал Эдуардовы мысли и спешил выбить из него всякое сочувствие к мятежному городу. Ускоряя шаг, чтобы поскорее добраться до начала строя, рыцарь взглядом нашёл в толпе грозную фигуру сюзерена в чёрном плаще и ещё одну, поменьше, приблизившуюся к первой настолько, что их кони едва не тёрлись боками. Эта же фигура первой заметила Эдуарда и махнула ему рукой. — Вот он, отец. Две лошади покинули строй, замерли и тяжёлый взгляд лорда Кирендорфа мгновенно пригвоздил Эдуарда к земле. Изучал. Почтительно склонившись, рыцарь не видел его выражения лица, и потому ему вновь стало не по себе. — Господин фон Бок. Сколько лет его не называли так? — Вы спасли моего сына и обеспечили выполнение чрезвычайно важного задания. Я не могу этого не отметить. Вы вольны попросить всего, чего желаете, и я постараюсь это обеспечить по возвращении в столицу. Эдуард поднял глаза. Взор, обращённый на него, был слегка уставший, благодарный, но как всегда жёсткий; слова, значение которых он осознал только по прошествии нескольких секунд, как обухом стукнули по голове, и мысли тотчас заметались, путаясь. Сколько возможностей, сколько разом осуществленных мечтаний на потеху гордости… Что ему ответить? — Я очень признателен, ваша милость, вы очень добры… Но любой другой на моём месте сделал бы то же, что и я, — наконец, выдавил он, чувствуя, как сохнет во рту от нервов или жары. — Поэтому я не смею просить ничего, кроме как продолжать служить вам, Его Величеству и государству, это для меня большая честь… Всё остальное… Всё остальное вы вольны решить за меня, ваша милость. Взгляд лорда командующего как будто потеплел. Он перевёл взгляд на сына и снова на Эдуарда; потом, махнув рукой, произнёс: — Вы благородный и скромный малый, господин фон Бок. Вам это зачтётся. Идите. Хотя… Скажите ещё вот что — ведь ваша фамилия настоящая? — Конечно, ваша милость. — И ваш отец дворянин? — Рыцарь фон Бок, ваша милость. Я эсквайр. — И поэтому вы служите в «простых»… Всё верно, — задумчиво протянул лорд Кирендорф. По его лицу трудно было догадаться, о чём он думает, но, очевидно, этот вопрос его озаботил. — Идите, господин фон Бок. Мы ещё потолкуем с вами потом. Он подозвал сына, в последний раз бросил взгляд на Эдуарда и поспешил вернуться к началу колонн, оставляя растревоженного молодого человека в крайне растрёпанных чувствах. Тот постоял ещё на обочине, приходя в себя от странного разговора и высматривая в толпе друзей; наконец, заприметив широкую спину Толиса, протиснулся к нему, получив пару тумаков за то, что наступил кому-то на ногу и вообще растолкал строй. Толис, откровенно скучавший, компании обрадовался и тут же налетел расспрашивать: — О, Эд! Ну, рассказывай, зачем же ты понадобился лорду? Вы же явно не погоду с ним обсуждали, а? — Чепуху опять несёшь, выше бери — не погоду, а книжки про прекрасных дам. Видать, у этого оболтуса они из торбы вывалились, а лорд подобрал и заинтересовался, кто пустил в войско фрейлину, — вдруг вылез из-под его руки Райвис, чей рост в метр с кепкой позволял ему незаметно лавировать среди людей без риска быть затоптанным. — Нет, правд, что ты успел натворить? Проспал битву? Или колесо в другую сторону крутить пытался и решётку опустил? — Эд и «успел» это ра-азные вещи, — хохотнул Антти откуда-то сзади. Эдуард картинно закатил глаза. Шутки этой «святой троицы» его нисколько не задевали, даже наоборот, но каждый раз он усиленно делал вид, что жутко раздражён и готов к смертоубийству; все, впрочем, прекрасно понимали, что ничего подобного там и в помине не было. — Вот именно, разные вещи. Не успел. Как раз из-за этого меня и вызвали. — Похвалить за то, что не успе-ел ничего натворить? А что, так мо-ожно было? Друзья расхохотались. — Нет, без шуток, — отсмеявшись, продолжал допытываться Толис. — Что он тебе сказал? — Ничего особенного. Поблагодарил за удачную вылазку. Остальных он тоже наверняка подзывал, — пожал плечами Эдуард, переводя взгляд на клонящееся к закату солнце и нежно-лиловое небо. Когда мысли в голове постепенно улеглись, он уже не придавал разговору с лордом командующим большого