Мастер Игры

Пожалуйста, зовите меня Кай-сан. Никаких реальных имён и фамилий, хотя в рассказе они неизбежно будут упоминаться. Но вы ведь понимаете, в моих обстоятельствах лучше соблюдать инкогнито. А его мы, пожалуй, обозначим «мастер». Договорились? *** Зеркальные грани разного размера мелькали в натренированных пальцах, пока не складывались в ровные правильные три на три. Маленькие кусочки целого, с которыми он играл днём, как по ночам играл с людьми. Удивительно, я почему-то не сохранил в памяти тот момент, когда он пришел впервые, не отследил, чем привлёк его внимание. Может, рубашка задралась, может, я порезался, когда открывал пакет с соевым молоком, и мне пришлось слизнуть кровь с пальца. Такое со мной иногда случалось, ну, а с кем нет? Не подумайте, что я рассеянный, наоборот, очень собранный, сама аккуратность, но, будем честны, и машины иногда дают сбой, что ж с человека взять? Говорят, работающие в сфере общественного питания не запоминают лиц. Это правда, но только отчасти. Некоторые мы помним. Потому что среди однородной массы наших клиентов встречаются такие фрики или красавчики, которых сложно не выделить из толпы. Запомнишь, даже если у тебя двенадцатичасовой рабочий день и отпуск был в прошлой жизни, как у меня. Мой мастер был и тем, и другим, я имею ввиду — и чудиком, и красавчиком. По этой причине довольно быстро из разряда «флэт уайт раз в неделю в самое пекло» он перешёл для меня в разряд «приятный парень в китчевых шмотках с зеркальным Кубиком Рубика в руках». Ах, раз пекло, значит всё началось летом. Точно. Тогда было лето. *** Пот, его острый запах и вкус перебивали другие яркие вкусы и запахи. Было чертовски жарко, настолько, что его дорогой кондиционер не справлялся, он не остужал наши тела, просто оставлял на них случайные области мурашек, необитаемые острова псевдо-озноба, не приносившие нам облегчения. Они дразнили, а не охлаждали, горячка лишь усиливалась от неестественного контраста температур. Когда наконец после всего мы занимались сексом, на нём не оставалось ничего, кроме потёкшей подводки и чувства ответственности. Он должен был соблюсти меру и не прикончить меня в процессе. Конечно же, свой кусочек сахара я получал не сразу, а после долгих часов подготовки, это обычная практика в такого рода хобби. Вам, наверное, сложно представить, как это: минута, что равна пыточной бесконечности. Я даже завидую вашему незнанию, ведь первое время чувствуешь это острее, чем после долгих лет тренировки. Пожалуй, отчасти это объясняет, почему мне так снесло от него крышу. Я выжидал, терпел, как искалеченный кролик, переставший биться, замерший в капкане до момента, когда его наконец прикончат. Снаружи сплошь кровь, зубы, взмокшая грязная шкура, а внутри — переломанные кости, ну, а в моём конкретном случае — разбитое сердце, как бы пошло это ни звучало. А он всё никак не мог наесться болью. Откуда взялась его заинтересованность? Спрашиваете! Конечно, он был заинтересован, это была взаимовыгодная связь. Поймите, мы оба были в выигрыше: когда человек его сорта находит кого-то вроде меня, неопытного, но не стыдливого, дьявольски отзывчивого, это тоже в каком-то смысле подарок судьбы. А я обрёл идеального наставника. Научился читать его знаки, ту воздушную клинопись мимики и намёков, которая другим была непонятна, точно мёртвый язык или сложная бухгалтерская документация. И ему нравилось это во мне — понятливость талантливого ученика, умение схватывать на лету. Когда он прикусывал фалангу своего указательного пальца (о, как отчётливо я помню выделяющийся белый резец, который тонул в краснеющей коже), когда дорогая косметика чёрными разводами расползалась по щекам, словно ржавчина или плесень, когда тонкая нить слюны (она была розовой, почти всегда розовой от крови) тянулась из уголка рта — это означало приближение нужного момента. Я неизменно был на пределе, стоило ощутить головкой тепло кожи между его ягодицами, и в голову лез навязанный мастером, заученный мыслеобраз: охотник склонился над силками, и зверь тянется к нему вверх. Не для того, чтобы перегрызть глотку, а с тоской в глазах — в надежде на