Полчаса любви и вернуться к бонгу

      Тусовка всем антихайпом означала, дрыхнувших по комнатам Букера, Фаллена, Овсянкина и Джигли — свежую кровь вперемешку с лучшими друзьями Славы, ака всеми участниками, и хмурого Замая на кухне в 7:53 с оравой флэшмоба.       «Короче, завтра с утра к нам заявится сам Оксимирон со своей подсоской, да не кривитесь так, с Шокком Димой. Ничего не произошло, с чего вы вообще, да какую стрелку, Замай, так, просто, с хуя ли я оправдываться должен? Всё, не сбивайте меня, нас в такую рань посетят, грех не дождаться, слабо? Зассали? Девчонки, кто хочет поглазеть на Оксимирона, гоу отрываться до утра, а всякие Ханы пусть заводят будильники на семь тридцать» — Славино разглагольствование, запиваемое холодным пивом и закуриванием косячка. Хан Замай поговорить сам его вытаскивает — бухого и в собственном мерче, новеньком мерче — в ванну и закрывает дверь на защёлку. — Эй, эй, если пиздить будешь, я ору громко, чур откуплюсь пивком — оно в самый раз. — Слав, ты лучше скажи, что задумал? — такой честный и уставший, вздыхающий тяжело, на все сорок выглядящий. — Да ничего. — само вырывается, но не перед другом стыдно откровенно врать, а и сказать. — Ладно, не хочешь говорить, не говори. Ты же опять в хуйню какую-то влез с Шокком этим. — Возмещу я тебе проёб с мерчем, дядь, не парь.       Андрей качает головой, «да хуй с ним, с баблом, за тебя волнуюсь, боком же, как с чеченцами, выйдет»  — не хочется говорить этого. — Скорешились вы с Димочкой знатно. — Замай, он это, того, пиздобол и хуесос. В твиттере меня в рот иметь? Да хоть семь лет! — и тут сложнее от фейспалма удержаться. — Пиздабол пиздаболом, но ты слышал последние пару лет о Жигане? — Слава отмахивается — его не ебёт, но оправдаться/рассказать придётся, открещиваться от Андрея такое себе, а внутри-то скребет.  — Да нечего рассказывать, вернее, есть что, но… — Но ты не можешь, сам-то понимаешь, как это звучит? Нет, не влез ты в хуйню опасную, мы же за тебя, долбаёба, переживаем. — Знаю, чёрт, Андрей, это личное. — и видюшка на пару минут со звуком из вагины, и Славина богатая фантазия — нихуяшеньки неоспоримого нет. Ну, не может он о Мироне не думать, не может.       Что-то в глазах отражается, хмурится Андрей и вот, он уже готов в любую «хуету» за нихуя Славиных объяснений. — Я расскажу тебе всё, Андрей. — Не сейчас, но Шокка, будь добр, послать. Ладно, проехали, не первое коммерческое отклонение. — Антихайп, братан! — как же ему свезло, а вот Мирону наоборот, и Слава вдохновлено смотрит на всё ещё хмурого Замая. — Конкретно ты сказать нечего не можешь, но, сука, поведай хоть что-нибудь. — охуенные друзья у него, но с ними так не поступают, Гнойный опирается на раковину за каким-то хреном. — Ну, Диму Шокка пиздить ногами нужно. — как будто это что-то объясняет, а сейчас ещё круче, — Сможешь его от Мирона отвлечь? Мне нужно хотя бы десять минут — заговори, напои, с девчонками познакомь. Андрей, я тебе по гроб жизни обязан буду! — откуда только в таком умненьком и рассудительном, самому уже подозревающему в сладкой, сахарной оксишокковой дружбе здоровенный жидовский хер, доверие беспрекословное к другу, следом по медным трубам, не иначе, — Я не думаю, что у него ствол. — невинно подначивая. — «Не думаешь» ты, Слава — что правда, то правда — объясняться сам перед Дмитрием будешь, в случае чего. — пожимает плечами — он так и собирался, под рёбрами греет — понимает Хан, чертяка, не будет Карелин десять минут в любви признаваться, набиваться на фиток без Димы. — Тогда по рукам! — Эх, сам не представляешь, насколько опасна твоя затея и каким для нас боком обернётся. — руку Замай не протягивает (не очень-то и хотелось!), трёт переносицу, в фейспалм переходя.       