День за днём

      Вечером девятнадцатого декабря тысяча восемьсот сорок шестого года на пороге полицейского управления Петербурга появилась фигура. Фигура сутулилась и передвигалась исключительно по неосвещённым сторонам улиц. Благодаря чёрному обличию, ей удавалось сливаться с углами домов. Лицо своё фигура прятала в шарфе, а руки в кожаных перчатках держали перед грудью свёрток. Подмышкой была зажата трость, мешавшая ходьбе и цепляющаяся за стены. Оказавшись на освещённом пороге полиции, фигура попыталась выпрямиться и принять солидный вид, однако это было лишним, полицейские служители, стоявшие у входа, совершенно не обратили на посетителя никакого внимания.       Мужчина прошёл через дубовые двери и оказался в шумном и ярко-освещённом коридоре. Здесь уж к нему подошёл юноша в форме и звонким голосом спросил: — Вы по какому вопросу? — Я к господину обер-полицмейстеру по личному делу, — хрипло ответил мужчина, едва показывая кончик носа из-под шарфа. — Его высокородие не принимает, — покачал головой юноша. — Не могли бы Вы доложить его высокородию, что его просит принять Николай Васильевич Гоголь? — мужчина опустил шарф, и голос его прозвучал не так глухо, как раньше. — Как? Тот самый? — удивился служащий и уставился на посетителя. Тот скромно кивнул и закашлялся. — Сейчас доложу, — как мальчишка поскакал он по ступенькам наверх, а Николай Васильевич остался ждать.       Неодобрительные взгляды полицейских служащих совершенно его не смущали. Он переминался с ноги на ногу и смотрел прямо перед собой, пока с лестницы не послышался голос старого знакомого. — Батюшки, Николай Васильевич собственной персоной, — Александр Христофорович Бинх, несколько постаревший, с поредевшими бакенбардами, а в остальном всё такой же, стоял, рядом с юношей, на верхней ступеньке. — Проходите-проходите.       Гоголь кивнул и спешно поднялся по лестнице. Присутствующие провожали его недоумёнными взглядами и шёпотом. Впервые видели они, чтобы господин обер-полицмейстер выходил из кабинета и лично встречал посетителей. Александр Христофорович, заметивший непорядок, произошедший по его вине, грозно осмотрел всех сверху вниз и рявкнул: — У вас работы нет? Могу добавить! — тут же все любопытные отвернулись и принялись изображать деятельность, чтобы после возвращения того самого юноши, расспросить у него о посетителе.       Бинх приветственно склонил голову и, в последний раз посмотрев на подчинённых, скрылся вместе с Гоголем на втором этаже. Молча они прошли мимо нескольких дверей, а возле одной обер-полицмейстер остановился и произнёс: — Если Вы не возражаете, мне нужно ненадолго отлучиться и закончить некоторые дела. Вы можете подождать в моём кабинете, а после я буду в Вашем полном распоряжении. Вы не спешите? — Нет, я прибыл в Петербург несколько часов назад и намерен остаться надолго, а дело моё не первой важности, — кивнул Гоголь. — Вот и отлично, — Бинх открыл дверь кабинета и впустил туда Николая Васильевича.       Когда дверь закрылась, Гоголь осмотрелся. Кабинет был большим и вмещал в себя несколько дубовых книжных шкафов, забитых под завязку книгами, огромный письменный стол, на котором аккуратными стопками были разложены бумаги, два мягких кресла с резными подлокотниками, расположенные друг против друга подле окна, и три одинаково-невзрачных стула, два у стола, а третий прямо у двери. Также возле двери стояла вешалка, на которой висело чёрное пальто с зелёным воротником. Николай Васильевич положил на стул свёрток, пристроил рядом трость и снял пальто, припорошенное снегом. Повесив его рядом с другим, мужчина начал разматывать длинный шарф. Когда шарф оказался на вешалке, Гоголь взял в руки свёрток, задумчиво повертел его в руках и несмело подошёл к столу. Знакомая до боли книга лежала на самом краю. Экземпляр «Мёртвых душ», отправленный Бинху несколько лет назад, самим писателем и подписанный им лично. Ответа на этот подарок Николай Васильевич не получил и думал, что Александр Христофорович либо не получил его, либо просто проигнорировал. Он взял в руки книгу и задумчиво повертел её. Заметил, что некоторые страницы загнуты и открыл первую попавшуюся. Не успел он увидеть, что именно было на ней, как дверь открылась, и вошёл обер-полицмейстер. — Да, перечитываю Вашу книгу, Николай Васильевич, — кивнул Бинх и в три шага оказался подле стола. Забрал книгу у автора и кивнул на кресла. — Присаживайтесь. — Спасибо, — кивнул Гоголь и устроился в кресле. Александр Христофорович положил книгу туда, где она была до этого, и сел напротив. — А я слышал, Вы покинули Россию, — на лице Бинха появилась улыбка. — Какими же судьбами снова у нас? — По чрезвычайно важному делу, — Гоголь посмотрел вокруг, заранее зная, что никого нет, кроме их двоих. Взгляд его задержался на двери. Обер-полицмейстер заметил это и усмехнулся. — Будьте спокойны, нас никто не подслушает, на этом этаже остались только мы с Вами. — Хорошо, — писатель посмотрел прямо в глаза собеседнику. — Помните