значения — в конце концов, кто он такой, чтобы лорд как-то выделял его из толпы вассалов. — Поскорее бы домой… — Скоро привал. Послезавтра к обедне, наверное, будем уже в Нитрице. Когда войско, наконец, остановилось, уже порядком стемнело. Эдуард, разлёгшийся прямо на траве, с подложенной под голову торбой, рассматривал дальние звёзды, величественно мерцающие на небесном своде, и мечтал, не обращая внимания на перекрикивающихся часовых, осточертевшие из-за многократных повторов песни и смех. Мечтал… О чём? Обо всём и ни о чём. В сонной уставшей голове мелькали попеременно картинки шумного Дибрука, высокие башни родной Нитрицы, в которую он вернётся уже совсем скоро, ярмарки, флаги, звуки лютни, льющийся в кубки мёд и женские руки в тонких перчатках, протягивающие ему венок как победителю турнира; и всё это постепенно складывалось в одну большую пёструю мозаику тяжёлого сна, медленно окутывающего всех уставших рыцарей одеялом ночной духоты, и плясали хороводом под музыку притаившихся в траве цикад звёзды (а может, это были и простые светлячки), и всё, всё…***
Их встретили так, как встречают в столице всех героев, возвратившихся с победой — всеобщим ликованием и песнями, хотя простой народ ещё меньше Эдуарда понимал причины мятежа в Дибруке, которые, к тому же, успели обрасти такими слухами, что от правды в них в итоге осталось чуть более, чем ничего. Войско текло, как большая река, по улице, возвращаясь в казармы, а девушки с заплетёнными косами и женщины в белых чепцах, отвлекшись от перебранок с торговками зеленью, кричали им что-то, смеясь, и кидали цветы и венки. Один из таких венков достался Эдуарду от маленькой и худой девчонки, которая широко улыбнулась ему и тем самым чуть-чуть отвлекла его от вновь возникающих и гадко шепчущих мыслей о недопустимости всего этого веселья и танцев на развалинах северного города. Пока они пересекали ремесленные кварталы, Эдуард поделился своими сомнениями с товарищами, и отклик получил неоднозначный: Райвису было вообще всё равно на торговцев-бунтовщиков, и он напирал на то, что приказы не обсуждают («король, небось, лучше твоего знает, что делать надо»). Этого же мнения придерживался и Антти, который втайне от всех оставался язычником до мозга костей, потому понятия милосердия его как-то не очень волновали. Переживания разделил один только Толис, да и то частично: — Они, со своей колокольни, тоже в чём-то правы. Но ты не забывай, кому мы служим. Раз уж присягали королю, то теперь уже поздно метаться. — Так если бы штурмом город брали, — продолжал сокрушаться Эдуард, — а то ведь мы сначала в открытые ворота, а потом как крысы, исподтишка… — Не ты ли уже вчера вечером рвался домой? А если бы нам пришлось там несколько месяцев сидеть, пока бы они либо не передохли с голода, либо не сдались? — И посидели бы, не велика беда. Я на задание не рвался… — Ты, Эд, человек маленький. Куда ты там рвёшься, никого не волнует, — Райвис шмыгнул носом — его участь в этом плане тоже ничем не отличалась. — Так что… будем любезны терпеть. Из грязи в князи только в сказках поднимаются. — Терпе-еть не могу этих лордов, — поддакнул ему Антти. — Всё хо-одят, как индюки, и к псине лучше отно-осятся, чем к нашему с вами бра-ату… Эдуард вспомнил усталый и добрый взгляд лорда командующего, но возражать Антти не стал. Он знал, что у крестьян на севере отношения с хозяевами были куда лучше, чем он описывал — немного найдётся охотников работать в холодных краях, отрезанных от более-менее цивилизованного мира горным перевалом, и потому лорды тамошних земель не измывались так над подданными, как это делали южане. У Антти, который обычно попусту не болтал, иногда развязывался язык, и тогда окружающим приходилось выслушивать какие-то невероятные байки, излагаемые с таким серьёзным лицом, что трудно было не поверить не только в жестоких северных лордов, но и, например, в существование какой-нибудь чудо-мельницы, которая в стародавние времена молола не то муку, не то соль, не то чистое золото и обеспечивала этим добром весь северный край от Везехайма до Изенштадта и дальше. — И