Среди дождя

В тот день, казалось, тучи со всей Поднебесной сошлись над Цзиньлином, чтобы выплеснуть скопившуюся в них воду. Даже в полдень стоял полумрак, а к вечеру среди струй ливня и противоположную сторону улицы разглядеть было сложно. Вода пробиралась в фонари, факелы гасли, не успевая разгореться. Столица погрузилась в холодную мокрую темноту. Принц Цзин, по обыкновению, посетил резиденцию Су, пройдя по подземному ходу. Никаких особо срочных и важных дел к Мэй Чансу у него не было, но существовал набор тем, обсуждать которые стоило время от времени, и сидеть у жаровни, неспешно разговаривая о вечном, которое одновременно — сиюминутное, казалось наилучшим занятием для столь малопригодного для жизни дня. И они разговаривали, отрезанные дождем от большого мира, в тепле и уюте, когда в комнату влетел Чжэнь Пин и, еще кланяясь, выпалил: — Глава! У ворот принц Юй! Цзинъяню показалось, что он ослышался. Юй должен сидеть дома под арестом, и тем более что ему делать у порога Мэй Чансу, раз они теперь уже очевидно враги… …или в этом и дело?! Многое можно проделать втайне и без свидетелей в такой ливень, когда и взрыва, пожалуй, не услышат даже на соседней улице! Господин Су тоже привстал, недоуменно хмурясь, но тут Чжэнь Пин перевел дух и добавил: — Один. Вообще один, без сопровождения. Без зонта даже. И он, понимаете, глава, не стучался. Стоит и все. Мы его не узнали сперва, подумали, какой-то бродяга… Цзинъянь покосился на Мэй Чансу и, наверное, впервые увидел на его лице выражение всепоглощающего непонимания. — Он еще… — тут Чжэнь Пин нахмурился, явно пытаясь выразить невыразимое, — под дождем не очень хорошо видно, но он… как опиума накурился, что ли. Странно выглядит. Что прикажете делать, глава? Мэй Чансу помолчал несколько секунд. — Думаю, пригласим его внутрь, — произнес он и качнул головой, будто сам не веря, что сказал это. — Я не возьмусь предполагать, что случилось, но надо бы выяснить. В конце концов, он может быть просто пьян или действительно… накурился, — весь облик его говорил о том, что он не допускает такой возможности. Чжэнь Пин бросился обратно. Цзинъянь поднялся. — Я пережду в подземелье? Хотелось бы сразу узнать, что это за выходка… — Ваше высочество, — торопливо остановил его Мэй Чансу, — если я смею просить… останьтесь. Вон там за книжными полками темно, вас не будет видно, и вы услышите и увидите все сами. — Мне кажется некрасивым подслушивать, даже в такой ситуации, господин Су. — Дело не в этом. Небывалая дерзость с моей стороны, я понимаю, но… если принц Юй и правда не в себе, и если ему взбредет в голову затеять какое-то непотребство — любой из моих людей, поднявший на него руку, будет повинен если не смерти, так жестокому наказанию. Вам же, ваше высочество, можно невозбранно стукнуть его по голове чем-нибудь тяжелым. Простите, предлагать вам роль телохранителя чудовищно непочтительно, но… — Я понял. Все верно, — оборвал его Цзинъянь и поспешно нырнул в густую тень за книжным стеллажом. В самом деле, рукоприкладство по отношению к циньвану запросто могло стоить простолюдину головы. А принца Цзина за драку со старшим братом в чужом доме разве что пожурят за непочтительность, и то навряд ли, коль скоро принцу Юю вообще не следовало тут быть. Мэй Чансу погасил одну из ламп, и в комнате остались только два освещенных участка: у жаровни и ближе ко входу, там, откуда должен был появиться незваный гость. И он появился. Без обуви и без плаща — впрочем, плащ, если он и был, не спас принца Юя от дождя; с его щегольского, винного цвета халата капала вода, тонкие струйки сбегали с волос, и Цзинъянь подумал не к месту, что Пятый брат нехорошо смахивает на утопленника. А затем тот вошел в пятно света, и Цзинъянь подавился вдохом. Он видел такие лица на поле боя — у солдат, раненных в живот. Когда тело еще живет, сердце гонит кровь по венам, зрение и слух в порядке и даже боль отступает, подавляемая исступленной жаждой дальнейшего существования, — а сам человек уже знает, что он покойник, не сейчас, но через несколько дней, неизбежно, и лекари могут лишь продлить его мучения. Вот такое лицо еще-не-мертвеца было у принца Юя, и судя по тому, как заметно дернулся Мэй Чансу, ему подобное зрелище тоже было не в новинку. — Что привело ваше высочество ко мне в этот час и в такую погоду? — поинтересовался он прохладным светским тоном; но Цзинъянь знал господина Су уже достаточно хорошо, чтобы видеть по позе, по тому, как сжались пальцы на меховой накидке: на самом деле он спрашивал «что стряслось с вами, ваше высочество?!» Принц Юй даже не взошел на ступеньку, отделяющую жилую часть комнаты от проходной. Он опустился на колени — годы, десятилетия практики, Цзинъянь никогда не умел преклонять колени так красиво, как это делал Пятый принц! — и поклонился ошеломляюще церемонно. — Прошу простить меня, господин Су, я нарушил ваш покой, — вот и речь его оказалась под стать выражению лица, замедленная и прерывистая, будто после каждого слова он переводил дыхание, хотя это было не так. — Я пришел воззвать к вашей мудрости. Мне нужен совет. Вокруг него медленно ширились лужицы дождевой воды — у колен, под рукавами. Цзинъяню показалось вдруг, что это все сон, ведь такого просто не может быть. Он украдкой ущипнул тыльную сторону ладони, поморщился от боли, но не проснулся. — После всех событий минувших дней вы желаете моего совета, ваше высочество? — переспросил Мэй Чансу, не скрывая удивления. — О, речь не о придворных играх, — здесь должна была показаться или прозвучать улыбка, но ее не было — ни на губах, ни во взгляде, ни в голосе; принц Юй словно вовсе не испытывал никаких чувств. — Кое о чем более существенном. Принц Юй и нечто более существенное, чем придворные игры? Цзинъянь вгляделся пристальнее, но он не был и вполовину так опытен в чтении по лицам, как Пятый брат — в сокрытии истинных мыслей. — Мои скромные познания к вашим услугам, ваше высочество. И снова по мимолетной заминке Цзинъянь понимал: Мэй Чансу проглотил самоочевидное предложение сначала переодеться в сухое. Это было бы вежливо и правильно, но с этим гостем советник не желал быть вежливым. — Господин Су. За последнее