Я отдал бы все, чтобы быть с тобою, но, может, тебя и на свете нету…
— И что, ты теперь, получается, не с нами?.. Когда поутихли восторги по поводу столь стремительного и неожиданного становления Эдуарда настоящим, взаправдашним рыцарем, имеющим право на лошадь, участие в турнирах, собственную землю, в конце концов, а кипящий мёд обрёл своё законное место и разлился по кружкам в ближайшей таверне, вместе с хмелем в голову ударило осознание того, что как раньше уже не будет. Это вдруг поняли все одновременно, и принять этот неоспоримый факт было трудно как самому новоиспечённому представителю благородного сословия, так и его друзьям, которых происшествие тоже порядком сбило с толку. — Не с вами?.. — эхом отозвался Эдуард, задавая вопрос то ли самому себе, то кому-то или чему-то другому, непознанному. — Получается, что, наверное, так. Ведь я больше не буду служить в «простых». — И ты променяешь друзе-ей на клочок земли? Хороша же, одна-ако, дружба… — А ты что думаешь, лопух, он откажется от благородного рыцарства ради твоего пуза? — проворчал Райвис, поглядывая на насупившегося Антти. — Если бы тебе такое счастье привалило, ты бы, небось, долго не думал… За соседним столом кто-то громко грохнул кружкой о дубовый стол, как бы подтверждая и «припечатывая» его слова. Вся четвёрка помрачнела ещё больше. — Да уж, мы теперь не чета ему. Смерды, — процедил Толис, глядя куда-то сквозь пространство. — Там, глядишь, ещё где проявится, пожалуют ему баронета, а потом какого-нибудь маркиза с графом, и будет ходить с ног до головы в золоте, как настоящий лорд, на крестьян поплёвывать. — Не будет, наверное… — Ребят, да вы чего? — Эдуард, которого, как обладателя богатого воображения, очень впечатлили представшие перед глазами картины, уже с каким-то отчаянием во взгляде смотрел то на отвернувшегося в сторону окошка северянина, то на едва достающего до стола маленького Райвиса, который завалился на Толиса. Тот не протестовал вообще, как будто его вообще здесь не сидело. — Мы же все одним миром мазаны! Вы думаете, если я теперь в другой части войск, то всё, всё к чёрту, нос начну воротить? Мы бы ведь рано или поздно все… кто-то первее, кто-то позже… Ничего ведь больше не поменялось! — И что-о, даже стыдно тебе не будет якшаться с оборва-анцами? — Какие вы оборванцы, вы часть армии! — Оборванцы или нет, но переселять мы тебя уж точно не дадим, — вдруг встрепенулся Толис, будто обнадёженный словами друга. — Пусть хоть режут!.. Но если только попробуешь зажраться… --…поколотим все втроём и будешь бельё штопать нам пожизненно, лыцарь, — закончил Райвис и засмеялся. Обстановка постепенно разряжалась. — Я и так за вас его штопаю! Антти даже развернулся обратно. — Ага, я по-омню… Заштопал я куртку, повесил на крючо-ок, а этот пришёл и на-ачал: Антти, бедный, тебя что, попытались огра-абить? Ну дура-ак, говорю, кто ж ко мне полезет-то? А он мне: точно, на тебя бродячая соба-ака напала! А я ему, мол, нет, это я дырку зашива-ал… Общий хохот присоединился ко всему остальному шуму в помещении, и проблема была решена — как когда-то давно, ещё только встретившись и будучи зелёными юнцами, все четверо поклялись честью ни при каких обстоятельствах не предавать друг друга («даже если злосчастная судьба тебя превратит в короля, а меня — в шута»), было произнесено столько тостов, что не хватило бы всех пальцев обеих рук. Вот оно, славное братство, обретённое в долгих походах по пыльным, сплетённым змеями дорогам королевства и закреплённое насквозь пропахшими жжёным жиром кабаками и разгулом под звуки кансоны! И всё-таки что-то не давало покоя… Это что-то быстро обнаружило себя. Белый шёлковый платочек с инициалами, заботливо свёрнутый, едва не выпал из складок одежды и мгновенно заставил вспомнить о дневном происшествии. Страсть к рыцарским романам всё-таки оказалась не такой бесполезной, какой её видели лишённые всякой тяги к лирике его товарищи — ведь этот жест, многократно описанный в них, свидетельствовал о желании хозяйки платочка встречи; об оказанной