освобождение. И оно неизменно приходило к нам обоим. Нет, простите, я ошибся в описании. Пометьте — это важно! Без этой детали представление о мастере будет плоским. Детали важны, знаете ли, в таком деле, как любовь или особые игры. А когда речь идёт и о том и о другом, они важны больше обычного. Одна крошечная промашка может стоит тебе успеха. Кроме подпорченного макияжа на нём всё-таки было кое-что ещё: короткие перчатки с обрезанными пальцами. Он использовал разные, всевозможных цветов и текстур: чёрные, алые, лиловые, из кружева, кожи или бархата. Суть нашего дела предписывает использование медицинских перчаток, без них не обходится ни одна сессия. Антисептики, защита, слой латекса, разделяющий души. Я понял, что хоть сколько-нибудь важен для него не тогда, когда он пригласил меня к себе впервые, и не в тот момент, когда дал мне себя трахнуть, а когда он сменил чёртов латекс на этот деликатный, интимный аксессуар. Однажды мне повезло, я увидел его святилище. В зеркальном шкафу на бесконечных ярусах с подсветкой были спрятаны необычные экспонаты. На каждом этаже стояли прозрачные коробочки с перчатками, артефакты, свидетельствующие о высшей степени помешанности моего мастера. Но меня это возбуждало, как и всё в нём. Умышленно или нет, но тогда он приоткрыл для меня себя, а не створки шкафа. Он весь был упорядоченность, педантичность и безумие. В тот момент он сосредоточенно выбирал коробочку, чтобы сменить пропитавшийся кровью бордовый атлас на что-то новое. Его лицо на миг отразилось в зеркальной поверхности, и я запомнил мягкую и тёплую нежность в его улыбке. В ней сквозило такое, знаете ли, детское восхищение, как во взгляде школьника на невозможную первую любовь. Он смотрел на свою коллекцию так, как я хотел бы, чтоб он смотрел на меня… Всё же я никогда не понимал, по какой причине он скрывал от меня свои руки. Ни шрамов, ни изъянов я в них не видел. В обычной жизни он оставлял их обнаженными, перчатки фигурировали только в игре. Его беззащитные, лишённые своего модного панциря пальцы и ладони были ухоженными, маленькими и мягкими, как у ребенка или у избалованной девушки из хорошей семьи, они вызывали у меня неконтролируемое желание дотронутся, точно подушечки на лапах кота. Кто бы знал, что они умеют творить, обманчиво невинные в своей детской полноте. Бог ты мой, представляете, я всего лишь вспоминаю коллекцию перчаток, это же по сути тряпки, тлен, а низ живота всё равно скручивает от похоти. Я мысленно дрочу на те унизительные часы тренировок в его постели, ведь теперь повторно испытать подобное мне не удастся при всём желании. Но я не осуждаю его за принятое им решение. Так должно было случиться. Не знаю, возможно ли это, получить нечто уникальное и не раздавить собственными руками? Как думаете? Я склоняюсь к пессимистичной версии ответа. В нас это есть, я имею в виду, во всех нас — интуитивная природная жестокость к предмету обожания. Знаете, как у детей — необъяснимая жажда разобрать, сломать новую игрушку, которую недавно страстно мечтал получить. Вот и со мной у него было так же, но проблема состояла не в жестокости. На тот момент главная трудность для меня была в том, что мой мастер считал сексом совсем не то, что принято им считать. *** Мы не должны были пересечься, наши траектории не совпадали с рождения. Такие, как он, не учатся в бесплатных школах, не ездят в общественном транспорте, не едят онигири из конбини, не ходят в маленькие дешёвые клубы на концерты, на которых к билету прилагается бесплатный напиток (дрянной, конечно же, какой ни выбери), и уж точно такие, как он, не покупают себе кофе сами. Отчего он завёл эту привычку, я узнал только спустя некоторое время. Лучше бы не знал, наверное. Первые клиенты в тот день шли потоком, я улыбался всем, пробивал на кассе заказы, спрашивал, как настроение, отвечал, что и у меня прекрасное, хотя внутренне разрывал на клочки каждого покупателя. Попробуйте адаптироваться, попробуйте привыкнуть к рутинной работе, найдите в ней что-то приятное. Слышали такое? Видели? Так советуют популярные мотиваторы. Знаете, их сейчас размещают везде, даже на пакетиках с чаем. Просыпаешься