Полчаса любви и вернуться к бонгу

      Они заседают на мягком диванчике, а ВГБ ютятся на стульях напротив. На столе выставка Славиного, писос гейского дяди, мартини, унылого пива да мироновского виски. Карелин ведет самодовольным ебалом, перейдя от пивка, и на Оксимирона не упорото косится между делом, а глазища у него залипательные — светло-голубые и с презрением к ближнему своему, к биомассе, которой Слава Карелин является. Мирону Яновичу идёт, вот только, не скажет ему Гнойный, неа, ни за что, нахуй идите. Пьяно смеется — в Славе одни испарения от бонга, а их антихайпоскитальническая компашка — кислота (кроме Вани Светло и великого Хана Замая — они то выкупают, не то что Букер).       На диванчике удобно, неон ебёт в глаза, как и должен, бьётся о синюю кожу. Слава на секунду отворачивается от Окси и смотрит в сторону, куда пялится Букер последние минут десять, не забывая кивать и угукать, однажды выдав пиздецки клишированную поеботу об антихайпе. В том квадрате пространства танцуют девочки с обеих сторон от парня, брюнетки обе, и на этом заканчивается симметрия — причесон разный: длинные распущенные волосы до конца короткого чёрного платья. — Так вот, мы говорили о самобытности, без которой одна хуета и выходит. — к вдохновленно пиздящему Шокку влезает Замай, пропуская Славино оскомину набившее: — Децл самобытен, что пиздец. Целая вселенная, не хочу — изучай!       А Славе и одному, что пиздец, смешно. Строит себе идеальненький ироничный оскал — не ухмылка это, очки тёмные аж снял ради таких тяночек. Не похожи они совсем на Сашку, там предложения им вытанцовывать. Да рад бы, вот только, танцор из него хуёвый. Он стонет в мартини, низко опустив голову и ловя скорбные от корешей — сами вызвали его, не дали фотки пожечь для атмосферы под такой Сашкин взгляд: не укоризненный, и нет в нём ни злости, ни брезгливости — обречённость одна, не возвращается она больше к болтовне о наблюдении за Оксимироном. Его из хаты, отмечающего возвращение на круги своя бонгом, со слезящимися от пепла и дыма глазами, выманили, исключительно, на живца и вот он — сидит напротив (Карелин махнулся с Фалленом местом, а жидяра даже не фейспалмил, когда с грациозностью беременной цапли Слава лез в середину под очень красноречивый взгляд Андрея), лакает виски, вставляя своё императорское слово реже, чем того хотелось. «Твоя идея кровью, словно ляля, истекла» — вон как загнул; отрывается парнишка разом от всех своих занятий, ещё внимательнее впивается в Окси взглядом. Образ невесёлой совсем Саши мутнеет и идёт разводами, стираясь с сетчатки глаза об солнцеликого. Внимание Гнойного захвачено, но объяснять, пояснять за свой антихайп нахуя ему? Выкупает Мирон, выкупает и посылает в пешее эротическое так, что ни Замай, ни Фаллен, ни ебучий Букер ничегошеньки не сделают. Гнойный садится прямо, завороженный Мироном, и противным голоском тянет: — Антииихааайп, мен, — под глазищами этими круглыми бледные синяки, Слава ждёт ответный выпад, но получает хуй и красивенько надломленного Мирона, готового обсуждать с Гнойным фит. Как так-то? Притихли Дима с Андреем, и вот Мирон говорит, что треки, конечно, редкостное говно — «дисс на дисс на микстейп, на релиз, уши от тебя, Слава, кровоточат», а тут, бац, и так битло с Мирона или Гнойного. — Знаю неплохого битмейкера, в лучшем виде забацаем, — в тишине, сложив локти на стол, и под дурацким этим освещением выглядит Мирон на все тридцать четыре, разбивая образ святого паяца — двадцатишестилетнего пацана, Славиного ровесника.       