чести, отвергнуть которую значило бы показать себя неотёсанным мужланом, не стоящим уважения прекрасной дамы. Единственное, что могло бы смутить благоразумного Эдуарда, если бы он был чуточку трезвее и спокойнее, был вышитый герб династии. Но (увы и ах) к сожалению, а может, и к счастью, радость его была чересчур велика, чтобы обратить на это должное внимание. Что сказала та служанка? Что-то про ночь и сад… — Господа, — он стукнул ладонью по столу, пытаясь перекричать пьяный гвалт. — господа, я вынужден вас оставить… Срочное, очень срочное дело! Райвис вытаращил глаза, и без того громадные на худом и почти детском лице, и стукнул по плечу сидящего рядом друга: — Толис, ты слышал? Мы господа, а у него дело! — захихикал, сам не зная, от чего, и продолжил. — Дело… Пожалуй, не хочу я становиться феодалом ни сейчас, ни после, сразу наваливается столько всего… И что же такое срочное тебе мешает хотя бы раз в жизни нормально отдохнуть с нами, а, Эд? — Де-еньги будущие считать бежит, пожа-алуй… — Лучше! Сундук под них покупать! Нет, от этих тюков сена сейчас ничего не добьёшься… Эдуарду оставалось только махнуть рукой и под шумок скрыться, чтобы уже в следующий миг очутиться на узкой улице, освещаемой только несколькими огнями (темнело), и припустить вверх по ней в ту часть города, где располагались казармы, а чуть дальше — и королевский замок, еле видневшийся из-за черепичных крыш домов ремесленников и торговцев. Мужчина знал, что, даже если ворота ещё не закрыты, просто так его никто не пропустит, и уж особенно в королевский сад; однако в его голове, соображающей непривычно быстро, мелькнула мысль, что раз уж благородная особа послала ему платок, значит, есть какой-то иной способ проникнуть на территорию замка, на который она возлагала надежды. Странно (а, впрочем, в его поведении и без того было уж слишком много странностей), что он не задумался даже над тем, может ли это быть простой каприз и прихоть избалованной леди, ни к чему не обязывающая насмешка. Но, в конце концов, не было романа, в котором прекрасная дама позволила бы себе такое издевательство над чувствами рыцаря; а значит, волноваться было не о чем. Энтузиазм его поутих, как только он достиг стен, окружавших высоченный (такой, что желающему увидеть его шпиль нужно было задрать голову так, что риск упасть вверх тормашками на мостовую становился крайне велик) королевский замок, предусмотрительно обойдя их со всех сторон и избегая стражников. Никакой возможности пройти, а уж тем более перелезть через такую каменную громадину, всю увитую плющом, не представлялось. Лестниц поблизости тем более не нашлось бы, хоть так и бывает порой в книжках — но что те авторы, право, понимают в трудностях жизни? Эдуарду взгрустнулось; он живо вообразил, что о нём подумает леди, наверняка истомившаяся в ожидании, и зашагал туда-сюда вдоль одного из дальних углов стен, пытаясь найти решение. В таких случаях обычно говорится, что оно само подворачивается под руку — но в этом случае это была, скорее, нога, потому что при очередном движении рыцаря вдоль стены в траве что-то вдруг брякнуло, блеснуло — и в следующее мгновение взору его предстал маленький, слегка заржавелый ключ. Это значило, по крайней мере, что существует какая-то дверь, которую этим ключом можно открыть, и весьма сомнительно, что эта дверь находилась где-то далеко, а ключ обронил кто-то, шатаясь вот так же под крепостной стеной. Эдуард, как отчаявшийся слепец, бросился ощупывать холодные камни, поросшие мхом, чтобы найти хоть какой-то изъян, подсказавший бы ему о расположении здесь двери, и спустя пять минут усердных поисков такой изъян нашёлся. Дрожащими руками рыцарь поднёс к щели между камнями ключ; тот повернулся со скрипом, и дверь, отлично замаскированная каменной кладкой и имевшая ручку только с обратной стороны, поддалась толчку. Взгляду его предстал сад, на который опускалась ночь; видимо, дальняя часть этого сада, в котором и дорожек-то не было. Здесь в груди что-то боязливо зашевелилось. Что, если он услышал