куда же в итоге делась эта мельница? Уж не ты ли её, боров, проглотил, пока зевал? — полюбопытствовал однажды Райвис. — Тогда неудивительно, что ты чушь на ровном месте мелешь и нас ещё пытаешься в ней убедить! — Я тебе покажу бо-орова! — насупился Антти, который терпеть не мог, когда ему намекали на его лишний вес. — Куда де-елась? А вот туда вот! Утонула! — Я вот что-то уже тоже чувствую, что тону в потоке твоего вранья… — У нас в Товске, — вдруг прервал их Толис, — на берег очень много красивых камней выносило. Золотистых. Так что это, может, и не совсем враньё… — Ну, хватил! Где Везехайм и твой Товске! Да и мельница, по-твоему, камни молола? — Ну, золото. Оно от солёной воды потемнело и разбухло. А то, что его в Товске на берег выносит, это неудивительно. Порой и не такое приплывает. Вот знаю историю, когда бутылка с посланием из-за моря попалась… — Ещё один! — взвыл Райвис. — Вам бы по деревням с шарманкой ходить, быстрее бы на доспехи и феод наскребли, чем здесь! — Райвис соперников устраняет, — отозвался с подоконника Эдуард, — вот кого в лорды точно нельзя — меня во фрейлины отправит, вас двоих — в менестрели, а сам один сядет и будет очень важный господин. …В этот раз на жалобы Антти никто не обратил внимания, и до казарм добирались молча. Эдуард наконец вздохнул облегчённо — теперь он наконец-то мог отдохнуть по-человечески, однако радоваться было рано. Он успел только переодеться в чёрный упелянд и уже собирался отправиться в город, как вдруг хлопнула дверь и его снова куда-то позвали. «Командующий, — сообразил рыцарь. — и чего ж ему неймётся…» Всех, кто участвовал в вылазке, и ещё нескольких других рыцарей, которых он не знал, собрали на улице и коротко дали понять причину сбора. Король объявлял сначала смотр войск, а потом желал лично переговорить с теми, кто, по сути, обеспечил победу. Перед аудиенцией, проведя лабиринтом коридоров замка, им не раз и не два напоминали о необходимости вести себя прилично, говорить только в том случае, если прямо спросили, и прочая, прочая, прочая, что, по мнению Эдуарда, должен был знать каждый нормальный человек — если он, конечно, утруждал себя чтением тех самых романов о рыцарях и дамах, которые были им так любимы. Но увы, судя по поведению его товарищей, а также принимая во внимание тот известный факт, что в «простых» служило много крестьян, имевших шансы впоследствии податься в стражники, но не обученных при этом грамоте, без напоминаний о придворном этикете и в самом деле было не обойтись. Наконец их позвали; лорд командующий с сыном вышли вперёд и ненадолго спрятали Эдуарда от глаз знати и монарших особ, так что он мог мельком осмотреть помещение, в которое попал впервые в жизни, после того, как склонился на одно колено. В глаза бросилась, прежде всего, роскошь, отнюдь не удивительная для королевской резиденции: тёмные каменные стены, уходящие высоко вверх и декорированные деревом с причудливой резьбой, печь, обделанная кафельной плиткой с изображением династического герба, ковры, пришедшие недавно на смену шкурам животных и стоящие целого состояния, и стол в виде буквы «п», накрытый красным сукном. Окон не было; тусклый свет обеспечивало невиданное количество свечей и факелов на стенах, какое бывает, наверное, только в церквях. Король царственно восседал за столом вместе со всей семьёй, но поднять на них глаза Эдуард не смел и потому видел краем глаза лишь три неясных силуэта. — Ваше Величество, — произнёс лорд Кирендорф, встав с колен. — имею честь докладывать Вам о подавлении бунта, произведённого почти без потерь в течение столь короткого времени во многом благодаря молодым людям, которых Вы видите перед собой. Смею надеяться, что Ваше Величество позволит вознаградить их за это; в особенности господина эсквайра Эдуарда фон Бока, который спас моего сына, когда тот поднимал решётку ворот Дибрука… Эдуард почувствовал, как у него задрожали ноги, и опустил голову ещё ниже. Он даже предположить не мог, что командующий замолвит за него слово лично королю, и теперь не знал, чего ждать. О, если бы было возможно не принимать