время я узнал, — начал принц Юй размеренно, — что титул наследного принца был недоступен для меня с самого рождения; что любые мои старания угодить отцу-государю были бесполезны просто оттого, что кровь в моих венах недостаточно чиста; что верная советница, много лет помогавшая мне, все это время действовала в интересах совсем других людей; что моя родная мать была убита по приказу моего отца человеком, которого я глубоко уважал. Господин Су, из всех людей, которым я верил, вы вырыли для меня, пожалуй, наименее глубокую яму. Мне не к кому больше обратиться. Научите меня, господин Су, как мне теперь жить… На последнем слове голос принца странно надломился — словно хрустнула фарфоровая чашечка под солдатским сапогом. Цзинъянь стоял в своем углу, ошеломленный. Он почти ничего не понял — что там с кровью и матерью Цзинхуаня?.. — но последняя фраза, произнесенная Пятым братом, была неожиданной настолько же, насколько пугающей. Это Юй-то, всегда самоуверенный, это он спрашивает, как ему быть с собственной жизнью?! Да что такое произошло?! Мэй Чансу, по-видимому, испытывал сходные чувства. — Принц Юй, ваше высочество… боюсь, я не осведомлен достаточно, чтобы давать вам какие-то советы по этому поводу. Быть может, вы не откажете просветить меня? И пройдите же в тепло, — не выдержал он наконец. Юй только головой мотнул. — Я вам там залью все, — тихо ответил он, неожиданно на просторечный манер. — Так снимите верхнюю одежду. Право же, ваше высочество, на вас смотреть холодно! — Это неприлично. Цзинъянь решил, что кто-то тут сходит с ума: то ли у брата непорядок с головой, то ли ему самому мерещится гуй знает что. И еще ладно, Пятый принц мог не знать, как легко можно простудиться насмерть, вымокнув под ливнем ранней весной и не переодевшись вовремя, — ему, в отличие от Цзинъяня, наверняка не приходилось терять людей таким образом; но чтобы принц Юй отказался от комфорта под предлогом соблюдения приличий? В доме низкорожденного?! Он протер глаза. Не помогло. Мэй Чансу вздохнул и выбрался из-под мехов, которыми укрывал ноги. — Если ваше высочество не изволит послушаться, никаких советов я не обещаю. Идите сюда сейчас же. Снимите халат и завернитесь в покрывало. Приказной тон от Мэй Чансу Цзинъянь уже слышал прежде, но никак не ожидал, что советник осмелится таким образом разговаривать с принцем Юем. Однако сегодня все шло не так, как обычно. Принц Юй даже не попытался возразить: встал, взошел на ступеньку, потянулся к поясу и недоуменно моргнул, когда не сумел расстегнуть его застывшими пальцами. Мэй Чансу подошел и избавил принца от верхней одежды так ловко, словно это было для него занятием совершенно обыденным. — Сядьте. Вот, — и он набросил на плечи Цзинхуаня меховое покрывало. — Сейчас я заварю вам чаю, и вы расскажете, что происходит. — Как скажете, господин Су. Ну точно, обкурился, подумал Цзинъянь неприязненно. И немедля отверг эту мысль: глаза у брата были нормальные, а не как у тех несчастных, кто пристрастился к западному зелью, — со сжавшимися в точку зрачками. И это выражение лица смертельно раненного… Мэй Чансу мельком покосился туда, где притаился Цзинъянь, дернул плечом, то ли извиняясь, то ли выражая все то же недоумение. Цзинъянь качнул головой, хоть и понимал, что его не видят: все еще не было понятно, с чем пришел Юй и что произойдет с ним в следующую минуту. Следовало быть начеку. Чашку с чаем советник едва ли не сунул принцу в руки: — Пейте. Вам это необходимо. На застывшем лице Юя, казалось, не дрогнул ни единый мускул, даже когда он послушно, не морщась, влил в себя горячий и — судя по запаху — не особенно приятный на вкус чай. Видимо, Мэй Чансу щедро намешал туда лекарственных трав, которые пил сам. — Теперь рассказывайте, ваше высочество. В том порядке, в каком вам удобно. Похоже, Мэй Чансу уже случалось иметь дело с чем-то подобным, понял Цзинъянь, слушая, каким плавным и вкрадчивым голосом советник просит Юя говорить. И принц заговорил. Так же ровно и размеренно, как в начале: о письме матери, об откровениях Цинь Баньжо, о хуа, о принцессе Сюаньцзи. О том, как он нашел ветеранов армии Чиянь — еще тех, прежних, воевавших тридцать с лишним лет назад, — и услышал от них подробный рассказ о том, как командующий Линь сразил в поединке принцессу Линлун. О том, как тот же командующий Линь как-то сказал своему сыну и Седьмому принцу, не зная, что Цзинхуань рядом: осторожней с ним, это змееныш… Цзинъянь невольно сжал пальцами виски. Он не помнил этого разговора, зато помнил, что прозвище «змееныш» намертво приклеилось к Цзинхуаню года на два. И как они с Линь Шу убегали и прятались, не желая принимать Пятого брата в свои игры, тоже помнил. Обычные детские шалости, третий всегда лишний, ведь так? А принц Юй говорил: о том, как лез из кожи вон, пытаясь заслужить одобрение отца, но так и не сумел понять, почему на одни и те же поступки тот реагирует, то осыпая сына милостями, то гневаясь или попросту не замечая; о том, как шесть раз уворачивался от кинжала, стрелы или яда и поначалу еще пытался призвать Четвертого брата к ответу, так неискусно тот заметал следы, а потом перестал и пытаться, ибо стало ясно, что государь не желает видеть вины наследника. Юй не жаловался, не возмущался, он просто говорил без выражения, с тем же неподвижным лицом, связно и красиво, как будто это умение вбито было в самые кости… У Мэй Чансу лицо тоже сделалось белым и застывшим, будто что-то из сказанного принцем слишком близко и слишком болезненно касалось его самого. Что ж, сложно было и ранее не заподозрить, что у господина Су свой личный интерес при дворе Великой Лян. Что толку сейчас гадать, какой именно. Цзинъянь слушал ровный голос брата, — как если бы отцовский евнух зачитывал указ о выделении средств на год вперед, — а слышал крик боли и отчаяния, тот самый, несущийся в конце битвы над любым полем сражения. Крик тех, кто не хочет умирать, но знает, что умрет, через час ли, через день. Он слишком хорошо помнил, каково это — когда весь твой мир в одночасье переворачивается, и ты блуждаешь, как на пожарище, в попытке отыскать хоть что-то, натыкаясь на обломки дорогих сердцу вещей и на мертвые