что-то не так и ошибся с местом? Это значило, что он беззаконно проник на территорию замка, не имея на то никакой важной причины, и ему придётся очень плохо, если кто-то это заметит. Но сад был тих; отпели своё птицы, готовящиеся ко сну, звуки улиц сюда не доходили, а ветер колебал зелень деревьев так тихо, что их шорох был почти неслышен. Эту тишину прервал тихий смех откуда-то издалека, докатившийся до слуха Эдуарда перезвоном колокольчиков. Он решил было, что ему послышалось, но тут же из глубин сада донеслись голоса: — Право, Ваше Высочество, оставьте… Вы ему задали поистине неразрешимую загадку: мало того, что велели передать платок, так ещё и заставляете пробираться сюда через стражу. Даже если бы он сообразил, что к чему, вилами по воде писано, удалось бы ему не попасться часовым… — Радость моя, Здежда, мне отчаянно скучно, — ответил молодой нежный голос, в котором отчётливо слышались смешинки. — Не мешайте мне мечтать, что этот молодой человек окажется таким же умным, каким он выглядит, и уж найдёт какой-нибудь способ… Сердце рыцаря забилось быстрее; ему отчаянно хотелось выйти из-под сени склонившейся ивы и отдать платок владелице, но всё тело парализовал священный трепет и страх — речь шла о королевне, посмеявшейся над ним, которая, к тому же, была не одна. Только теперь он вдруг понял истинное значение герба, и ни за что не решился бы покинуть своё ненадёжное убежище. Про эту монаршую особу, единственную наследницу престола, ходило множество слухов, один другого страшнее — а дело было в том, что она никогда не показывалась на торжественных приемах, а если кому-то удавалось её видеть, тот непременно отмечал, что она всегда скрывала лицо непрозрачной вуалью, вне зависимости от погоды и обстановки, в которой находилась. Говорили, что один из стражников однажды увидел королевну без её неизменной защиты, в одиночестве поглощающей в саду персики, но рассказать ничего никому не успел — его тут же схватили и приказали казнить. Ввиду отсутствия любых сведений народ кинулся додумывать и воображать, и вскоре самые разные версии заявляли, будто у проклятой королевны вовсе нет лица (потому между собой её потихоньку называли "Безликой", опасаясь, конечно, поминать к ночи), или же оно настолько ужасное, что испугало бы самого дьявола — в общем, простор для фантазии здесь проявился во всей красе. Многие, впрочем, вообще сомневались в существовании этой таинственной девушки и подстрекали народ к смуте россказнями, что эта фигура была выдумана, чтобы скрыть риск династии прерваться в любой момент. Эдуард об этом не думал; в его голове возникла, однако, идея — незаметно оставить полученную вещицу где-нибудь здесь поблизости и показать, таким образом, присутствие, а самому в это время скрыться и поспешить в казармы. Дело принимало слишком серьёзный оборот, чтобы предстать перед этой величественной госпожой таким, каким он был сегодня — всё ещё взбудораженным от повышения в ранге, пьяным от впечатлений и мёда, в старом, видавшем виды упелянде… Нет, нет, ни за что! Ещё раз удостоверившись в том, что поблизости никого нет, Эдуард скользнул вперёд и порадовался за то, что трава превосходно скрывала звук его шагов. Как только меж деревьев замаячили два светлых силуэта, он замер, раздумывая, где бы лучше оставить платок, чтобы его легко обнаружила именно та, которой он принадлежит, и не придумал ничего лучше, чем аккуратно повесить его на веточку розового куста, который предательски зашуршал листьями. Рыцарь тут же отпрянул назад, тут же преодолев несколько метров до ивы, которая прятала его от посторонних глаз, и замер, прислушиваясь. Сразу же после того, как пышный куст роз выдал его присутствие, был слышен тихий полувздох-полувскрик — и Эдуард порадовался, что ему хватило разума не пугать принцессу и её спутницу внезапным появлением. Затем — лёгкие шаги и шелест длинной ткани платья, удивлённый вздох и потрясённый шёпот: — Видишь, Здежда, ты зря мне не верила, он здесь! — и, после короткой паузы, тихие причитания служанки. — Какое-то