От такого коктейльчик просится наружу, попадает не в то горло и Слава надрывно кашляет, в три руки его хлопают по спине, от души и до синяков. Кашляет, отставляя ебатню от себя подальше — разобьёт и не рассчитается, баблишка у него на два местных коктейльчика. Он ловит на себе брезгливый Миронов взгляд и снисходительный Шокка, а у Славы в отражении чёрного стола, отполированного до бликов цветных, от своей недовольной рожи одна в голове мысль: «Как же его, бедненького, наебали. Нет, НА-Е-БА-ЛИ, суки нехорошие!» К жиду возвращается Слава прозревшим и оставившим, наконец, меланхолию там, с костерком в блюдце да с танцами втроём, вот только, в Мироне он видит ту потерянную девчушку двадцати лет, умоляющую вытянуть её из омута. Хоть королём драконов, лишь бы вытянул. Не ебёт ухмыляющийся Окси — тут видно так чётко за бравадой неуверенность: вот у Мирона кончилось бухлишко, а пришедший официант сообщает, мол, нет больше того виски — выкупили, и Миро смотрит в меню оленем на новые ворота (ну не оленем, конечно, и миллисекунды), но рожа такая неестественно застывшая. И как только раньше Гнойный не эксплуатировал на лысой карлице Сашкин светлый лик? Дима от Вани Светло отворачивается — что у них там, блядь, неужто его лучшего друга затянули в скисающую культуру нуднейшего пиздеца?       Дима разыгрывает Славу, но тот не так прост — замечает официанта и заказывает себе, и Мироше заодно, другого вискаря, попутно обсирая изящненько коньячок. — Заказывали мы как-то раз коньякнэйм. — поддакивает, очнувшийся, Букер Д. Фред.       Хуйня ебаная, на Андрея лучше бы смотрел/на баб — другие там зажигают, подруженьки тех, с каре вон та ниче. Замай притащил к ним Диму и обделяет внимание настоящего кошерного ВГБ — даже Хан неидеален. Фаллен кривится на шутку, крутит в руках Славины очки и бухой пялится на Гнойного за реакцией батьки всея антихайпа — респект. — Лучше бы ещё коньячка заказал. На блюющего Шокка с Окси я б посмотрел, заебали разводить разговорчики кухонные. — от разошедшегося Вани Слава уклоняется, облокачиваясь на Замая в антихайповской толстовке прошлой коллекции. — Собираем в рюкзачок Букера, Замая под мышку и сваливаем. — Карелин под фуканье, за секунду до фейспалма Андрея — эка перекосило не любителя толстых хуёв, молча рожи корчит и ручки сложил друг на друга.       Диме даже ущербность гейских панчей втолковывает Мирон — верит вам Гнойный, а что гонору поубавилось в Окси, так это так… «И как раньше заходило?» — повторяется уже, вроде глаз с Миро не спускал. Если влезает, снисходит до дискуссии с Димочкой, его позиция с аргументиками не расходится никогда — под копирочку и много пафосно звучащей воды. Одни в русском рэпе бездарности, все баттл-площадки хуйня — не переносят ничего нового, о себе да о себе, Гнойный переживёт, а вот о Диме… «Это же ты в дуэте ведущий. Какое, нахуй, искусство в посредственном гангста-рэпе, это же размалёванные холсты какие-то? Я сам тебе с десяток художников пизже назову — из не хайповых, а питерских. Ты же, Мирош, не антихайп: любую, прошедшую по накурке, реализовывать — не хуесосить, но глазища то еврейские разуй, ты же таким не был.»       Не туда ты, Славка, смотрел, ох, не туда. Всегда что ли был Оксимирон таким? Мирон здесь, сука, вообще декорация с масочкой и гипнотизированием — очнитесь, братья, но Слава — наркоман среди таких же наркоманов, и столько раз иронично кричал «волки» да сожрите его, наконец. Это только Славин квест — раз с Оксичкой, то связанный, воодушевлённый, кидающийся в любопытное развлекалово с жидом. Уже через три часа он будет ненавидеть его с Димочкой Хинтером-Шокком-Бамбергом за компанию (враки).       