тела. Он и сам заходился этим молчаливым криком, не умея и не смея выплеснуть всепожирающее горе. Столько лет прошло, а как вчера… — Теперь я знаю, что вся моя жизнь, сколько я ее помню, была одной огромной ложью, — сказал принц Юй и все-таки улыбнулся — Цзинъянь содрогнулся от этой улыбки, больше похожей на оскал. — Я думал до сегодняшнего дня, что знаю, как мне быть с этим. Сегодня я… протрезвел. Мэй Чансу, не говоря ни слова, подал принцу еще чашку чая. Тот принял ее, но пить не стал — сидел, бездумно оглаживая пальцами горячие фарфоровые бока. — Позвольте мне высказать догадку, — очень тихо и внятно произнес Мэй Чансу. — Вы намерены поднять мятеж, ваше высочество, не так ли? Принц Юй утвердительно склонил голову, и у Цзинъяня что-то екнуло внутри. Если Пятый брат пришел, чтобы его отговорили, — хорошо. Но если у господина Су не получится — брат его убьет, убьет непременно, потому что нельзя оставлять в живых того, кто знает… Нет, стоп, но ведь это невозможно. Он пришел один, безоружный, он прекрасно знает, что Фэй Лю стережет любое движение любого гостя, тем более незваного. Что тогда? Отряд снаружи, ожидающий сигнала? Пороховые заряды под стенами? Но не в такую же погоду! Отравленный колодец? Охрана резиденции Су свое дело знает, они бы поймали отравителя. Что, что замыслил Цзинхуань?! И как назло, Цзинъянь явился в гости без меча. — Хотите, чтобы я убедил вас, что не стоит этого делать? — казалось, еще тише проговорил Мэй Чансу. — И вы мне поверите? Принц Юй посмотрел на чашку у себя в руках, словно до сих пор не замечал ее, поднес к губам, едва пригубил. — Если б я знал, чего хочу, — признался он с горьким смешком. — У меня такое чувство, господин Су, словно я сорвался с утеса и думаю, падая, как бы так помахать руками, чтобы взлететь. Беда в том, что люди не летают, сколько ни маши… Вот откуда это мертвое выражение лица, понял Цзинъянь. Вокруг вольный ветер, а внизу — все приближающиеся острые камни. Мэй Чансу налил в чайник новую порцию воды из кувшина, поставил на угли. Цзинъянь даже из своего угла видел, что пальцы, придерживающие рукав, заметно дрожат. — Посмотреть в лицо отцу-государю и спросить, за что он так поступил с вами? Принц Юй дернулся, как если бы отец-государь по дурной своей привычке запустил ему в голову чем-нибудь тяжелым и попал. — Очень бы… хотелось, — выдавил он сквозь стиснутые зубы. — Как по-вашему, мятеж того стоит? — А разве обязательно?.. — Вы как будто не знаете императорского нрава. Отвечать на такой вопрос он станет, только если я ему нож к горлу приставлю. Или он мне, — судорога, отдаленно схожая с улыбкой, прошла по лицу принца. Болезненная складка между бровей советника сделалась заметнее. — Иными словами, вам все равно, выиграете ли вы или проиграете, ваше высочество? Не высока ли цена за один честный разговор? — Цена? От тихого и все такого же невыразительного смеха принца Юя у Цзинъяня побежали мурашки по спине. Может, он не накурился, а просто спятил? Такое тоже приводилось видеть — у солдат, не вынесших напряжения боя и страха смерти… — Скажите мне, господин Су, а какой у меня выбор? Сидеть тихо, зная все то, что я теперь знаю? Вести праздную жизнь? Бегать по мелким поручениям сначала отца, а потом Седьмого брата? В монахи постричься? — он отставил чашку с остывшим чаем и сплел пальцы в замок. — Проще всего, конечно, было бы повеситься. На дворцовых воротах. Старшая принцесса Цзинъян, помнится, зарезалась на пороге тронного зала. Великолепная женщина. Меня туда не пропустят с оружием. Жаль, было бы изящно. Мэй Чансу, взявшийся было за чайник, выронил его. Кипяток выплеснулся в угли, вздымая облако пара и золы. — Ваше высочество! — его голос странно дрогнул. — Не… не шутите так. — Да разве я шучу. Повисло напряженное молчание. Цзинъянь усилием воли заставил себя разжать кулаки, стиснутые до боли в пальцах. Его не было во дворце, когда тетушка… А вот Цзинхуань был, и видел, наверное, и хочет последовать по ее стопам? Нет, не хочет. Это его не устраивает. Ему хочется мятежа. Сыграть с судьбой в кости: на кону трон или жизнь. Лучше б и правда повесился, зло подумал Цзинъянь и вдруг ужаснулся собственной злобе. Они с Цзинхуанем никогда не дружили, никакой братской любви, сначала просто взаимная холодность, затем яростное соперничество, но желать ему смерти? За то, что ему так больно, что он не знает, то ли пойти удавиться, то ли вцепиться в глотку отцу? Тогда, приехав из Дунхая, Цзинъянь ощущал себя так, будто на него, на все его безмятежное бытие сошла лавина. А Цзинхуань сейчас? Каково человеку жить и дышать, зная, что решительно все, что было у него, с самого раннего детства и до зрелых лет, — пыль и ложь? Но восстание… Разве это что-то исправит? А самоубийство — разве исправит? Словно отвечая его мыслям, Мэй Чансу сказал: — Ваше высочество, вам прекрасно известно, что я действую в интересах принца Цзина. Если бы ваше намерение повторить прощальный жест Старшей принцессы Цзинъян было… глубоким и искренним, полагаю, я бы вас даже поддержал. Это действительно… — а вот теперь и советник стиснул край рукава так, что побелели пальцы, — было бы очень говорящее деяние. Бесспорно, вы причинили бы государю существенную боль. — И окончательно расчистил бы дорогу принцу Цзину. — Да и нет. Вы сами прекрасно знаете про баланс при дворе. — О да. Столько лет играть роль свинцового груза на весах. Конечно, я знаю. Итак, вам этот вариант не по вкусу, потому что, когда меня не станет, на принца Цзина будет устремлен чересчур пристальный взгляд императора? — и снова судорожная улыбка исказила лицо принца Юя. — Я не вправе сбрасывать со счетов и это соображение. Но, ваше высочество, далеко не только поэтому. Ваши таланты… Принц Юй поднял руку, останавливая собеседника. Она не дрожала, но Цзинъяню показалось, что ногти у брата синеватые. От холода? От чего-то еще? Или просто шутит шутки свет в комнате? — Не надо, господин Су. Не надо про упущенные возможности и зарытые в землю таланты. Мне об этом каждый день свистит в уши Баньжо. Что я должен что-то сделать, что я не могу это так оставить, что тени моих родичей-хуа смотрят на меня в надежде на месть и