Слава, как и завещал, отрывается всю ночь, подначивает отрываться других и по ебалу ловит подушкой. Гнойный сомкнуть глаз не может, а это значит, что гости третьи сутки стройненько отдаляются от намечающегося здорового сна и тусят вместе с ним. В таком весёлом настроении неладное замечает не один Хан, и даже не один антихайп, как в последней раз отплясывающий под Оксимирона с пустой бутылкой, пока Славка уговаривает двух подружек не спать, а ебать Димочке, «ну, пожааайлуста», мозги, но, если что, по яйцам туфлями, одеть которые надобно — не босиком же Окси встречать. Они все видят, что лезет он к ним, потому что грустненький и пьяный, как, впрочем, и всегда. В кое-то веке, позволяет себя обнимать, но стоит увлечься и станет ещё грустнее, и отстранится, затирая о худшем варике и просто сексе. Никакой не рыцарь он в сияющих доспехах, а король драконов! «Следуй за мной, я вечный аутсайдер» — выдаст, пафосно разрежая атмосферу, и упорхнет за пивом — плавали, знаем.       С каждым часом Гнойный веселее, «маниакальнее/раздражительнее» — неприкаянным шатается да мешает спать, отсчитывая время до, пытается отвлечься и даже находит книжку почитать, ебёт мозги тем немногим не нагулявшимся, доводя до «в пизду тебя, Карелин, ты как хочешь, а я иду спать!» и почти нарывается, в таком дружелюбном и все принимающем месте, на драку. Отпиздить его грозятся аж дважды, Гнойный смеется и на слабо берёт — давайте, налетайте, но просыпается Замай и отводит его за ручку пить чай. Наконец-то, спустя два отруба и дохуллион минут занятия не пойми, да не вспомни, чем: — До Шокка час остался, а ты так глаз и не сомкнул, да еще накачался метом. Доиграешься же. — Боишься, что я его отхуярю? Не боись, я такое придумаю, будет мечтать… — его не перебивают — сам запинается, и мысли, состоящие из одного «хуя», проносятся перед глазами. Джигли красноречиво смотрит с Замаем. — К чёрту, налей мне кофейку. Оо, девчооонки, как делишки? Готовы уебану Шокку голову вскружи… Нет, открутить. «А в душе он — няшка, и глазки умненькие, потому, похоже, и терпят тут его вместе со всей сомнительной хуйнёй притащенной. Вон, и до стрелки с Шокком дошёл» — отстраненно думает Джигли про себя. Оксимирона с подсоской им, конечно, очень не хватало.       Оксимироновский Мирон Янович в застегнутой, давящей под кадык, рубашке стоит в 8:00 у любовно покрашенной двери с Димой Хинтером — тарабанящим в дверь Шокком, скоро начинающего матерится на спящего долбаёба Славу Карелина и его дрыхнущих же дружков так задорно. Мирон мысленно поднимает Гнойного в списочке самых бесящих Дмитр… ой, тоесть его, чувачков. Он, конечно, Оксимирон, в ударе — сам достаточно охуенно оделся — чувствуется, сука, образ пиздатейшего рэпера Oxxxy, почти как продюсера Шокка — провалялся, честно, без сна на диване до пол седьмого — спасибо выпоротой заднице, чай_кофе_Димин_пиздёж, лениво доотвечался, на мир из окна любуясь, до оплеухи — и вот как она поможет Миро подняться ещё на пару ступенек в пищевой цепочке, а глазок на двери такой увлекательный, и шум по ту сторону слышен отчётливо. Громкий топот приближающийся шагов, звук отпирающегося замка, и Гнойный собственной персоной — с шальными глазами, лопнувшими капиллярами, синяками, заметнее чем у Мирона, лыбится, высунув башку и согнувшись в три погибели. — Здоров. — Договорились к восьми, а сам опоздал, нехорошо, Слава. — Пффф, не собираюсь перед подсоской оправдываться, ты даже не Оксимирон, чел. А ваще че я сказал — «приходите к восьми», себя я к восьми не звал, смотрю такой в глазок, а там одна твоя рожа. Ну, думаю, нахуй, Мирона Яновича подожду.       