дёрганный после жалких трёх часов отдыха, всю ночь готовился к экзаменам, хочешь попить чайку, словить свои честно заработанные пять минут какой-никакой гармонии. А твой чай ни с того ни с сего начинает объяснять тебе как жить. С ума сойти! Вот из таких мелочей и складывается внутренняя агрессия, копится по капле, выливаясь потом в строки в криминальной хронике. А потом ни один полицейский, ни один психиатр не догадается, что спусковым крючком был мотивирующий чай. Впрочем, именно этот совет был дельным. Я ведь адаптировался, нашёл истинное удовольствие в рутине. По крайней мере, мне так казалось. Если представить, что черепа клиентов — это чашки, и мысленно взбивать в них мозги, как молочную пену для их капуччино, то улыбка у тебя получается очень искренней, годами тренировок такой не добьёшься. Мне, конечно, ещё ямочки помогают, но и у вас должно получиться. Ну же, смелее! Попробуйте этот лайфхак на мне, а то ваше лицо кажется мне невероятно унылым. Мне помогало. Ну вот, вы уже улыбаетесь, замечательный метод, не так ли? Благодаря ему я несколько раз становился работником месяца, моё фото висело на уродливой вытертой пробковой доске рядом с рекламой сезонных акций. «Прянично-имбирный латте», «Сакура-фраппучино», «Приведи друга, получи печеньку», и там же — моя блестящая от усердия рожа на полароидном снимке. Честное слово, я на нём выглядел очень добродушным молодым человеком, вы не задумываясь дали бы мне взаймы. Простите, я, кажется, отвлекся. Но ведь мне позволительно, возраст, нервы, профессия сказываются. До склероза и пенсии, конечно, ещё далеко, но первые звоночки мы получаем где-то в сорок, имейте в виду, у вас в запасе не так много времени. Потерпите немного, я соберусь с мыслями. Ах да, мастер и я. Я и мастер. Кастовая симфония несоответствия. От него за километр веяло богатством и статусом. Не респектабельностью, нет — респектабельные мужчины не носят бархатные пиджаки, цепи, перстни с черепами, серёжки и светлые линзы, согласитесь, они ведь не красят глаза и ногти, как это делал он. Но при всей кричащей кичливости наряда, было видно, что дешёвкой тут и не пахнет, а вот большими деньгами и самоуверенностью, какая бывает только у рождённых в семье с именем — да. Возможно, его родители и были респектабельными и степенными, но он — нет. В фигуре, в чертах его умного и равнодушного лица сквозил спокойный вызов всему миру и себе, в первую очередь себе. Он выглядел достойным в эпатажной одежде, даже аристократичным, пожалуй, вся эта мишура его красила, хотя другого превратила бы в посмешище. Невысокий, нахмуренный, с осветлёнными в платиновый блонд волосами, недовольный клиент стоял перед стойкой и сжимал в руке не свой зеркальный Кубик Рубика, а смятый стаканчик — наш стаканчик. И я тут же оценил опасность ситуации, хотя страха не было, на переферии сознания билось удивление. Я не мог понять, что произошло, почему привычный алгоритм дал сбой именно в тот день. Мы ведь мыслим шаблонами, это заложено в ДНК, привычное нам милее всего: тот же ритуал одевания по утрам, довольно однообразный завтрак, маршрут до работы и обратно. И когда что-то выбивает нас из колеи — это сродни вскочившему на лице прыщу. Раздражает. Расстраивает. Удивляет — «Как же так? Почему сегодня? Почему со мной?» Нет, конечно, бармены в ночных клубах, может быть, и привыкли к разным выходкам клиентов, пьяный офисный планктон может позволить себе всякое. Я же работал в приличном кафе, у нас так себя не вели. В подобных местах все только улыбаются и благодарят друг друга, будто, заходя в кофейню, они попадают внутрь милого рекламного ролика. Приятные матовые цвета, расслабляющая музыка, запахи кофе и сладкой выпечки. Вы в курсе, что два этих аромата входят в топ самых позитивных? Они расслабляют нервы, подают мозгу неправильные сигналы, заставляют нас прикидываться счастливыми. Но он разрушил иллюзию идиллии. Страшное дело — даже голос на меня поднял:       – Всё. Я больше не могу пить это дерьмо. Ты, — указал он на меня пальцем и, разжав кулак, выронил на стойку смятый стаканчик. Из него на пластиковую поверхность, притворявшуюся мрамором, вытекла небольшая бежевая лужица, как в кино изо рта умирающего вытекает кровь.       – Да, ты. Ты пойдешь со мной и больше сюда не вернёшься. Признаюсь, у меня даже слов не нашлось, чтобы ему ответить. Так бывает всегда, когда вам хамят, ведь правда? Редко кто способен отразить удар сразу. Обычно мы молчим или мямлим нечто невразумительное. Лишь спустя какое-то время, когда обидчика уже след простыл, в голове созревает достойный ответ и ты крутишь его и крутишь в мыслях: «Надо было сказать так!» Разглядывая мое ошарашенное лицо, он криво усмехнулся и добавил, загибая пальцы:       – Ты дерьмовый бариста — это раз, это дерьмовое место — два. Тут ты не заработаешь на свой говно-университет — три, кредит тебе не дадут — четыре, и в конце семестра ты вылетишь из своего ВУЗа, как пробка из бутылки дерьмового тёплого шампанского.       – Не слишком ли много дерьма в вашем лексиконе? — выдавил я из себя через силу.       – И пять, — терпеливо загнул он свой маленький пухлый мизинец, — я дам тебе такую работу, которая за пару месяцев покроет всё твое обучение. Кем ты у нас там собираешься стать? Сисадмином? Гейм-мастером в онлайн игрушке? Третьесортным программером, который лишь поправляет нюансы в чужих кодах? Блестящая карьера, ничего не скажешь. Мой тебе совет: прямо сейчас снимай этот кокетливый фартучек и уходи со мной. У меня было много вопросов: откуда он знает обо мне столько всего, кто он такой и кто, мать его, простите за выражение, дал ему право так со мной разговаривать. Но мне не дали и рта раскрыть, из ниоткуда рядом со мной, как рыцарь в сияющих доспехах, возникла начальница смены, готовая отстаивать честь заведения. И вовремя — остальные клиенты уже поглядывали на нас с осуждением. Их иллюзия тоже дала трещины, они чувствовали себя некомфортно. А когда посетители кафе чувствуют себя некомфортно, для менеджера это крах, конец света похлеще падения метеорита.       – Какие-то проблемы? — с идиотически счастливым лицом спросила она. Ах, как же ей было далеко до моей сверх-улыбки, но она старалась, она работала над собой, честь ей и хвала.       – Никаких проблем. Правда, вам нужно заняться поисками нового сотрудника. Этого я забираю, — и наглый посетитель грубо мотнул головой в мою сторону. Надо было видеть её лицо. Скажите, у вас тоже бывают моменты, когда вы жалеете, что не воспользовались смартфоном и не сфотографировали нечто незабываемое? Я бы хотел иметь такую фотографию, даже распечатал бы и повесил на холодильник: наша железная леди, которую, кажется, боялся даже босс, покраснела от бешенства, её глаза выкатились, как бильярдные шары, она поджала губы и… Клянусь, я почти услышал, как с шипением и треском перегорела проводка в её голове. Она просто сломалась.       – Мы можем это как-то уладить? Может, Ютака сделает вам кофе повторно взамен испорченного? — механическим голосом произнесла она, пока я, сбитый с толку, пялился на эту потрясающую картину.       – Не стоит, — отрезал он.       – Может быть, в качестве извинения вам положить с собой бесплатный десерт? — выдала дежурную фразу менеджер.       – Нет, — покачал головой клиент, почему-то оценивающе посмотрев на меня сверху-вниз, и я опустил взгляд от внезапно накатившего стыда вкупе с недоумением. — Не надо десерта. Незнакомец раздражённо коротко выдохнул, засунул руку в карман… Я подумал тогда, не собирается ли он меня пристрелить за мой отвратительный кофе, точно мы были в каком-то дешёвом боевике. Честно, я бы не удивился. Но вместо пистолета он извлёк из кармана свой зеркальный Кубик Рубика и такую же серебристую визитную карточку, положил её передо мной и молча удалился. Его правая рука и во время движения к двери автоматически сворачивала грани. На карточке было написано одно слово по-английски — «Falling» — и номер телефона. Повертев её в руках, я вопросительно поглядел на начальницу, но она лишь пожала плечами, мол, выброси, если хочешь, а хочешь — бери, но я бы с таким психом не связывалась. Я вспомнил его низкий, глубокий голос, вспомнил слова про дерьмо и про десерт и положил карточку в свой бумажник. На следующий день меня уволили. Когда я спросил, за