справедливость… Знаете, сколько хуа было истреблено в той последней… недовойне? Я получил копию доклада Линь Се. Почти семьдесят тысяч, он писал. Все, кто взял в руки оружие. Мужчины, женщины — у хуа женщины тоже сражаются. Сражались. И еще те, кто подносил стрелы, готовил пищу, укрывал раненых, пытался бежать в Великую Юй. Сколько-то ханьцев тогда тоже уничтожили. И полукровок вроде меня. Женщин, вышедших за ханьцев, — как шпионок и подстрекательниц. И вот Баньжо говорит мне: вы должны, вы последний от царской крови хуа. А я… что я знаю о тех хуа? Что она сама знает, она же была ребенком, когда это все случилось… А вы — вы скажете, что я рожден принцем Великой Лян, что я могу и должен служить во славу и на пользу народа, что я образован и подготовлен именно для этого. Да? Я неплохо успел узнать вас, господин Су, верно? Вот только… народ моего отца истребил народ моей матери, и кто я сам после этого, и кому должен служить? Цзинъянь слушал эту речь не дыша, боясь упустить хоть звук и не отрывая глаз от брата, и потому не сразу заметил, что Мэй Чансу стал еще бледнее, до странной полупрозрачной желтизны, до посеревших губ. — Ваше высочество… — начал он сдавленно и вдруг всхлипнул, пытаясь вдохнуть, схватился за горло. Цзинъянь стремительно шагнул на свет — плевать на скрытность! — но замер, потому что старший брат успел первым. Принц Юй потянулся к Мэй Чансу, отпихнул ногой столик и поймал оседающего на пол советника — так легко и естественно, словно делал это сотни раз. Уложил к себе на колени, набок, поддерживая голову, и обернулся, готовый позвать слуг. Мэй Чансу вцепился ему в ладонь мраморно-белыми пальцами. — Не… надо, — прохрипел он, судорожно втягивая воздух, — это… сейчас пройдет… простите… ваше… — Дышите, — ответил ему принц Юй, — не тратьте силы на слова, дышите, господин Су. Легко, едва дотронувшись, провел большим пальцем по щеке советника. И уронил руку. Цзинъянь словно прирос к полу. Один этот жест рассказал ему больше, чем могла бы поведать целая книга. Подарки, которые принц Юй неизменно присылал Мэй Чансу и которые тот упорно отвергал, и это уже после того, как было явно выиграно сражение с принцем Сянем за верность гения цилиня. Скандал, который должен был бы стрястись после того, как обман выплыл наружу, и которого так и не случилось. Принц Юй, пришедший изливать свою боль человеку, предавшему его. И это прикосновение, полное нежности, но оборванное и не имеющее никакого продолжения. Принц Юй был влюблен в Мэй Чансу, преданно и безответно. И Мэй Чансу об этом знал, и Юй знал, что тот знает. Поэтому ли советник, казалось, вовсе не опасался, что принц Юй, когда вскроется обман, нанесет какой-то вред ему лично? Чтобы атаковать что Цзинъяня, что матушку, требовались непростые интриги, но жизнь простолюдина, пусть даже приглашенного ко двору советника, мало чего стоит в глазах императора. Пожелай принц Юй, и мог бы сделать с Мэй Чансу… не что угодно, но очень многое. Но он не пожелал. Следовало ли винить брата в том, что натворил Ся Цзян — допрос, темница, яд, — Цзинъянь не знал, но сомневался, чтобы принц Юй имел какую-то власть над управлением Сюаньцзин. Уж скорей наоборот. Он сморгнул, возвращаясь в реальность из глубины раздумья, и понял, что принц Юй смотрит прямо на него. Глаза в глаза. Цзинъянь до хруста стиснул зубы. Причина, по которой он сидел в засаде, была, разумеется, вполне уважительной. Но она оказалась ложной, принц Юй явно не собирался — как выяснилось — делать ничего такого, что потребовало бы вмешательства принца Цзина… и вот он уличен в поведении вполне позорном, и тайны, которые ему довелось услышать, его не просто не касались, а должны бы быть навеки похоронены в сердце Мэй Чансу… — Ты словно жабу проглотил, Седьмой братец, — сказал принц Юй и даже улыбнулся по-человечески, хоть и бледно-бледно. — Господин Су — твой человек, он и так рассказал бы тебе почти все. Хорошо, что не пришлось его утруждать лишний раз. Мэй Чансу, все еще лежа у принца на коленях, попытался что-то сказать, но закашлялся сухо и надрывно, и принц Юй осторожно сжал его плечо: — Может, все же лекаря? Нет? А… Цзинъянь, пожалуйста, налей воды. Это было дико. Это было настолько ненормально, что Цзинъяню вновь показалось — он спит и видит сон. Дурацкий сон, в котором Мэй Чансу раздевает принца Юя, а тот собирается бунтовать против отца, вешаться на воротах… и говорит «пожалуйста». От долгой неподвижности тело затекло, и он с трудом подошел, сел прямо на пол, налил в чашку воды, расплескав чуть не столько же, сколько наливал, и поднес к губам все еще бледного, но уже чуть лучше выглядящего Мэй Чансу. Тот покорно пил мелкими глотками, прикрыв глаза, и Цзинъяню подумалось вдруг, что из них троих сейчас не испытывает неловкости только Цзинхуань, и то лишь потому, что напрочь оглушен своей болью. Трудно было и вообразить себе более неудобную встречу. Вода закончилась, и Мэй Чансу обозначил желание сесть. Принц Юй отпустил его немедленно, но Цзинъянь краем глаза уловил, как рука брата потянулась было — то ли поддержать, то ли погладить еще раз так же невесомо — и отдернулась, как от раскаленных углей. — Ты пришел прощаться, — подумал Цзинъянь, и только когда на него уставились и принц Юй, и Мэй Чансу, сообразил, что подумал — вслух. — Что, чем больше жемчуга в уборе, тем взгляд проницательнее и язык длиннее? Привычная насмешка, только теперь — точно в цель… и все еще произнесенная так, будто шутнику все равно. — Ты не поднимешь мятеж, старший брат, — ответил Цзинъянь. На Мэй Чансу он старался не смотреть. — Тебе не дадут такой возможности. Узкие губы Цзинхуаня медленно растянулись в ухмылке. — Неужто? — Если знаю я, то и отец узнает, — Цзинъянь произнес это так твердо, как мог. Мэй Чансу качнул головой. — Нет, ваше высочество. Принц Юй пока еще ничего не предпринял. У вас не будет никаких доказательств. — Зато будет пятно в виде ложного доноса на сияющей репутации, — подхватил принц Юй. — И все сочтут, что ты хочешь еще притопить уже и так поверженного противника. Не повторяй моих ошибок, братец. Цзинъянь взвился как ошпаренный. — Твои ошибки?! Я никогда не жертвовал невинными жизнями ради