Миро не шибко удивлен тем, как с трудом соображающий и шутящий не к месту наркоша, безобидный «да он, дядь, пьян», Гнойный переобулся в баттлещего Диму — (какого хрена?!) уёбка, который такого навидался — и как «посидим давайте» в биф перерастает, и как Жиган стволами обзавелся. Сам Шокк если и прихуел, то держится молодцом. — Наглеешь ты, Славочка, на взрослых дядь выёбываешься, неужели мамка не учила? Думаешь, поди, спасёт тебя твоя свита королевская, а потом придет Жиган с дружками и гонору-то поубавится. — Дима-то того — азарт со злостью помешивает, да бифом загорается к пацану.       Мирону это не нравится совершенно, передумает на старости лет и всё дома на нём выместит. Кого же волнует Мирон и его мурашки от такого, играющего в спокойствие, Шокка с чешущимися кулаками? Да никого, смотри жалобно, не смотри — всё бесполезно Слава в лице меняется, дверь открывает широко и упорото зубы показывает — нихуясе «улыбочка». — Ой, только не говори, что зассал, дядь, не зря я видюшки наснимал, ой, не зря… Оксимирон, нижайше прошу извинить холопа, путаюсь в баттловом этикете чутка, я уже могу на баттл тебя звать? — Не Шокка? — издевается Мирон — один страх с навязчивыми картинками расправы дышать мешает и, чтобы не затевал Гнойный, заставить себя собраться и обмозговать, не может. Хоть бы, Дима, не на нём, хоть бы нет. — Ну, расчёт такой, Мирон Янович, вступитесь за свою подстилку и баттлить согласитесь. — заискивающе говорит Гнойный, и Мирон не въезжает совсем во все это, где Диму именуют его подстилкой, а для него одна вежливость и лобызание издевательское, да на слабо взятие.       А потом доходит, не он Димин лучший проект, и не его унижают тут, отвертки с широкой ухмылкой принимая, о нет, мифического Шокка — чувака на беках, но, когда к нему так обращаются, чешут чсв Окси, а вовсе не Хинтеру. Мирону не впервой, но такого, чтобы так честно, можно сказать, предпочитали его, при откровенном дерьмом поливании самого Димы, еще не было. Вот только предчувствие дурное не отпускает. «Наснимал».       Дима лишь улыбается зло да отвечает так же вежливо, и даже, сука, игнорирует просьбы мироновские, не думая разворачиваться и уходить. Нет, он увлечён и жаждет закатать наглеющего мальчишку в асфальт, от вчерашнего снисхождения следа не осталось. — Ты берегов то не теряй, мальчик, лучше Замая позови. — Славу хватают за плечо и в сторону отводят от двери, а он, в свою очередь, прожигает его, Оксимирона, взглядом, ухмыляясь как-то грустно да мрачно. Внутри их ждёт «нежданчик», но на это уже похуй — эмоционально он, наконец, кончился — забьёт баттл, забьёт Шокка, спасет принцессу, ждут там его дружки со стволами или нет — кончился и всё. — Андрееей, тут твой! — Да не ори в ухо, идёт он!       Бежит скорее, Славу запихивает обратно в квартиру, прожигая того взглядом мамки сына-наркомана — «опять скотина нажрался», протягивает руку, даже извиняется искренне, почти, и предлагает в который раз забить на Карелина, пока ему тоже пожимают руку. Гнойному хоть бы хны — стоит в сторонке, наблюдает, в ебале не меняясь, не стыдно нихуяшеньки, как и братану его.       