ли Вы те события, которые произошли восемнадцать лет назад в Диканьке? — Я не так стар, как может показаться, Николай Васильевич, и помню всё прекрасно, — оскорбился мужчина. — А знаете ли Вы, что в прошлом году скончался Яков Петрович Гуро? — продолжал Гоголь, не отводя пронзительных голубых глаз от лица Бинха. — Моя нынешняя должность обязывает знать всё. К чему Вы клоните? — Александр Христофорович наклонил голову и прищурился. — Елизавета Данишевская, — сказал писатель и откинулся на спинку, ожидая, что его поймут, но Бинх вопросительно смотрел на него и пожал плечами. — Она жива, — обер-полицмейстер неопределённо хмыкнул. — И она всё ещё в руках Тайного общества. — Неужели, идеи Бенкендорфа настолько хороши, что находят последователей даже после его смерти? — Выходит, что так, — Николай Васильевич вздохнул. — Откуда Вы узнали про Данишевскую? — Видение, Александр Христофорович, — усмехнулся писатель. — И вот этот свёрток, — он приподнял свёрток, который всё это время покоился у него на коленях. Бинх заинтересованно подался вперёд.       Гоголь аккуратно развернул свёрток. В нём оказался исписанный лист бумаги, брошь, какие-то сложенные вчетверо бумаги и шёлковый платок. — Вы позволите? — Александр Христофорович потянулся к листу. — Нет. То есть, да, но лучше я Вам зачитаю некоторые фразы, чтобы… — Гоголь, уже не тот молодой юноша, которого знал когда-то Бинх, вдруг покраснел. Обер-полицмейстер кивнул. — «Мне просить Вас о помощи спустя столько лет неловко и страшно. Но я всё же надеюсь на лучшее, потому что лучшее, что было в моей жизни…» Кхм, — Гоголь пробежался по строчкам глазами. — Вот. «Управление Тайного общества в последние дни буквально сходит с ума. Всем им словно в голову ударил хмель, они грезят о мистическом, как никогда прежде. Жажда собрать всадников и сделать армию возродилась. И помочь им должна я, но сил моих больше нет убивать по их указке…» — Бинх нахмурился. — «Я прошу Вас, как человека честного и праведного, а также единственного, кому я могу доверять, помогите мне…» Она приложила какие-то документы, в которых есть имена, но я не знаю насколько всё это необходимо. — Вы считаете, что её словам можно доверять? — Я бы не стал, но видение, — развёл руками писатель. — В любом случае, не подумайте, будто бы я не рад Вас видеть, но причём здесь я? — Бинх сложил руки на груди и откинулся в кресле. — Видение было о Вас, — сухо ответил Гоголь. — Обо мне? — переспросил Александр Христофорович и прищурился. — Да. — Интересно, — задумался Бинх. — И что же там было ещё? — Вы, Лиза и Михаил Лермонтов с какой-то дамой. Его я намерен отыскать в самое ближайшее время. — Искать Вам его не придётся долго. Завтра он возвращается из ссылки и будет у меня дома. — Это существенно упрощает дело, — обрадовался Гоголь. — Это всё, что есть у Вас? Вы ради этого вернулись? — Возвращаться я планировал ещё раньше, но сейчас у меня нет больше ничего. Я смею надеяться на Вашу помощь. — Нет, — покачал головой Александр Христофорович и поднялся на ноги. Смотрел он теперь на Гоголя сверху вниз, заложив руки за спину и нахмурившись. — Простите, Николай Васильевич, но я в эти дела лезть не буду. С Лермонтовым свести — пожалуйста, помочь с издательством — тоже запросто, принять в своём доме — тоже рад, но ворошить историю со всадником… увольте. — Александр Христофорович! — Гоголь вскочил следом и стал совершенно похож на бледного юношу, приехавшего в качестве писаря расследовать убийства в Диканьке. — Неужели, Вам стало так неважно, что Тайное общество делает с Лизой? Что оно делает в принципе? Куда делась Ваша честь? — Во-первых, Данишевская — преступница и меня волновала только мера её наказания. Во-вторых, Тайное общество преследует свои цели и для достижения их сметёт всех, мы с Вами в этом не раз убеждались. И в-третьих, я не хочу повторения истории с Александром Сергеевичем и Михаилом Юрьевичем. В конце концов, у меня есть семья, есть сила, которую я могу направлять на другие проблемы государства, более насущные и менее для меня рискованные. И в действительности, мне почти шестьдесят лет, Николай Васильевич, разборки с Тайным обществом и их всадниками явно не для меня. Мне очень жаль. — Меня не было в России десять лет, а самый лучший человек, которого я знал, отказывается бороться со злом, — усмехнулся Гоголь. — Это борьба с химерой, господин писатель, — резко сказал Александр Христофорович. — Хорошо, — посетитель кивнул. — Тогда, до свидания, ваше высокородие. Я зайду к Вам завтра после обеда. — Мы всегда рады такому гостю, как Вы, — обер-полицмейстер первым подошёл к вешалке и снял своё пальто. Случайным движением, он уронил трость писателя. — Вы теперь ходите с тростью? — Мне рекомендовали с ней ходить, — скомкано ответил Гоголь и стал заматываться в шарф. — Я надеюсь, что, несмотря на наш разговор, завтра Вы поведаете о своих приключениях за границей? — учтиво спросил Александр Христофорович. — Домашние их просто обожают.