Вялотекущая беседа подходит к концу. Хан сам начинает заглядываться на компанию с Букером, Ваня лезет в телефон, паскудно ухмыляясь, Слава не изменяет, «упорот он, дядь» — произносится Фалленом не так весело, подмечается Букером не так задорно, Андрей умиляется и того меньше. «Да отъебись ты». Мирон Янович, не говоря ничего, гипнотизирует его и выглядит к концу так заебанно, что просыпается запоздалое сочувствие, и Гнойный улыбкой пытается сказать: «Ну же, чел, всё заебись», поддержать, расписываясь в безобидности намерений. Не высказывается, пунктиком — пора бы уже сформулировать, в чём конкретно он Окси обвиняет: таскает Шокка на подсосе (с Замаем легче замутить — два ноль ВГБ), не такой, как в треках — сам же читал об этом, смотрит Шокку в рот. Да, блядь, смотрит_Шокку_в_рот, так и запишем. — Слава, что-то хотели спросить?       Дима чуть-чуть напрягается. Накручиваем себя? — Да так, Мирон Янович, нечего, глаза у вас красивые, говорю, и смотреть в них прикольно, а вот у Саашии… — и зачем Слава петросяничает, подмазываясь? Да, он бедный/несчастный/бухой, его девушка бросила. — Опять двадцать пять, Слав, может тебе сходить освежиться? — Вано от телефона не отлипает — Андрей, своди его, а? — А что я-то сразу? — Гнойный ранен в самое сердце, что незамедлительно демонстрирует, руку к правой стороне прижимая, и стонет: — Даже Замай меняяя не хочеет. — а вообще, Светло хорошечно придумал — нет Андрея, Дима заткнётся. За респектом он тянется правой рукой, Ваня пожимает, не поднимая взгляд.  — У Саши что? — невинно интересуется, а Дима с этим ебалом нравится Славе всё меньше. — Не такие у Саши, совсем-совсем, непохожи, мен. — и тянется чокнуться об оксимироновский вискарь, а тот возьми да сам резко ударь стеклом о стекло, залпом выпивая, и молча улыбается, сливаясь с Димой по второму кругу. Это заебало одного Гнойного? «А улыбка-то как настоящая». — За тёплый приём спасибо, отличненько посидели, но у нас тут ещё веселуха намечается, так что… — строит изо всех сил довольненького. «Нет, братан, не прокатывает — Слава весь вечер на тебя палил». Дима вместе с Мирошей пожимает всем руки: Замаю, Светло, Букеру и ему, Гнойному, достаётся не самое приятное (не больно то и хотелось) «покеда», а вот Мирон суетливо допивает чужой шот, резко встаёт, прощаясь сразу со всеми, и пробирается вслед за Димой, напрягается под тяжёлой рукой на плече, но упорно строит из себя весёлого, всем довольного, предвкушающего веселье, только руки подрагивают. Он Славин интерес замечает и расслабляется — раз, и не дрожат, а немного перекосился, когда Дима с обнимашками полез — так, брехня.       Карелина передёргивает — есть неприятное в Димином взгляде, и понимает — он не может допустить этого веселья. Строит догадки с предположениями — не, что-то настораживает, и настораживает конкретно?! Веселуха? — Не, мен, опустевшие тусы не веселуха совсем, вот завтра у нас с самого утра намечается, у моих братков, в честь нашего прошлогоднего альбомчика, если хочешь приглашаю или зассал?       Дядечка уже как никак — до этого знаменательного момента Гнойному сходило с рук. «Да это же Гнойный — шутки о хуях его второе я», «да он бухой, дядь», «если ты думаешь, что играешь в постъиронию, не, братан, это постъирония играет в тебя», «ёбаный ты наркоман, Слав, что бы мы ещё раз тебя взяли на Окси поглазеть». Не сойдёт ни наглая улыбочка, ни, провоцирующий на слабо, голосок, ни взгляд издевающийся, не вся эта расхлебанная «ты даже сидишь по наглому», ни игнор всей честной компании, у которой «сука, а как хорошо начиналось». Вот Андрей Замай охуевает, а Славку, с его манерой потусить и завести биф с каждым, сука, проходящим мимо рэпером, знает хорошо и, если от