Внутри ждёт разъёбанная в хламину весельем квартира и никого достаточно трезвого, чтобы даже просто держать нож или ствол — да, что, сука, угодно, вон бутылка вниз летит, и на мягкий линолеум разливается пиво — какие уж тут угрозы, одни пьяно улыбающиеся и махающие девы на диванчике, к которым театрально заваливается Гнойный и с барского плеча разрешает отрываться по полной, юзать, что найдут и, если надо обещает поделиться, девчонок обнимая и теряя всякий интерес к гостям.       То, что это одно здоровенное шапито и обернется для него здоровенным еврейским хуем, Миро на входе просёк, и единственный шанс сохранить свой манямирок, развернутся и послушно принять профилактические пиздюли.       Начинается все чинно-благородно, Слава на диванчике метом наслаждается или чем-то там в белой таблетке, опирается на симпатичную шатенку, ее подружку не обделяя, и медленно это перерастет в какой-то вялый петтинг. Миро чихнуть не успевает, как его приглашают в комнату с кальяном и знакомыми всеми лицами. Андрей спрашивает, не против ли Дима компании, «из очаровательных цыпочек не против» — так и говорит, ухмыляясь. С каждым разом они все больше погружаются в рабочие вопросы, и Окси подначивает показать друг дружке налоговые декларации и дать пощупать, Замай вымученно улыбается, извиняется и проявляет чудеса тактичности, как только видит заскучавшего, заёбанного бессонной ночью и вчерашним, и, отстраненно паля на кальян, предлагает ему идти и веселится. Воздухом подышать, пока взрослые дяди разговаривают.       Хинтер считает, что он должен остаться и лениво их стебать, скорешиться с дамами — да что угодно подле Димы. Оксимирон встаёт, извиняется, «пожалуй, соглашусь, если никто не против», улыбку давит пообаятельнее и спешит удалиться, наставляя не скучать с девами под боком, дверь за собой закрывает и тут же сталкивается с Гнойным. — Акция-то спланированная. — говорит Мирон, кивая в сторону закрытого балкона, и, жестом подзывая, вежливо просит выйти с ним воздухом подышать, себя косплея с той милейшей фотки, безобидный весь такой. — Фух, наконец-то мы наедине, я уж думал, что окончательно проебался. — трёт шею, а глазища такие виноватые — Спланированная? Есть такое, ну ты это, не переживай, я помочь хочу. «Бляяядь, звучу Дауном, блядь, блядь почему так сложно, а так хорошо, сука, звучало, бляяя, только волосы на себе рвать не хватало…» — Мирон за представлением наблюдает спокойно, заторможено и что от него хотят не понимает нихера. Загонит это его в глубоокую жопу — почти уверен и пробирает до костей пренеприятнейшее предчувствие, а собраться и из транса выйти не может, перестарался вчера Дима — такого стыда за боль в выпоротой заднице и прострации не испытывал Мирон давненько, после всего этого унизительного треша и к разговорам с Гнойным. — Окей, окей, окей, начну по порядку — наснимал я вчера вот что, ты только не пугайся, я не шантажировать, ничего такого. — и суют телефон под нос, возятся, тыкают не туда, врубая левое тридцатисекундное видео, выключить пытаются и, с не первой попытки, закрывают, и вот уже он с Димой крупным планом — старался Слава не дрожащей снимать рукой — они так близко друг к другу. Мирона пробирает, сразу вспоминается как, раздражённый его выёбистотью, Хинтер тащит за руку, а как, сука, иначе, в такси, хватает за шею перед тем как запихнуть на сидение и тут же слышно, что он говорит. Чьё это спёртое дыхание Миро понимает отстраненно, через силу — «моё», и задыхается. — Эй, чувак, Окс, Мирон! Успокойся, я не собираюсь… Чёрт, всё окей, я тебе показал, чтобы мы вместе Шокка ногами отпинали, ёбаный же в рот! А, подожди, не уходи никуда, я принесу воды или сразу скорую? Мне остаться? Блядство!       