чудо… Постой, я придумала! Шаги чуть приблизились. Мужчина напрягся, готовый в любую секунду отступить к заветной двери, но прекрасная леди вовсе не желала утруждать себя движениями через цепкие лапы кустов. Он вновь услышал её голос, такой же нежный, но более вкрадчивый, каким, должно быть, сирены зазывают на верную смерть моряков — и ассоциация была столь сильна, что он, на всякий случай, перекрестился. — Мой милый рыцарь, я, право, удивлена, что вы отыскали сюда путь, но это ведь значит, что мой платок не зря попал именно в ваши руки, правда? Теперь я, по крайней мере, уверена, что могу на вас рассчитывать. Приходите сюда же завтра, и не вздумайте опаздывать — мне вас найти значительно легче, чем вам меня, хотя дорогу, я уверена, вы не позабудете… Нет, видимо, крестное знамение бессильно перед чарами обитающих на суше сирен, потому что Эдуард чувствовал, что погибает — прямо здесь, под ветвями ивы, готовый пойти за этим голосом хоть на край земли, хоть в адское пекло, если бы ему только приказали. Он устоял, однако, перед соблазном ответить, потому что никак не мог подобрать слов — все они казались ему пошлыми, глупыми, не передающими и сотой доли того, что он хотел бы сказать; и потому тихо покинул сад, спрятал ключ в траву понадёжнее, так что теперь его никак нельзя было обнаружить, просто проходя мимо, и поспешил вернуться в казармы, дрожа от странной смеси предвкушения, восторга и страха.***
ты краше весны и пьянее лета…
Толис, единственный, с кем можно было бы поделиться подобными переживаниями без риска быть высмеянным или опозоренным перед остальными, историю, которую сдержать в себе было невозможно — она грозила разорвать молодого рыцаря изнутри, — выслушал спокойно и с нечитаемым выражением лица. Он, казалось, обдумывал и пытался понять, то ли его несчастный товарищ переволновался из-за своего нового статуса так сильно, что сошёл с ума, то ли упился медовой браги до состояния пляшущих эльфов и чертей. Однако Эдуард не выглядел пьяным или совсем сумасшедшим — разве что у него слегка блестели глаза, но тут уж Толис судить не брался. — То есть, ты хочешь сказать, что Безликая реально ни с того ни с сего послала тебе платок, а ты вдруг решил блеснуть своей проснувшейся рыцарской удалью и пробраться в её сад, рискуя быть пойманным и разом лишиться всего, что приобрёл? Если так, то ты совершенно точно повредился рассудком, — грустно и серьёзно заключил он. — Даже если не брать в расчёт этот дурацкий платок и факт, что ты мог ослышаться или перепутать, и это была не она… Чем ты думал, когда туда полез, а? Уж явно не головой. — Она попросила меня прийти сегодня… — А сразу на меч броситься не попросила, интересно? Нет, даже не думай туда соваться. За это тебя, всё-таки, никто не повесит, а вот за что-то другое — вполне. Эдуард промолчал. Видимо, не стоило сваливать это всё на плечи Толиса — у того даже лицо как-то заострилось, заходили желваки, хотя обычно с его спокойной физиономии можно было хоть святые лики писать. — Я знаю, что ты переживаешь… — А ты бы не переживал, если бы я на твоих глазах шёл на верную гибель? Или Антти? Или Райвис, этот мелкий обалдуй? Зачем все эти слова про братство, если один другого спиной не закроет? Он был прав. Тысячу раз прав, как и всегда, этот Толис, который был разумнее их всех вместе взятых и который всегда полагался только на ум, а не на сердце. Как порой Эдуарду хотелось быть хотя бы немного похожим на него! И сейчас он знал, что, не касайся дело его самого, любому другому посоветовал бы то же самое, что советовал ему Толис. — Увы, братство не спасает от возможности помешаться и решиться на безумные вещи, — с горечью отметил он, ещё раз делая для себя самого расклад в две колонки — с одной стороны, вся его прошлая жизнь, в которой было место лишь бесконечным сражениям, кутежам в случае победы, оплакиванием погибших в случае поражения; а с другой стороны — что-то эфемерное, невидимое, безликое, но невероятно прекрасное, как будто из другого мира, к которому он может прикоснуться, быть