половины можно отмахнуться — просто пошутил и ничего не имел ввиду такого, сами надумали, биф так биф, для друже не жалко — сейчас Гнойный имеет и всегда готов повторить, даже в полный рост встать не прочь. — Куда тебе веселиться, Слав, ты и сидишь-то прямо с трудом? — снисходительно, привык на своём-то веку к таким вот Славкам, зато от Мирона отрывается. — Брехня, если правильно мдмашки использовать, они, как аскорбинка, отвечаю. Приходи завтра и убедишься, только, к восьми утра и чур не опаздывать. — за что любит Слава свой антихайп — пацаны за ним, постъирония хули.       Мирон старательно выводит неодобрения за наезд на своего братишку, ничего же не предвещало, но Гнойный видит, расслабляется и смотрит украдкой пару секунд так открыто, снова уверенно. Он, спустя буквально десять минут, неистово себя нахваливает — ни игр в гляделки с подмигиванием, ни похабных комментов с похвалой мироновских глаз. — Не пожалей потом таких пари, Слава. Что дуть сам выберу, сердечник как никак. — Гнойный легкомысленно махает рукой и «покааа покааа». Их только собираются оставить одних — Мирон плетётся за Димой, а Славе Андрей собирается выебать мозг основательно и глядеть «я так разочарован в тебе, сын», но тут Букер лезет через всех зажигать с девками, под шумок, и сам Гнойный отходит покурить. — Эй, куда, Слав, хватит с тебя. — Не-ее, Андрей, я себе в кармане нагрел ты знаешь, что? Я её в руках держал, у меня теперь все пальцы в белых разводах. — Славка крадётся в сторону туалетов, не оборачиваясь, но пальчики показывает, красоту такую.       Как удостоверивается, что танцующие декаденты скрывают его двухметровую тушу, подходит к первой попавшейся, трезвой на вид, тянке и, улыбаясь, спрашивает в какую сторону Оксимирон. «Кто я? А я - Гнойный, антихайп, мне Мирон Янович фотик обещал, но эти суки так и не дали нам… что? Бухой, да! Так куда? Не, нахуй, не хочу, давай быстрей соображай. Слушай, я даже тебе полсотни баксов дам, счастливые, специально обменял, вдруг Миро… Автограф? Я об неё руку вытер, наслаждайся, туда? Спасибо, сис, не, нахуй, не пойду» — говорит на одном дыхание, быстро шагая в указанном направлении — не упустить и с блондиночкой не наебнуться: глаза, пиздец, честные, и видит знакомую оксимироновскую футболку. Нагибается, чтобы не палить себя ростом, на почтенном, не зря бабло спустил на камеру, и снимает. Ничего интересного поначалу — идут и идут себе на выход, Дима за руку собственнически тянет и захват этот удобненьким Мирону не выглядит, вон какой грустный. Объектив плывет с крупного плана хватки этой на недовольное мироновское лицо — пустое, в пол оборота, смотрит завороженно вправо. Слава даже камеру туда переводит, но ничего, кроме танцующих уебанов в говно не находит. Оксимироновская знакомая что ли? Что Дима говорит, и говорит ли он, в клубешнике, спасибо тречку, не слышно, и вот они вышли в дверь с маячащим «Выход». Слава быстро считает до десяти и торопится следом, готовый по ебалу схлопотать.       Ему везёт — садятся в такси, Дима резко за шею Миро хватает из обнимашек и тут перед самой тачкой в относительной тишине произносит: — Ох и въебу тебе сегодня, жида. — тихо, но на камере всё настроено и дверь захлопывается, резко газует водитель. У Славы есть несколько секунд, с каждой пройденной становится позже, дальше и дальше, а упоротый таки Карелин не соображает номер запомнить. «"Ебаный ты ж в рот! 1,9, а последняя? И цвет какой — тёмно-зелёный, синий, чёрный?». Срывайся, блядь, и догоняй, на трассу выбегай, тормози попутки/такси и вперёд, там твоего Оксимирона может и не убивают, но мало ему не покажется. Ты же хороший, Славочка, по крайней мере, для своих (в эту категорию так легко попасть), но ты не едешь, ты упускаешь и уже не догонишь. — Сука! — бьёшь левой рукой с размаху по стене, добиваешь пинком и, «сууукааа!», баюкаешь пораненную руку с разбитыми совсем немножко костяшками, но как же больно, а твоему Мирону, можно подумать, нет.       