Слава дверь настежь открывает и бежит, очевидно, за водой/скорой/Димой/куда-то ещё, Миро тихонечко задыхается, пытаясь наполнить лёгкие воздухом через силу, итог подводит — врата в ад, пиздец Оксимирону, злорадный, Диме тоже — пока, пока, манямирок.       Слава притаскивает воды, горсть таблеток и косяк марихуаны. Воду Мирон жадно выпивает, давится, кашляет удушливо, до таблеток добирается, когда отпускает, но Слава передумывает, опасаясь давать белую таблетку, «да я тебя потом не откачаю, а валерьянку не держим», косячок сам поджигает и преподносит Мирону, советуя пару глубоких затяжек, «вот так, молодеец, Мирон Янович, так её!»       Успокаивается он не сразу, привычный мирок трещит по швам, один лишь выход есть — с балкона, когда, даже с хуёвой операторской работой и всратым звуком, это очевиднейшая вещь, когда Дима… — Напугал ты меня пиздец как, Мирон Янович! — Бога ради, просто Мирон. — Мирон, ну что, успокоился? А теперь слушай — Дима там скучает поди и за тобой скоро прибежит. — Слава высоченный, в собственном мерче, да это же из того клипа, выдыхает, снижая темп со ста слов в секунду и вдумчиво, с расстановочкой говорит, — На видео хуйня качество, но треша и угара я достаточно разглядел. Уверен, только копни, и со всех сторон полезет Димочкина чистоплотность. — Гнойный, вот нахуя тебе? — искренне и устало выдавливает из себя Оксимирон — столько лет нормально шло и вот. А чего он, собственно, слёзки льёт? Разве Дима не заебал уже окончательно и хоть сейчас в петлю, на творчество/качество плевать? Сольёт прессе? Ну и что, кто фантазировал на днях же, как было бы хорошо — раз и всё, под машину или обрушения всего Диминого замка на костях, фотка, например, одна единственная — хакнули Димочку и всё. Так вот оно, наслаждайся. — Нахуя? Изи-изи, вытащить тебя, Мирон, опциональненько поможем Диму отпинать, ментам тебя не дотащишь, ну нахрен, там одни долбаёбы, за траву садящие, тут я тебя, братан, понимаю. Мы можем… — Сам-то какую чушь порешь осознаёшь? «Отпинать», блядь? Да любая хуета по мне ударит стократно, кто, ты думаешь, опущенцем будет, а?! Карелин, ты головой-то думал, когда выводы свои истерические сделал о добровольной жизни двух пидорасов?! Может ебля жёсткая мне чакры прочищает и творчеству способствует, а ты… — Вот зачем ты так, Оксимирон, а? У него одно «мало не покажется», в котором углядеть/услышать что угодно можно, а теперь вот зачем ты это? — Мирон глубоко затягивается и на холодный питерский воздух выдыхает, где-то одинокий салют взрывается и в унисон собака воет — романтика. Ветер из открытого балконного окна, и пальцами косяк пополам от едкого дыма, который умудряется попасть не туда, глаза аж слезятся. — Не бывает такой хуйни добровольно, одни качельки эмоциональные, да ссанье в уши — травма детская, привычка выработанная, а ваще… — бухой Слава, в словах путающийся, вписывается в атмосферу, Окси оценил, его проняло.       