может, единственный раз в жизни… — И погибнешь. Образно выражаясь, если ты не понимаешь по-человечески, как тот мотылёк, летящий на свечку, — услышал он всё ещё спокойный, но с прорезающимися нотками стали голос, и понял, что всё это описывал вслух. — Теперь, когда тебе есть, что терять, когда ты больше не один из безродных вояк, которые и так умирают десятками, как мухи? Ты действительно хочешь это променять на секунды рядом с Безликой? Ради чего, объясни мне? Такая красивая мечта, прекрасная дама, которую ты сам себе выдумал, тебе встретится в любом городе, куда ты приедешь на турнир — и ты, возможно, совершенно по праву получишь её поцелуй или руку и сердце, как уж повезёт. А что даст тебе это сомнительное приглашение нашей королевны? — Почему она Безликая, Толис? — Что? — Это из-за вуали, — произнёс Эдуард задумчиво, переводя взгляд на друга. — я знаю. Почему именно так? И… зачем? — Ты, значит, тайну рвёшься раскрыть? Тогда я тем более тебя запру в казарме, не посмотрев, что ты рыцарь, а я нет. — Нет-нет, не рвусь. Мне интересно. Но я не поэтому. — И не интересуйся, не твоего ума дело. Я и сам не задумываюсь, не к ночи она будь помянута… Ну, ходят слухи, что у неё лица нет. Но ты прекрасно понимаешь, что это такое — слухи… Более вероятно, что она просто чудовищно некрасива, но не дай Господь ты полезешь это проверять. — Не полезу. Но ведь зачем-то она позвала… Толис пожал плечами. — Скучно стало за вышивкой сидеть, вот и позвала. А потом ей с тобой станет скучно, и она стражников позовёт. Вот и конец всему твоему рыцарству. Эдуард вспомнил звенящий смех, колокольчиками разносящийся по саду, и не верилось, что так может быть. Ведь королевны так не поступают, не должны!.. Но потом ему вспомнился вкрадчивый голос сирены, одурманивающий, околдовывающий, и снова как будто бездна разверзлась под ногами, и пахнуло страхом. Как же так? Что ему сделать, чтобы уравновесить и разум, и чувства, чтобы перестало терзать его обещание, данное молчанием под сенью ив, а теперь ещё и сомнения, посеянные бдительным другом? — Толис, пообещай одну вещь. — Какую же? — Если мне повезёт и сейчас… Тяжёлый вздох. Толис, зачем же ты вздыхаешь, как будто и без тебя недостаточно трудно?.. — Если сейчас повезёт… Останови меня потом, если мне самому не хватит сил. — И откуда же, скажи на милость, у тебя взяться силам, если ты даже сейчас с ними собраться не можешь и не слушаешь меня? Заколдовала она тебя, что ли? Эдуард не ответил — он и сам не знал, что вдруг случилось.***
Он добрёл до одиноко белеющих среди тёмной листвы развалин замка, который стоял тут намного раньше, чем нынешний, и от которого остались только эти сваленные огромной рукой великана камни, и присел на один из них. Пришёл он в походной тунике и плаще — отчасти, чтобы подтвердить рыцарский статус, но в большей степени из опасений, что мрачный прогноз Толиса подтвердится, и от подстерегающих его стражников придётся отбиваться. Меч тихо лязгнул о камень и тут же умолк, замотанный в длинную полу плаща — ещё только шума здесь не хватало. Сколько точно он просидел там с момента наступления темноты, рыцарь не знал. Прошло довольно много времени, прежде чем светлая фигура замелькала вдали, как приведение, и душа снова оледенела от суеверного ужаса, частичка которого не исчезла даже после того, как девушка приблизилась. Он хотел было встать и поклониться, но она молча махнула рукой в белой тонкой перчатке и присела поодаль на соседнем камне. Она же первая нарушила тишину: — Признаться, я даже теперь удивлена, что вы всё-таки пришли. «Я и сам удивлён,» — чуть не выдал Эдуард, но смолчал. Девушка, видя, что он ещё не осмеливается говорить, продолжала: — Я надеюсь, что вы извините меня за мою глупую шутку. Ведь я в самом деле хотела посмеяться над вами; мне и в голову не могло прийти, что вы действительно… поймёте и о платке, и о том, как войти сюда. Вы ведь нашли ключ, да? Мужчина молчал, подбирая слова. Кажется, эта жестокая шутка, которую она себе позволила, продолжалась и до сих