Но ты, Слава, упорот, и отпускает тебя чудовищная вина, смазывается она другими эмоциями — с лихорадкой и ужасом перед последствиями уехавшей машины, в которой Мирон с этой уёбой. Остановить, блядь, но что ты ему предъявишь лишь чтобы ночью в теплую постельку вернуться, а сейчас его сметает, нахуй, злостью. Гнойный стоит с настоящим лихорадочным пиздецом из мыслей — где-то там, в подсознании, на его видюшке можно и другое услышать, расстояние приличное, музыка доносится — двигатель ебучий, и шепчет тихо, но Слава, весь вечер не складывающий стройные рядочки фактов да домыслов, с фантазией собственной на 146% уверен — не фанфики это мозг на пошлятину настроили. Он, сука, подозревал своей менее упоротой и, подозрительной к наёбам и заговорам, частью, но это казалось такой неправдоподобной лажей, (даже, сука, посмеялся чуток), досмеялся, аплодисменты герою, уехал твой Мироша с опасным — теперь ты, сука, уверен — для него Димой Шокком в одной карете и твои сценки для фапа, пронизанные болью и безысходностью. Додрочился, блять, на горяченькое порно, забыв, что актрис то насилуют взаправду и картинки такие перед глазами — с избитым и изнасилованным, называй вещи своими именами, Мироном. Холодящий душу пиздец с внутренней дрожью, мурашки по спине. Декораций, сука, гонора не хватает императрице, каков пиздец, а всякая мелочёвка: «Как крыса, не по-пацански, бро»— хуй с ними. Тут все прочитанные рассказики про Диму с Мироном и суровым русским быдыэсэмом, неприятно в глотке под кадыком оседают, дерьма за свои двадцать семь Слава повидал достаточно, «да ты даже не пытался их остановить», его отпшечка — канон, так же не бывает, нахуй, вместе с захватом Земли пришельцами вотпрямщас. Шансы у них одинаковые, случится, если его дрочибельные фантазии и воплотятся, то одним большим сквиком и уёбищным самым образом, если на землю и прилетят инопланетяне — чужие, если и спас кошку — от живодёров малолетних и кровавых ритуалов, если принцессу от дракона — не было ещё дракона в Славиной жизни, а принцесса ушла к тому симпатичному парню с вот этой тусы, можно ж сказать брату.       Дракон появился. Гнойный, не пользуясь содержанием своей башки по назначению, организовал целый день с Миро наедине и старается не думать, как проебался, упустив Хинтера. Замай ему не откажет, доказательство накрысячил, всех сам наебал, тяжела жизнь в гетто — за ним по пятам следует теперь король крыс, нужно догнать и голоски тех малолетних долбоебов, называвших предприимчивого, умного да на два шага впереди Славочку крысой обыкновенной, следуют по пятам. Он открывает чёрную дверь, проваливаясь в пиздец, и идёт в туалет покурить. Дима ему никогда особо не нравился, но легкомысленно развести руками от прояснившейся картинки флюоресцентной краской в комнате со, Славой, выключенным светом.       