Думать о каком-то образе/имидже — косо съехала маска, размазывая самоиронию напополам с самым настоящим весельем, бесполезно. Никакое уже актёрское мастерство не ебёт, разрушенное этим бойким Славиком замок песочный — налетел, и сколько бы там Мирон его не строил, нихуяшеньки не осталось, довольный сукин сын. — Ещё скажи, меня вместе со всеми резиновыми хуями выиграешь. — косяк не покуришь больше, но ошмётки ко рту он все равно подносит, улыбку истеричную скрыть. — А это идея, Мирон, как в тех видео на ютубе про «Что, если искусственный член…»! — горько ухмыляется как-то, Слава улыбается. — Пиздец тебя кроет, братан…       Окси слезы, навернувшиеся, стирает и натягивает выражение поприличнее — Дима сам же говорил. — Мирон, я понимаю, ты вряд ли веришь мне/хоть в какую-то серьезность моих благих намерений и мой охуенный план. Если в двух словах — я предложу Шокку баттл, от которого он не сможет отказаться, звучит хуёво, но… — Нужно будет тебе проебать. И это спасёт меня? Стану владельцем стартапчика Оксимирона? — от Мирона звучит это совсем не спасительно, но довериться, ворвавшемуся в его активненькую симуляцию жизни — существование, тому, кто раздразнил Шокка и их, безопасный для оксимироновой репутации, с Димой тандем, желания мало. Никаких третьих лиц вдребезги не разобьешь, и как Шокку не отсасывай, теперь знает Гнойный.       Оксимирон говорит«забились» на эмоциях и ни капли не доверяя, на Славу не смотрит, руки никакие никуда не тянет, как и Гнойный. С третьего этажа вниз и в темень для него считается, исключительно, прыжком с моста на проезжую часть — ему предложили, он и спрыгнул, заебался с Димой вчера. Эта прекрасная видеозапись, момент — Слава всё-всё понимает и говорит так, что ему хочется верить. — Забились, мен, и ещё одно пока мы не вышли в свет — Шокк к балкону вон подбирается, тут всё видно, дверца-то стеклянная. Короче, я собирался прям там ему показать, в подъезде, и баттл потребовать, не получилось — с лестницы спустил бы. — живи с этим, Мирон, и гадай теперь, брешет же? В честные пьяные голубые глаза даже смотрит напоследок, когда Слава открывает дверь.  — Заждались? — в комнате собрались бодрствующее со всей хаты, и знакомые девчонки вьются вокруг Димы, Замай тоже здесь, рад, наконец, найти их — оказывается их теряли, на диванчике скромно сидит чувак из антихайпа — Джигли, и незнакомые Мирону, едва двадцатилетние, пацаны, когда к ним подходит Дима. Оксимирон рад, что помимо знакомой компашки, тут одни левые чуваки, как умудрились подобрать не загаженных питерской жизнью — хуй знает. Перед знакомыми, от иррационального алогичного стыда, Шокк на публике нечего ему не сделает, а вот после, страшно и стыдно уже заранее. — Миро! Совсем тебя заждались, нахуя ты, жида, с Гнойным возишься? — Хуясе, вспомнишь говно, вот и оно, а я уже о твоей страшненькой подружке и забыл. — нет, Шокк, тебе не приснилось, вздыхает Дима натурально — Ну, чё, Дим, как дела? Как подружки новые, сколько ты уже успел? Ой, не спрашивай, чего — бафомета ради, наркоты, мы по секретку вчера договорились, я вот успел… — На слово тебе, еблан, верить? Тащи сюда, вместе закинемся, одновременно. — Неее, я выиграл, чувак, ты трезв. — Гнойный, ты не оборзел? — это ему с диванчика кричат уже. — Пацан, пацан, тебя свои уже спрашивают, может тебе того, на боковую? — брезгливо кидает Дима. — Ага, сейчас, только с тобой закончу, — подходит вплотную и снизу-вверх смотрит, — Пойдём выйдем, я тебе забавнейший влог покажу, только вчера снял. — Слав… — Тшш, Андрей, мы на балкончик.       Шокк, очевидно, про таинственное видео позабыть успел, хмурится и молча выходит следом за ним, на Мирона и не взглянул больше.       «Господи, пусть балкон отвалится. А Слава успеет, на крайняк, ты же обещал его спустить, так ведь? — как наивно Миро сам удивляется, к Гнойному симулирует доверие - Хинтеру хотя бы твоё творчество некоторое нравилось, а Гнойный может дохуллион того, до чего Димины ручки не дошли.»       На балконе оживлённый разговор. Слава панибратски обнимает за шею, получает тычок, кривится так, что от сюда видно, говорит что-то, затем очередь собеседника, они смотрят видео и у Славы, стоящего теперь спиной к ним, выхватывают телефон, но Миро знает — тот мерзко ухмыляется, протягивает руку, харкает на неё, Дима разозлился теперь по-настоящему, не выделываясь, видит, наверняка, как эта вчерашняя школота снимает их. «У мальчишки телефон отобрать пытаются, не по-пацански, не по понятиям», и девочки далеко не в вк сидят.       Дима взглядом убить пытается — Мирона от такой чистой ярости передёргивает — руку пожимает, треплется о чём-то, в отвращении отворачивается, вытерев о Славин свитшот, закуривает, довольный Слава их открывает. — Сам же себя погубишь, когда твои братки не вступятся. Жалко, пацан, прям ваще. — Гнойный не оборачивается и объявляет, что идёт спать, веселье кончилось. Батяни выметаются на счёт раз, два, ему все высказывают уже не одни пацаны, а и, подтянувшиеся, со стажем ребята, это что с антихайпа? А Гнойного не ебёт, что свои же мечтаю отпиздить.       Шокк уверен в своей победе над таким отбросом: его Миро — лучшая сучка на районе, антихайп — привлекательный бизнес, Гнойный — бездарность, но не им один этот не лейбл славится, Замай, вон, ничего мужик.       Миро в игре — Гнойный худший противник Шокка, «ночной кошмар» — Слава, что за херню ты устроил на этот раз? — в ноги говорят, точнее в кроссы. — Угу. — в телефоне сидит, условно довольный, улыбается. — Что за херню, спрашиваю, устроил? Не угукай мне тут. — Да, бать. — Антихайп тебе не батальон хабаровских малолеток, чтоб на всяких натравливать и тебе тут крышу устраивать! — Да, бать, да, бать! — и глазки такие — не спрашивай, где котята будут спасенные жить или Сашка — просто не мешай домой к себе тащить из омутов, да не спрашивай. — Да понял я уже, что дело серьезное, но выебываться на чужой тусовке… — Да втянулись ребята, не парься. — А могли и не втянуться. — Могли. — и кончился виток. — Ты лучше скажи, зачем на мне тогда срываешься? — Слава от всего отмахивается и, когда за ногу трясут… — Иди, вон, девочкам лучше порассказывай. — Эх, Остап Бендер, вот будет у них нож. — Ствол!!! — После ора Замай действительно уходит, но я должен кое-кого спасти.       Он так и понял, зачем только спрашивается? — Эй, Славяян, за базар-то поясни.       Так вот что его трясли! Хуев Замай!       Что за хуйню устроил, его спрашивают в кроссы, в которых он по-мироновски развалился на диване. Спрашивает упорно и Замай, потому что прийти на чужую тусу и с Шокком развлекаться зашквар, и голосок поднимать зашквар. Слава вообще, по общепринятому мнению, очень зашкварный, но умеет, чертяка, так, чтоб никто и не пикнул, чтоб антихайп за ним хабаровской школотой шел с Замаем во главе, долго и упорно. Он причитает все о том же, пока полусонный Слава лыбится в телефон, «батя, да батя», забатькался уже весь и заугукал, ножками качать умудряясь. — На чужой, Слава, тусе. — Андрей не унимается, что называется, самому стыдно. — Эй, Славяяян! За базар не хочешь пояснить?!       Кто победитель сегодня и через десять дней? Слава Гнойный, конечно.