политического выигрыша! А ты сам, добровольно сознался в преступных намерениях! Тревожно выпрямился Мэй Чансу, прижал пальцы к губам, сдерживая кашель. Принц Юй остался неподвижен. — Да, конечно, — ответил он. — Ты только подавлял восстания. Осаждал города. Жег деревни, чтобы врагу негде было закрепиться. А может, твои солдаты все как один вступили в армию добровольно и с радостью, желая умирать или становиться калеками ради блага страны? И настал черед Цзинъяня давиться воздухом. Он берег своих людей, как умел. Он всегда старался избегать жертв среди непричастных. Но… Сожженные деревни, умиравшие от голода дети в отчаянно оборонявшемся городе, отрубленные руки крестьян, пойманных на разбое у дорог… все это было, и было на его совести. — Какова жаба на вкус, братец? Не делай такое лицо. Ты талантливый генерал. Наверно, лучший из всех, кто есть сейчас у Великой Лян. А война есть война. Она все оправдывает, не так ли? — Нет, ваше высочество, — голос Мэй Чансу прозвучал так, будто он прикрыл оцепеневшего Цзинъяня собой. — На войне жертвы почти неизбежны, но есть еще и понятие меньшего зла. Если можно избежать смертей, хороший генерал сделает для этого все. Если можно избежать большой крови позже малой кровью сейчас, должно быть сделано именно так. — Вы цитируете Линь Се, господин Су. Принцы сказали это хором, один — печально, другой — изумленно. Взглянули друг на друга и на Мэй Чансу. Тот сидел не шевелясь, только пальцы мяли рукав. — Эти слова написаны лет триста назад, ханьским Гуанъу-ди, который был военачальником до восшествия на престол. Прошу меня простить за невольное совпадение. Цзинъянь только покачал головой. Конечно, это нормально, что дядя Линь Се цитировал древних и Мэй Чансу тоже. За Сунь-цзы ведь все повторяют, и никто не удивляется. Просто — совпадение. Одно из множества. Вот как сейчас… — Я не знал, что старший брат так внимательно слушал командующего Линь Се. — Так это он меня на дух не выносил, а не я его, — принц Юй чуть заметно поморщился. — Теперь хоть знаю, почему. Цзинъянь отвел глаза. Змееныш и правда вырос в очень ядовитую змею, но отталкивать ребенка, который даже не знал, чьей он крови… Что-то в этом было очень скверное. Как если бы кто-то стал винить Тиншэна в том, что тот вырос на Скрытом дворе. — Так что ты собираешься делать? Едва слова сорвались с губ, Цзинъянь понял, что лучше было молчать. Он вообще не должен был участвовать в разговоре; если б не он, Мэй Чансу, вероятно, уже добился бы от принца Юя какого-то приемлемого решения. Быть может, принц и пришел именно за этим: ярость и гордость проще смирить, уступая доводам и просьбам человека, которого любишь, пусть даже без взаимности. А теперь во взгляде брата вспыхнул прежний огонь, который, как казалось Цзинъяню, едва не испепелил его, когда он принимал титул циньвана с семью жемчужинами. — А что изменилось? — и голос принца Юя тоже стал живее, с нотками издевки. — Думаешь, я отступлюсь только из-за того, что ты услышал слово «мятеж»? Думаешь, ты сможешь что-то сделать? Будешь месяцами держать наготове столичный гарнизон, чтобы солдаты начали тебя проклинать задолго до того, как что-то случится? Попытаешься завести соглядатаев за каждым углом, по всей стране, чтобы не пропустить чего-то важного? Такие вещи делаются десятилетиями, братец. Даже у союза Цзянцзо нет этих возможностей. Обороняйся, если сможешь! — Принц Юй, ваше высочество! Не делайте глупостей! — голос Мэй Чансу зазвенел тревогой и… отчаянием? Как тогда, в подземелье, когда Цзинъянь отрекся от него. На миг Цзинъяню стало трудно дышать, а затем обжигающей волной накатил гнев. Он рванулся к брату, вцепился ему в плечи. Пальцы скользнули по гладкому меху покрывала, Цзинъянь чуть не потерял равновесие, но Цзинхуань сам поймал его за руки, пытаясь удержать на расстоянии. — Ты этого не сделаешь! — Цзинъянь почти рычал ему в лицо. — Ты понимаешь, что это будет море крови?! Это отца поддерживал Линь Се, у тебя его нет! Тебе всю гвардию придется положить, чтобы добраться до императора! И что ты хочешь услышать от него, что он может тебе сказать?! Подтвердить, что всю жизнь лгал тебе? Рассказать, что до сих пор видит твою мать во сне? Он солжет снова, а ты даже не поймешь этого! А если проиграешь, отец казнит всех, кто пойдет за тобой! Хочешь утопить в крови страну ради нескольких слов! Цзинхуань ощерился и, по-кошачьи извернувшись под съехавшим покрывалом, с силой пнул Цзинъяня ногой в бедро. — Я хочу, чтобы он сказал мне, кто я такой! — крикнул он, и Цзинъянь, у которого в глазах помутилось от боли, не смог бы сказать, гримаса злобы или мучительного страдания исказила лицо брата. — Я тридцать лет был камнем на его доске! Ни разу даже не подумал пойти против его воли! И что я получил взамен? Разве это справедливо?! Если иначе, чем через море крови, я не могу поговорить с ним как сын с отцом, пусть будет кровь! Он был по-настоящему страшен в этот миг. В нижнем халате, на коленях, с растрепанными и и мокрыми волосами, принц Юй казался воплощенным мстительным духом. Цзинъянь остро пожалел, что при нем нет меча: какая-то часть его рассудка суеверно требовала уничтожить обезумевшего принца немедленно, пока его вопль о справедливости не достиг Небес и не вызвал какой-нибудь еще более жуткий катаклизм. И в то же время в висках стучало: он такой же, как ты; помнишь, как ты рыдал у матери на коленях, когда потерял сяо Шу? Помнишь, как призывал небесные кары на головы виновных? Помнишь, как метался, разбивая кулаки о стены, погибая от невозможности отомстить и оплакать? Разве не то же самое творится с Цзинхуанем? — Ваше высочество, — на локоть принца Юя легла ладонь Мэй Чансу; пальцы чуть сжались, и принц, повинуясь этому прикосновению, немедля отпустил руки Цзинъяня. — Прошу, выслушайте меня. Принц Цзин, вон там подушки для сидения, возьмите: на полу неудобно. Цзинъянь подавился изумленным возгласом: в этом доме ему еще ни разу не предлагали выполнять обязанности слуги! Однако… во взгляде Мэй Чансу читалась даже не просьба, а яростное требование. Молчите, принц Цзин. Сходите за подушкой, сделайте чаю, займитесь чем угодно, только не открывайте рта. И Цзинъянь пошел