В такси не происходит ничего такого — как никак они на людях, территория того Мирона Яновича — отца всея русского (баттл и небаттл) рэпа, и Дима сидит да в окно смотрит, спокойный, но руку ненапряжено на шее держит — какой странный способ бухого друга поддержать водителю невдомек. Денек Миро выдался охуенным: музыка, новые Димины друзья, выпивка, — так и забыться сможет, наслаждаться, ловко меняя оксимироновскую маску на «безотказную еврейскую блядь» — правильное название, Дим? Подконтрольно и не напряжено — Шокк знает лучше, какого именно Мирона сейчас нужно и какому именно Мирону мало дома не покажется, а пока Окси может не снимать святого паяца, дохаживать последние минуты, как бы хотелось доломать в себе и ни о чём не думать. А пока, в тягучем сейчас, вспоминает вкус вискаря с лихорадочными глазами очередного фанатика напротив: друга с места согнал, глаза красивыми назвал, подначил на диалог, Диме выебал мозг, а Дима выебет Мирона, вот не сиделось спокойно, Оксимирон ебанный, ну и хуй с ним. До их хаты пятнадцать минут езды и они на исходе — не надышишься перед Смертью, а Гнойный тебя спас от весёлого вечера с отходняком в неделю — завтра в антихайповский притон, а это значит, не пиздить до кровавых соплей, но поскудства не занимать Шокку, достанется по полной программе, «не надышишся, не надышишся, пятнадцать минут — только сел и уже выходить», а Миро ещё не прокрутил забавную, по сотне раз, картину; как антихайп разбегается, стоит только отойти на метр. Ничего не попишешь — любит Мирон отрываться да чесать оксимироновское самомнение, смаковать неловкие и забывные, с тус, моменты, выпивать, красивых девушек, упоротого забавного Карелина.  — Выходи, Миро, не тащить же тебя на себе. — недовольный Дима стоит холодным питерским вечером, открыв широко дверцу и ждёт замечтавшегося Оксимирона.       Он выходит из машины около подъезда, тащится следом в, открытую Димой, подъездную дверь на третий этаж (на плаху), поднимается, стараясь не думать, стоит стену увлечённо разглядывает не исписанную, пока Дима возится с заедающим замком, джентельменски придерживает дверь. Кончились у Мирона острые фразочки, не помогает острословие в тексты вложенное, творцом быть позабавнее, а значит добро в пизду пожаловать. Окси кеды скидывает и без напоминаний проходит в ванную, «куда, сука, пошла» не наблюдается, значит, правильно. Раздевается торопливо и, несмотря на «девайсы» — знает Шокк преотличненько, как бьёт по чсв того Оксимирона, но это же капец как нужно ебашить Мирона, чтобы у того треки лучше выходили и баттлы, и на концертах совместных звучал лучше чертей малолетних под минус, а они под плюс задорно антихайп весь, но их Дима, почему-то, пиздатыми считает, вместе с Гнойным, даже после выступления по заявкам (теле)зрителей в конце. Управляется со смазкой-клизмой Мирон быстро, под душем сидит, зажмурив глаза, и льёт на бритую башку — выглядит Оксимирон лысым охуенно, спасибо, блять, за кудряшки во время минета не подёргаешь. В дверь начинает тарабанить Дима, «пора, жида, выходить, смазку не забудь», сидеть под горячей водой Мирону охотнее очередной такой «желанной» пытки и всеми фибрами души Окси не настраивается (смиряется), дрочит себе, трахает двумя пальцами, механически возбуждается, но и близко к рифмованию хуёв. Кайф, когда боль переходит в наслаждение — вскрыться, по оксимироновским меркам, кайфа больше, но его мнения не спрашивают, да и нет у Мирона «мнения», одни куски разных личин, плывущие в одном большом нихуя, не колышет и не ебёт, похуй, «интересненько» разве что.       Ан, нет, придуманная Димой на вечер извращённая и не оставляющая следов на, не скрытой одеждой, участках кожи — любопытно, насколько будет мерзко и больно и насколько яркий оргазм он испытает, когда ему позволят кончить. Миро открывает дверь, обмотав полотенцем бёдра, ежится от холода — как не вытирайся всё равно холодрыга. Дима подпирает собой косяк и выглядит больше уставшим, чем раздражённым — Гнойный устроил им ранний подъем, какие наркоманы в такую рань им вообще откроют дверь или «прикол» в том и состоит — под дверью стоять, ебать пацан поржёт. — Проходи, располагайся, что ты как не родной?       