во всём этом участия, оставаться в казармах с друзьями, не прикасаться к жизни высшего общества, которой он совершенно не знал! Он бы без раздумий отдал свой подвиг кому-то другому и порадовался бы за него… Король жестом приказал ему подойти. Эдуард, объятый трепетом, благоговеньем и ужасом, и готовый рухнуть ему в ноги в любое мгновение, подчинился, всё ещё не поднимая взгляда. — Господин эсквайр Эдуард фон Бок, рыцарь герцога Кирендорфа… Младший сын и, стало быть, служите за бенифиций? И долго ли? От его глубокого голоса по спине пробежали мурашки. Эдуард хотел передёрнуть плечами, но быстро опомнился; он едва сообразил, о чём его спросили: — Два года, Ваше Величество. Отец родом из округа Дибрука, а моя земля находится недалеко от Линице. — Вы родились в Нитрице? — Да, Ваше Величество. Но вырос на севере. — И не желали бы иметь свой феод ближе к столичной провинции? Вопрос явно был с подвохом, Эдуард ощущал это по лукавой интонации короля. Свой феод… Близко к столице… Он никогда не думал над тем, что будет, когда он получит, наконец, свою землю в далёком Линице — «простым» платили так мало, что выкупить её не представлялось возможным и в ближайшие двадцать лет. — Это было бы большой честью и счастьем для меня, Ваше Величество. Но к тому времени, как я смогу получить феод, мне уже будет постыл столичный шум, и, вероятно, захочется покоя в каком-нибудь тихом местечке, похожем на Линице… Слева послышался смешок. Эдуард догадался, что справа, вероятнее всего, сидит Её Величество королева, значит особа, которую рассмешили его слова — королевна. Уголки губ непроизвольно дёрнулись вверх и тут же опустились. Как сказал бы Толис, «будет что внукам рассказать». — Ну, а до того времени нам хотелось бы держать такого храброго и верного сюзерену рыцаря поближе, — произнёс король, и по его голосу Эдуард понял, что тот тоже развеселился. — феод в Линице ваш. Можете нанять управляющего и отсылать ему часть жалованья для благоустройства, теперь вы сможете себе это позволить… Лорд Кирендорф объяснит вам все нюансы. Эдуард, как и всегда в моменты нервных потрясений, осознал всё произошедшее не сразу. Он помнил, как машинально вставал на колени и целовал королевский перстень, а потом руку сюзерена, как вышел из залы и прислонился к стене, переводя дыхание, однако до мысли о том, что он теперь полноправный титулованный рыцарь, пусть и из низшего дворянского общества, и больше не является частью «простых», он дошёл куда позже — когда лорд Кирендорф, задержавшийся в зале, вышел его поздравить и улыбался отеческой улыбкой, полузабытой Эдуардом с того момента, как он покинул родной дом; и даже тогда — не в полной мере. Он не мог поверить своему внезапно обретённому счастью — открытым во все стороны дорогам, будущему прекрасному феоду и всему… За что? Ведь он не был героем, не побеждал драконов и не вытаскивал меч Артура из камня. Он всего лишь спас жизнь товарищу; но такая изящная шутка судьбы в том, что товарищ оказался единственным сыном любимца короля, его сюзерена! Он шёл по коридорам к выходу, опьянённый впечатлениями, когда его вдруг догнала какая-то служанка. Она толкнула его, как будто не заметила второпях, и Эдуард почувствовал лёгкую мягкую ткань под пальцами. Служанка пробормотала что-то про ночь и сад, извинилась — чуть громче — и тут же бросилась обратно. Окончательно сбитый с толку, Эдуард развернул то, что оказалось в его руках — чей-то платочек — и увидел вышитый династический герб и инициалы «А.Т». Если бы он задержался ненадолго, пройдя сквозь стены залов и подслушав разговор особы королевских кровей, хозяйки этого платка, и служанки, то услышал бы следующее: — А если он не поймёт, Ваше Высочество? — Ты видела, как он держался, Здежда? Как человек, давно привыкший бывать в свете, хоть и очень нервничающий и смущенный. Если он знает этикет, то поймёт, непременно… — А если платок найдут? Репутация… — Я скажу, что потеряла его на прогулке. Но Эдуард не слышал; и потому, смог ли он осознать смысл сего деяния, находясь в состоянии расшатанном и возбуждённом, говорить пока что не станем…