за подушкой. Мэй Чансу меж тем приподнял сползшее покрывало: — Ваше высочество, грейтесь. Будет совсем нехорошо, если я позволю вам простудиться. — Я же допустил, чтобы вы пострадали от рук Ся Цзяна, — устало ответил принц Юй, но покрывало все же накинул обратно на плечи. Казалось, вспышка гнева лишила его сил, снова вогнав в то пугающее состояние, с которого все началось. Мэй Чансу пожал плечами. — Многих вещей вы не могли предвидеть, да и я не мог. Оставим, ваше высочество, это дело прошлое. Позвольте рассказать вам, что будет, если вы все же решитесь на переворот. — Море крови, я помню. Принц Цзин… объяснял весьма доходчиво. — Принц Цзин… излишне поэтизирует, — мягко заметил Мэй Чансу. Цзинъянь подавил возмущенный возглас. Поэтизирует?! — Несколько тысяч погибших, вполне возможно, — продолжал советник, грея пальцы о бок чайника, стоящего у жаровни. — Это не столь много, история знает куда более кровавые восстания. Это даже могло бы быть оправданно — помните про малую кровь сейчас вместо большой потом? Однако, принц Юй, не в вашем случае. Припомните, как сейчас выглядит двор. Часть старых сановников, державших сторону вашу или принца Сяня, смещены, их место заняли более молодые, приверженные закону сильнее, чем придворным партиям… — Вашими стараниями, господин Су. — Да, в том числе моими. Сомневаюсь, что должен этого стыдиться. Принц Юй слабо улыбнулся. — Продолжайте же. — Он будто бы позабыл о присутствии Цзинъяня, а тот, пожалуй, был этому только рад. — Если случится так, что ваш план, каков бы он ни был, сработает, то вы неизбежно станете отцеубийцей. Не обманывайтесь, ваше высочество, вы не сумеете обойти этот камень на дороге. Пока император жив — хоть низложенный, хоть в монашестве, он будет законным правителем в глазах слишком многих. Беря власть силой, вы обрубаете себе все другие пути: даже если, маловероятно, но — если вы сможете поговорить, понять и простить, даже в этом случае один из вас должен будет погибнуть. У принца Юя дрогнули губы, но он не произнес ни слова, лишь медленно кивнул. — Император, уничтоживший своего отца, на троне — это не редкость для Поднебесной, — продолжал Мэй Чансу, обнимая чайник ладонями. — Однако это восстановит против вас немалую часть молодого чиновничества и образованных людей. Это уже было в правление нынешнего императора и будет снова. Вам придется избавляться от недовольных: казнить и ссылать. Так вы лишите империю изрядного числа светлых умов и верных сердец. Далее, армия. Часть командиров если и не займет прямо враждебную вам позицию, то предпочтет остаться в стороне, а это значит — игнорировать приказы или всячески уклоняться от их досконального выполнения. Со временем это пройдет, если только кто-то из соседей не воспользуется очевидной слабостью империи, где только что случился переворот. Если воспользуется — это грозит, самое меньшее, потерей земель. Кроме того, будут еще и командиры, которые окажут явное сопротивление вашей власти, и вам придется усмирять их подразделения. Сверх всего, почуяв ослабление Цзиньлина, попытаются взять побольше воли недавно присоединенные Ецинь и Дунхай. А вдобавок, по причинам иного свойства, может отложиться Юннань. И либо вам придется возвращать их огнем и мечом — конечно, если вы наберете достаточное количество мечей, — либо вы останетесь в итоге править обескровленной страной, сильно уменьшившейся в размерах. Принц Юй стал восково-бледен, почти как Мэй Чансу недавно. — Я даже не отговорить вас пытаюсь, ваше высочество. Я только показываю, куда ведет эта дорога. Вы должны понимать, что чувства, переполняющие вас сейчас, так или иначе прогорят и обратятся в пепел, а вы — если победите — останетесь со всеми последствиями своей победы один на один. Советник умолк, и в тишине стало слышно, как потрескивают в жаровне угли и мерно шелестит за стенами нескончаемый дождь. Принц Юй медленно поднял голову. — Попросту говоря, в случае поражения меня ожидает всего-то казнь, а в случае победы — пробуждение на пепелище целой страны? И кто тут еще поэтизирует, господин Су… — Всего лишь увлекся и говорю немного книжным языком. Простите мне эту… погрешность стиля. — Ладно, — почти прошептал принц, — ладно. Это было… достаточно страшно. Но, господин Су… вы подробно объяснили, чего мне делать не следует и почему. Скажите теперь, как же мне поступить? Неужели — смириться? Мэй Чансу глубоко вздохнул. — По правде говоря, именно это я и посоветовал бы — хотя бы на первых порах, пока не улеглась самая острая боль. Но вы… вы рискуете сойти с ума или спиться, ваше высочество. Предлагать столь деятельному человеку бездействие — глупо и жестоко. — Вы так ловко уходите от ответа. Должен ли я истолковать это таким образом, что вам попросту нечего мне предложить взамен? Цзинъянь затаил дыхание. Он видел, что они оба, и принц Юй, и Мэй Чансу, очень устали. Разговор получался выматывающим, а вдобавок, кажется, тупиковым. — Я многое мог бы предложить, — ответил Мэй Чансу, свел вместе кончики пальцев и уставился на них, будто отказываясь смотреть собеседнику в глаза. — Но среди всего богатства возможных выборов я не вижу такого, который вы, в вашем теперешнем состоянии, согласились бы рассмотреть. По правде сказать, ваше высочество, будь у меня шанс подготовиться к вашему визиту, я бы вас попросту отравил. Цзинъянь подпрыгнул на своей подушке, да и у принца Юя во взоре мелькнул живой интерес. — Не смертельно, разумеется, — продолжал Мэй Чансу, не поднимая глаз, — но так, чтобы на ближайшую неделю вы думать забыли обо всем, кроме обыкновенной, телесной боли и сопутствующих неудобств. Поверьте моему опыту — это великолепно сглаживает любые нравственные страдания. Принц Юй глухо рассмеялся. — Верю беспрекословно! Но… а что дальше? — А дальше у меня была бы неделя на то, чтобы придумать для вас приемлемый выход — и принести его вам, когда вы будете превыше всего на свете ценить возможность свободно дышать и добираться своими ногами хотя бы до отхожего места, — горечь в голосе Мэй Чансу напомнила Цзинъяню почему-то грязную воду в наполовину пересохшем колодце на краю пустыни: отвратительная жижа, но если хочешь жить — нужно пить… — Но