Шокку особенно нравится, как жёстко Мирон стелит на публике и как беспрекословно молча подчиняется, а Миро на два делится криво — Шокк всё старается и старается, хуй о его дырку стирает да нужного ему результата никак не добьется. Диван ждёт его не расправленный и на стульчике рядом любимые Димины приблуды на максималках, которые никакого удовольствия Мирону не доставляют, только выключеными и каждый на своем месте. В простой и не предвещающей коробке реалистичный фаллоимитатор и ничего более. (Его посылают за собственным ремнем, как в порнорассказах, на стульчике, нет своим же, сука, кто бы мог подумать искать его среди аккуратненько сложенных вещей и покорно Диме дать в руку свободную). Сам Шокк повторяется — располагается, Мирон складывает полотенчико аккуратно, ремень свой Диме отдаёт, ложится. — Руки, Миро, давай сюда. — собственным же ремнём стягивают за спиной крепко, но не шевелишься — не будет синяков и всегда у Мирона есть часы и ещё какая для красоты херовина: лежит, смотрит безучастно, как Дима свой ремень из петель достаёт и берёт поудобнее, улыбается «загадочно» и стоит приготовится к привычному, откладывает на тот же стульчик и берёт игрушку со смазкой, льёт ещё, порвать Мирону жопу перед выгулом с новыми Димиными друзьями — такое себе, так что не жалеет и свои пальцы вставляет, сразу два, растягивает тщательно, третий добавляет и, наконец, вставляет искусственный хуй, включая слабую вибрацию, увеличивает постепенно, играет с интенсивностью, ебёт глубоко, порет хуйню про наказание сам знаешь за что — за Гнойного, детство в жопе которого взыграло, и он, Миро, чувствует все шокковские махинации, но он пьян и ему почти что всё равно уже, но Дима темп снижает — приятнее, отдрачивает ему в неудобной позе, руки не развязывает, а без рук в коленно-локтевую и Оксимирон не может. Миро накрывает — обдирает до крови губу, на диване кровь въедается глубоко и придётся самому же вычищать, перебрал Мирон, не иначе, какую-то поебату творит: стонет, кайфует, знает, что получит за это, но хочется ему сорвать карт-бландж, ну что — срывает, его доводят до края, вытаскивают игрушку и бьют от души ремнём, с замахом, держат темп, давая всю боль прочувствовать, по бёдрам, оставляя следы красные с отливом уже фиолетовым. Мирон дёргает руками, на него шикают, интервалы сокращают и останавливаются, чтобы раздвинуть ягодицы и, замахнувшись, бьют, сука, прямо по дырке, которую тот не успел сжать, чтоб не прилетело и, сука, как же блядски Мирону больно, и далеко не в кайф — кричит он, очевидно, длябольшегокаефа? Замолкает, когда понимает, что больше не выдержит и ему дают последнее, разрешая кончать. Он и кончает, когда перестают пороть и такое облегчение, так хорошо, что в башке темнеет, дорвался до наслаждения Миро, хорошо поиграли. А что сам не ориентируется уже где верх да где низ, а где домашняя версия Окси переходит на похвастаться, ему хорошо? Наверное.       Хотел ли изначально Дима так ему въебать — до синяков и ещё немножко, и до крови или Миро сам его довёл, дабы подрочить, но ожидала его одна ебля с, приносящей больше стыда, поркой, «как ребёнка, обидно до жути и т.д».? Спросить, ввязаться в спор, которые Дима, скрипя зубами, допускает или ему просто нравится перемешивать, тщательно варя, свой чёрный кисель, и чтобы не терял Мирон хватку. Мирон не нарывается второй раз, хоть и может отыметь вербально Диму, он послушно встаёт, старается, чтобы было не так больно, может ещё хромать, расправляет кровать сам и, притворясь отрубившимся, слушает, как Дима заводит будильник на завтра.