что, мне шёпотом, будто кто-то мог подслушать, пояснили, что это прямое распоряжение директора. Менеджер заговорщически поделилась, что считает виной всему вчерашний инцидент. Некоторым людям нельзя переходить дорогу, и боже упаси вас готовить им кофе. Самое противное — он был прав во всём. И в том, что работа в кофейне — это не моё, и в том, что само место было средней паршивости. Но главное, он совершенно точно описал мою ситуацию с деньгами. Моя мать умерла за полгода до того, инсульт. Сейчас такое случается сплошь и рядом даже с более молодыми людьми, а ей было 42. И всё, ради чего она горбатилась всю свою жизнь, пошло прахом. Бизнес, как оказалось, погряз в кредитах, выплатить которые я мог лишь продав квартиру, и то легко отделался. Моя подработка не покрывала расходов, а чтобы найти что-то другое, нужно было бросить университет, и не факт, что я был бы нужен нормальным работодателям с незаконченным высшим. В общем, покорно выслушав новости об увольнении, я поступил как всякий нормальный мужик, попавший в непроходимую задницу. Ещё раз пардон за экспрессию. Выпить захотел, что было естественно. Доехал до района, где снимал квартиру, купил в магазине упаковку пива и уселся дома на полу пьянствовать под канал с развлекательными шоу. Ну, знаете, с такими, самыми трешовыми, где участники соревнуются в том, кто быстрее сожрет сахарную вату или громче рыгнёт. Дно самое настоящее, лучшая закуска к дешёвому пиву и безысходности. Смотрю, значит, этот ужас, пью, утешаю себя мнимыми надеждами на то, что у этих обезьян в телеке всё, наверное, ещё хуже, чем у меня. Это же должно успокаивать, по идее, разве нет? И тут происходит нечто, доказывающее, что нет — хуже, чем у меня, быть не может. Как раз на раунде с рыганием, когда одна из участниц — весьма привлекательная дева в вечернем платье с блёстками — извлекала из себя ужасающие трубные звуки, мне позвонила моя квартирная хозяйка. Она так никогда не делала, чтоб вы знали. Я похолодел и протрезвел сразу, как увидел на экране телефона её номер. Платил я исправно, точно день в день, никогда не задерживал. Помните, говорил вам, что я — сама аккуратность? Так и есть. А ещё произошедшее с мамой крепко научило меня никому и никогда не быть должным. Так к чему хозяйке мне звонить? Голос у неё был нехороший, такой, знаете ли, срывающийся и виноватый, будто она щенка переехала машиной, вернулась, чтобы посмотреть, и случайно переехала ещё раз. Так вот она безапелляционно объявила мне о том, что я должен съехать, причем уже завтра.       – Как завтра? — обалдел я. — Погодите, у нас ведь договор. Я платил за два месяца вперёд! Вы не можете…       – Я всё могу, — произнесла она жёстко какими-то чужими словами, и мне почудилось, что это говорит не она, а тот самый гадкий утренний клиент в ярком пиджаке. И уже чуть тише и мягче женщина пояснила:       – Сынок, с такими людьми не шутят. Не знаю, что ты им сделал, но не сопротивляйся! Делай всё, что они скажут.       – Постойте? С какими людьми? Вам угрожали? — почти кричал я. — Да что ж это такое?! Давайте в полицию пойдём! Они должны помочь! Тут она повесила трубку, оставляя меня совершенно раздавленным и растерянным. Но праведный гнев и пара банок пива, выпитых залпом одна за другой, взяли своё. Я хорошенько набрался, и смелости в том числе. Трясущимися руками достал из бумажника ту самую дьявольскую серебряную визитку, набрал номер решительно, хоть и не с первой попытки, и, когда в трубке раздалось нейтрально-деловое «Алло, слушаю», я взревел:       – Я убью тебя, мразь!       – О, наконец-то, — ответили мне с ледяным спокойствием. — Созрел, значит. Ну здравствуй, Ютака. На ты так на ты. Мне нравится твой здоровый юношеский напор. Зови меня Руки-сан. Или мастер. Как пожелаешь.       – Я пожелаю, чтоб ты сдох, мастер.       – Скорее сдохнешь ты, милый, если не примешь мое великодушное предложение. В изоляции и в соплях сожаления. Без всяких перспектив, как твоя родительница. Представляете мою реакцию? Вряд ли. Такого просто не бывает, я думал, что всё это нереально, каждое произнесённое им слово, сама ситуация, всё казалось мне выдумкой, дурным сном. Помню, я даже с силой зажмурил глаза, распахнул их — проснуться не получалось. Поэтому нелепо и стихийно продолжил возмущаться:       – Вот только маму мою не трогай! Да как ты смеешь! И… вообще не понимаю, ничего не понимаю. Что я тебе сделал? Кофе хреновый налил? Но так не наказывают за кофе! Мы что, в Средние века живём? Я тебе не лакей, чтоб надо мной издеваться! Это… это всё не по-людски! Стоп, то есть ты даже не отрицаешь ничего? И ещё шантажируешь?! Да я… Да я… Я записываю наш разговор на диктофон! Конечно, я этого не делал, откуда мне было знать, что всё так обернется. Был бы подогадливее, предусмотрел бы такой вариант развития событий, но я не был догадливым, и он прекрасно это понимал.       – О, до чего мы договорились! Кто ещё шантажирует? Ничего ты не записываешь, щенок, — сказал он мне тогда со смехом. — А если ты и сделал такую глупость, то валяй — можешь попробовать отнести эту запись в полицию, увидишь, чем всё закончится. У меня внутри всё оборвалось. Это чудовище насмехалось надо мной, а я, побрыкавшись совсем немного, смирился, попытавшись найти выход:       – Ты… Что ты хочешь от меня? Говорят, с такими, как ты, нельзя иметь ничего общего.       – Homo Sapiens non urinat in ventum, Ютака.       – Что? Что ты там бормочешь? В ту минуту я был пьян, раздавлен и готов поверить в то, что он — злой колдун, который насылает на меня проклятие по телефону.       – «Человек разумный не мочится против ветра», как говорили римляне. Думаю, тебе сегодня уже советовали нечто подобное. А я перефразирую — когда тонешь, не надо привередничать, лучше хвататься за всё, что поможет удержаться на плаву, и плыть по течению. Работай на меня, как я уже говорил в кафе, это единственное, что мне от тебя нужно.       – Не знал, что римляне сочиняли афоризмы про мочу. Во-первых, я не тону! Во-вторых, ты — не то, что поможет мне удержаться на плаву, точно. Даже если бы я захотел работать на тебя, такое давление отбивает всё желание.       – Давление, дорогой мой студиозус, выявляет то, из чего сделан человек. Оно открывает нас, как устриц, чем причиняет боль и наслаждение. Без давления Моцарт не стал бы Моцартом, и другие великие тоже ничего не добились бы. Мир не собирается гладить тебя по головке, Ютака, мир хочет выжать из тебя все соки. И я с ним в этом солидарен. Так почему бы не получить от этого выгоду? Найди то, что давит на тебя приятным тебе способом, и расти, распускай свои щупальца так далеко, как дотянешься.       – Я не хочу слушать этот бред! Не хочу говорить про Моцарта и щупальца. Я хочу обратно свою жизнь — квартиру, работу…       – Маму, самоуважение, невинность… И всё то, что уже не вернёшь, да, я понимаю, желание забраться обратно в раковину объяснимо. Но как тебе другой вариант: ты перестаёшь наматывать сопли на кулак, раскрываешься, а я за это плачу. Много плачу. Столько, сколько ты и не представлял раньше в самых смелых фантазиях.       – За что платишь? — опешил я, и тут же перебил себя сам: — Нет! Я не буду на тебя работать!       – Оу, вот в этом ты ошибаешься, пугливая устрица-чан. Будешь как миленький. Я смотрел на часы. Мы проговорили больше двух минут, трубку ты не бросил. Вывод: ты безусловно заинтересован, может быть, ты по природе любопытен, может, жаден до чёртиков. Честно, мне насрать на твой внутренний мир и на те причины, что заставляют тебя говорить со мной. Но ты говоришь. Значит твой интерес тебя и уломает, а я больше не буду тратить время попусту. Жду завтра в десять на собеседование. Адрес скину смской.       – А иначе что? Запугаешь или купишь всех сдающих жилье в Токио? Чтобы мне некуда было приткнуться? Что ты сделаешь? Запретишь торговцам продавать мне еду в конбини?       – А это отличная идея, спасибо, что подкинул. Только не еду. С завтрашнего дня даже не пытайся покупать алкоголь. С тебя хватит, сохраняй разум чистым. А не захочешь, так я об этом позабочусь.       – Ты не имеешь права так поступать, — на автомате повторил я, совершенно растерявшись.       – Я имею всё, что я хочу, — он явственно улыбнулся в трубку. — Спокойной ночи, Ютака, и до встречи. Завтра всё изменится.