боюсь, я не заслуживаю такого доверия, чтобы вы приняли из моих рук хоть чашку чаю после того, как я это рассказал. — О, господин Су, — принц Юй усмехнулся столь же горько, — сегодня я бы с открытыми глазами взял у вас этот яд. Но, как я понимаю, сегодня у вас его нет… а позже мне не хватит ни мужества, ни доверия. Наверное, надо быть просветленным, чтобы пойти на такое в здравом уме… а впрочем, я благодарен вам хотя бы за искренность, господин Су. Не стану более злоупотреблять вашим вниманием. Полагаю, вам с принцем Цзином теперь о многом нужно будет побеседовать. Он тяжело оперся рукой о пол, намереваясь встать. Цзинъянь уловил краем глаза, как горестно искривились губы Мэй Чансу. Его и самого-то потряхивало нервной дрожью, а каково советнику, которому, можно сказать, кровоточащее сердце поднесли с мольбой о помощи и который при всем сочувствии — а он сочувствовал принцу Юю, это было очевидно! — никакой помощи оказать не мог?! Не успев подумать, что он сейчас скажет или сделает, Цзинъянь подался вперед и поймал брата за запястье. — И все? — прошептал он. — Уперся в стенку и останешься перед ней оплакивать свое бессилие? Я не узнаю тебя, Пятый братец! Мэй Чансу за плечом сделал какое-то движение, но тут же замер ледяной статуей. Цзинхуань замер тоже, сцепившись с Цзинъянем взглядами, и на лице у него медленно, будто всплывая из бездны внутреннего ада, снова расцвела маска мстительного духа. — А тебе, Седьмой братец, будет скучно без меня? Или так боишься, что все-таки придется иметь дело с восстанием? Еще бы, это же тебе придется наравне со мной заливать кровью страну! Если не отойдешь в сторону… — Ты знаешь, что я не могу отойти! — Тогда чего ты хочешь от меня прямо сейчас?! — Скажи, что бы могло заставить тебя свернуть? — Цзинъянь наконец сумел облечь в слова то, что не давало ему покоя, не позволяло отпустить Цзинхуаня по выбранной им дороге. — Какое слово, событие, вещь? Как… как должен измениться мир, чтобы ты передумал?! — Никак ты намерен совершить чудо? — улыбка брата стала поистине змеиной. — Изменить мир для меня? Что ж… Твои глаза, братец. — Что?.. За спиной глухо охнул Мэй Чансу — наверное, догадался, что имел в виду принц Юй, но Цзинъянь пока не понимал. — Твои глаза, — медленно и раздельно повторил принц Юй, улыбаясь все так же ядовито. — Откажись от зрения, и я передумаю. И Цзинъянь покачнулся. Пожертвовать зрением, чтобы не случилось мятежа? Глаза одного человека — за жизни тысяч? Слепой принц никогда не сможет быть наследником. Слепой военачальник не в состоянии командовать войсками. Без руки или ноги, даже без языка — мог бы, но без глаз… Ослепнуть для Цзинъяня означало потерять все. Перестать быть собой. Он не мог пойти на такое. Но если это одновременно значило бы предотвратить кровопролитие и, что еще важнее, те последствия, которые так подробно описывал Мэй Чансу… Пальцы Цзинъяня на руке брата разжались сами собой. — Ты… серьезно? Ты вправду этого хочешь? — почти беззвучно переспросил он, и свет будто померк перед его взором, хотя никто не касался свечей в комнате. Цзинхуань, наблюдавший за ним, как удав за кроликом, моргнул, и наваждение вдруг рассыпалось: не было больше злого духа, лицо его сделалось разом удивленным и беспомощным. — Да ты что, нет, конечно, — растерянно ответил он. — Это… это даже на вкус гнусно звучит… — Цзинхуань скривился, с силой провел ладонью по губам, как человек, случайно поднесший ко рту тухлый кусок. — Что я, брат Сянь, что ли… — его голос снова хрустнул, как чайная чашка под ногой, и совершенно неожиданно Цзинхуань согнулся пополам, закрыв лицо руками, и судорожно, длинно всхлипнул. И заплакал. Цзинъянь не мог даже шевельнуться. Так страшно ему было в последний раз… когда? Когда он стоял на стене, и вражеский камнемет целил ему, казалось, прямо в грудь? Когда он впервые должен был отдать приказ о казни мародеров? Когда услыхал, что Ся Цзян дал Мэй Чансу смертельный яд? Он с трудом повернул голову. Мэй Чансу расширившимися глазами смотрел на принца Юя, и рука его замерла на середине движения, будто он потянулся дотронуться — ободрить, утешить — и вспомнил, что нельзя. Ему — нельзя. Даже теперь нельзя давать ложных надежд. Тогда Цзинъянь потянулся к брату сам. Неуверенно погладил по плечу под скользким мехом, по рукаву, еще влажному, но согретому теплом тела. Как утешать плачущих детей, он знал. Но что делать сейчас? А какая разница. Он подвинулся ближе, неловко обнял Цзинхуаня за плечи, вздрагивающие от сухих рыданий, провел ладонью по спине и поднял взгляд на Мэй Чансу, в свою очередь прося совета. Тот поморщился, покачал головой. — Это не то, в чем я сведущ, — одними губами сказал он. — Принцу Юю нужно тепло — много, очень много человеческого тепла, но я не представляю, где взять столько, не говоря уж о том, как отдать. Цзинъянь тоже не имел представления, как решить эту задачу, поэтому просто молча продолжил гладить брата по спине, пока тот, то ли окончательно обессилев от слез, то ли погрузившись в сумрачные глубины сна, не обмяк у него в руках. Тогда Мэй Чансу все-таки позвал своих людей. Видимо, молодцы из союза Цзянцзо привыкли ничему не удивляться на своей службе. Они со спокойными лицами выслушали приказ переодеть принца Юя в сухое и устроить его спать с наивозможными удобствами, а также отправить гонца к его супруге с известием, что принц припозднился в гостях и остался ночевать. Кроме того, было велено подать ужин для самого главы и принца Цзина. После чего Мэй Чансу предложил гостю перейти в другие покои, покуда слуги занимаются делом. Дождь снаружи приутих, удалось все же зажечь фонари под свесом крыши; сад глянцево блестел, черно-рыжий в ночном свете, пахло молодой травой, и на дорожках пузырилась в лужах вода. Мэй Чансу задержался на галерее, глядя во тьму, прежде чем войти в другую комнату, и Цзинъянь тихо окликнул его: — Господин Су… ответите мне на вопрос? — В вашем распоряжении, ваше высочество. Вы недовольны чем-то? — Я… — начал Цзинъянь и резко вздохнул, — я лучше спрошу прямо; после недавнего… недопонимания делать поспешные выводы нелепо. Скажите, господин Су: мне показалось, или вы под видом сочувствия и