пор — с чего бы ей просить прощения у рыцаря, которого она видит впервые в жизни? Однако продолжать паузу было бы невежливо. — Вашему Высочеству не нужно извиняться за это. Извиниться, скорее, должен я, потому что воспринял это всерьёз, хотя… хотя и не совсем понял, зачем Вашему Высочеству понадобилась моя скромная персона. — Не надо титулов, — ему показалось, что она поморщилась, но непрозрачная вуаль глухо заслоняла лицо, отчего говорить было ещё более некомфортно. — Тем не менее, вы порадовали меня тем, что пришли и тогда, и сейчас. Возможно, мои слова прозвучат чересчур лукаво, но уж поверьте мне, находясь всю жизнь среди льстецов и интриганов начинаешь подсознательно искать… Другое. А у вас было очень умное лицо. Да, умное… У большинства людей вашего круга не такие лица. Мне подумалось, что если вы столь же просты, сколь интеллигентны, и вас ещё не успела испортить придворная жизнь, то, возможно, вы развеете немного мою скуку болтовнёй о том о сём. С каждым её словом Эдуард переставал понимать её всё меньше и меньше — разумом. Душа же прониклась вдруг острым сочувствием к молодой девушке, запертой в золотой клетке, вынужденной выслушивать сладкую ложь в лицо и подвергаемой сплетням и пересудам за спиной — о, он без труда смог вообразить себе это. Но не понять. — Мне… лестно, — выдавил он еле-еле. — И… вы очень высоко оценили меня. Возможно, выше, чем я есть… — Вы о чём-то тревожитесь. О том, что я снова над вами посмеюсь? — Да. И… — Признавайтесь же. — Признаться… Я переживаю, как бы мне не столкнуться в этом чудном саду с часовыми, охраняющими замок. Не подумайте, что я их боюсь, но их компания явно будет не столь привлекательна. — Вы быстро учитесь пускать пыль в глаза, — с грустью в голосе констатировала королевна, поправляя вуаль. — Я вижу, что вы чересчур нервничаете, и это явно не делает мою компанию такой уж привлекательной. Хотя я, наверное, вас понимаю. Вы имеете право опасаться. Но я, пожалуй, возьмусь вас переучить немного, чтобы беседы со мной вне залов замка вы воспринимали не более чем несерьёзный и лёгкий разговор. Она помолчала и добавила вдруг: — Если вы обещаетесь приходить, конечно. С моей стороны, я могу гарантировать, что стража до вас не доберётся, а даже если и забредёт сюда ненароком, то дальше нас это никуда не уйдёт. Эти ребята умеют молчать и им тоже дороги их места… А потом были разговоры — длинные, но всё же не напрягающие ни одну из двух сторон. Королевна окончательно убеждалась в мысли о том, что этот бедный рыцарь весьма интеллигентен и умён; он больше молчал, чем говорил, но все его комментарии и, в целом, мысли она находила точнейшими. Пожалуй, именно таких людей она хотела бы видеть в своём окружении. А рыцарь… Ему всё чудилось, что всё творящееся с ним, случившееся так неожиданно и странно, это всего лишь прекрасный сон — а во сне, как известно, можно вести себя как угодно. Поэтому он вскоре перестал стесняться и общества столь благородной дамы, и многие беседы вёл уже сам. Частые встречи понемногу становились их маленькой тайной, и хотя Толис с утра сверлил Эдуарда укоряющим взором, он постепенно успокоился — серьёзная опасность его другу, кажется, и не грозила. Однако последней и почти непреодолимой преградой стала, казалось бы, мелочь — вуаль. Но именно из-за нее оба чувствовали себя скованно и неуютно, и, хотя вопрос этот никогда не обсуждался, он всё равно будоражил умы. Рыцарь каждый раз вспоминал всевозможные слухи, обрастающие мистической подоплёкой, и страшился этого лёгкого куска ткани как чего-то поистине; Аннет (именно так она попросила его себя называть) это явно чувствовала. Дошло до того, что Эдуарду начали сниться настоящие кошмары, в которых из-под этой вуали к нему тянулись языки адского пламени, или под ней вдруг оказывалось дьявольское лицо, или вуаль просто преследовала его. Становилось ясно, что больше так продолжаться не может; а значит, последнее предостержение Толиса тоже предстояло проигнорировать и пуститься-таки на разгадку тайны в этой тёмной истории.