попыток помочь намеренно сокрушали дух принца Юя? Мэй Чансу смотрел в сад. — Сочтете ли вы и это недостойным деянием, ваше высочество? Использованием невинных в низменных целях? Цзинъянь помолчал. — Нет. Нет, вряд ли. Но я не знаю, как к этому относиться. Если он правду говорил о своих намерениях… — Вероятнее всего, да. — Тогда он и впрямь способен причинить страшный вред, и его следовало уничтожить. Но… разве он пришел не затем, чтобы вы его отговорили от этой затеи? — Почти наверняка. — Господин Су… вы не смогли или не захотели? Мэй Чансу глубоко вздохнул и принялся крутить в пальцах край плаща. — Принц Цзин, ваше высочество. Я хорошо знаю людей. Умею оценивать, рассчитывать, использовать их зависть и жадность, чувство долга и жажду власти. Вы имели случай убедиться в этом не единожды. Однако… принц Юй — другое дело. Им управляет сейчас не властолюбие, а неистовая жажда отцовской любви. Или чьей угодно, если на то пошло. А там, где начинается царство любви, бессильны все мои расчеты и предсказания. Я не человек ярких страстей, и иметь с ними дело мне трудно. Я хотел бы помочь принцу Юю. Но я не знаю как. — Он… брат Юй любит вас. — Да, — Мэй Чансу обхватил себя руками за плечи, словно внезапно озяб. — Видите, глубины моего падения не бездонны: я не сумел заставить себя воспользоваться его чувством. Как он сказал — это гнусно даже на вкус. Может, если бы я услышал обо всем раньше — я сумел бы как-то… не знаю, подставить ему плечо? Действительно не знаю. — Так и что же теперь делать? — Ваше высочество! Умоляю, не повторяйте тот же самый вопрос. Мне и принца Юя хватило с головой. — О! — только теперь Цзинъянь сообразил, что сказал. — Нет, я не об этом спрашивал. Я имею в виду — что теперь мне… вам… нам делать с братом Юем? Нельзя же просто взять и распрощаться с ним с утра? — Скорее с вечера, — Мэй Чансу усмехнулся, — он совершенно истерзан, думаю, он проспит не только эту ночь, но и завтрашний день тоже. — Пусть так. И что потом? — Решать придется на месте. Я понятия не имею, как подействует на него отдых. Быть может, он проснется, укрепившись в своих намерениях и отринув любые сомнения; а может статься, сам придумает что-то совершенно неожиданное, что не пришло в голову ни мне, ни вам. Его мысли ходят своеобразными путями. Чего стоит его… предложение… Цзинъяня передернуло. — Надеюсь, таких предложений я больше не услышу! — Я успел испугаться, что вы согласитесь, — после недолгой паузы отозвался Мэй Чансу. — Я сам успел этого испугаться, — сознался Цзинъянь. — Это безумно, но это… было бы вполне возможным выходом. — Тогда мне пришлось бы все-таки убить принца Юя, — развел руками Мэй Чансу. — Хотя, видят Небеса, меньше всего я желаю ему гибели. Впрочем, испытать судьбу еще предстоит. Когда он проснется. Цзинъянь помедлил. Дождь снова усиливался, ветер начал заносить под крышу мелкую морось. Пора было идти в тепло. — Господин Су. Позвольте мне навестить вас завтра ближе к вечеру. Мэй Чансу взглянул удивленно: — Мой дом всегда открыт для вас, ваше высочество, почему вы вдруг… — Я хочу быть рядом, когда брат проснется. — Рядом с ним или со мной? Советник осекся, но было поздно. У Цзинъяня перехватило дыхание, когда он повторил вопрос про себя. С Цзинхуанем или с Мэй Чансу? С кем он пожелал быть рядом в непредсказуемой ситуации? И для чего? — Простите, ваше высочество. Я устал и плохо слежу за языком. Прошу, забудьте это. — Нет, — сказал Цзинъянь. — Нет, это был верный вопрос. Потому что я не знаю, что на него ответить. Пойдемте в дом, господин Су. У нас еще есть немного времени, чтобы подумать. Принесли ужин, и принц со своим советником некоторое время сидели в молчании, подкрепляя силы. Цзинъянь смотрел, как ест Мэй Чансу — белые пальцы на палочках темного дерева, крошечные порции, чуть розовеющие от горячего чая губы, — и все яснее понимал, что не знает, к чему готовиться, когда он придет завтра. За господина Су было тревожно, за Цзинхуаня — страшно, за них обоих — горько, а что до себя самого… А сам он — ох и скверный же выйдет из него наследник, если он окажется бессилен и бесполезен сейчас, если, столкнувшись с нарождающейся бурей, пока еще в сердце одного-единственного человека, — не сумеет как-то сладить с ней. В конце концов, когда его самого так же разрывало на части горем и болью, он ведь справился? Правда, у него была матушка. И люди, за которых он отвечал. И еще Нихуан и Мэн Чжи, которые могли разделить его скорбь. Не будь всего этого, кто знает, не кинулся бы и принц Цзин в омут мятежа, не в надежде на трон, но всего лишь в попытке хоть что-нибудь сделать там, где исправить ничего уже нельзя? По крайней мере, Цзинхуань еще может плакать. Цзинъянь безотчетно потер пальцы, воскрешая в памяти ощущение меха и влажного шелка. Вздрогнул, осознавая, что Мэй Чансу внимательно смотрит на него. — Что? — По крайней мере, от вас принц Юй готов принять сочувствие. Если только это не такая же диковинная случайность, как весь сегодняшний разговор. — Перестаньте читать мои мысли, — буркнул Цзинъянь, отворачиваясь. Отчего-то ему стало стыдно. — Там есть чему сочувствовать, но ведь это далеко не та любовь, которая, как вы говорите, ему нужна. — Отцовскую любовь, боюсь, ему и сам отец подарить не в силах, — заметил Мэй Чансу. — Однако, ваше высочество… если вы пожелаете и сможете быть принцу Юю братом — я имею в виду, как это бывает в обыкновенных семьях, — более преданного и искреннего союзника у вас не будет. Цзинъянь фыркнул от неожиданности. — Если я пожелаю?! А его желания вы не берете в расчет? Он и в детстве не… — и прикусил язык. «Осторожнее с ним, это змееныш». Мэй Чансу молчал, глядя мимо Цзинъяня, как будто точно знал, о чем тот думает, и сам думал о том же. — Я не знаю, господин Су. Не представляю себе, как это. Если что-то такое получится, то и правда только чудом. Я понимаю, какой шанс вы увидели, но… — Да, — советник задумчиво кивнул и опустил ресницы. — Приходите завтра, ваше высочество. Попытаемся совершить чудо. Немного изменить мир. За плотно сдвинутыми дверными створками ветер взвыл и хлестнул по кустам в саду плетью косого ливня. Цзинъянь медленно улыбнулся и кивнул в ответ.