Полчаса любви и вернуться к бонгу

      Сходит шок, произошедшее доходит до обоих доходит до обоих произошедшее, но, не успевает Слава нечего сказать, как Окси начинает оправдываться. — Никакого больше компромата, прости, но... — Ну, я так и понял, — примирительно. — После такого засоса никакое Шокково палево уже не страшно, и удалять ты не будешь, такое себе бдыщ ядерной боеголовкой, — Слава всегда клоун. — Это мы уже проходили, хитрый план как на ладони, — покивал глубокомысленно, разве что не стер послевкусие вспотевшей ладонью, двадцать семь такие двадцать семь. Как там взрывается интернет, Славе похуй, лишь бы пришибленному на вид Окси полегчало, но на то не похоже совсем. — Можно удалить. Типа троллинг, чел, идея Гнойного.       Окси смотрит на него и как можно увереннее говорит ему «не за что» и прочитать в голубых глазах ничего у лоха Славы не получается. Слава решает не лезть и утыкается в новости про Диму и его горящий пердак. Однако, сучка затаилась со своими обсосными фоточками. В комментах — одни ответки юзеров про самый горячий каминаут года. Одна одинокая желтая статейка про суд и аж Гаагский трибунал с ссылкой на твит Димы с обещанием слива. Такой первозданного цвета ссанины он давно не видел. Окси же заебался окончательно от этого дня. — Так... Ты нашел себе квартиру или, — неуверенный жест рукой должен показать «останешься со мной» со мной, но что-то нихуяшеньки Окси квартиру не начинал искать , Гнойный глушит оправдания на корню, прерывает неначавшуюся исповедь, дамоклов меч срубает ему голову. — Да не парься, мой дом — твой дом, все дела, я только рад такому... — сбивается. — Забили чел, поехали домой?       Окси соглашается — видит, что Слава в студии торчать заебался, хотя тот таков, что и голову на рельсы перед товарником. Что-что, а настроение угадывать Мирон умеет, и тут же начинает собираться. Славе собирать нечего, и он просто ждет пока Мирон накинет куртку. На улице еще не светает, когда они в едином порыве тащатся гулять, вызывая карету за тридевять земель от студии. Слава не в первый раз надеется, что Окси не застудит себе легкие сигаретным дымом, но не напоминает о вреде курения, пиздец как стыдясь мысли, что грубый шепот безумно сексуален.       Нет.       Нет-нет-нет.       Просто нет, Слава, и дело не в твоей внезапно всплывшей еще в школе бисексуальности, нет, дело в Мироне, которого просто нельзя хотеть, нельзя о нем мечтать, и тем более нельзя ему об этом знать. В лучшем случае сбежит нахуй и будет петь в гордом одиночестве, в худшем — подойдет к тебе как к Диме и...       Что после и — нельзя думать домашнему мальчику Славе Машнову, нельзя, и все тут.       Дома Мирон не разуваясь проходит в ванну и запирает дверь на защелку.       Пиздец, думает Слава, какой же пиздец, слышит шум включившейся воды, заглушающей все остальное, там же только безопасная бритва? А ей не вскроешься, правда? Или он там топится? Плачет? И что делать Славе, не долбиться же?! Сбрасывает обувь, оставаясь в носках, и не замечает как начинает беспокойно ходить кругами, звуки шагов сбивает все та же вода — Мирон увеличивает напор. — Окси, ты в порядке? — против воли кричит, страшно звучит, наверное. — Прости, ничего страшного, я... узнать, жив ли ты! — вода мгновенно вырубается и Мирон спокойно орет в ответ: — В порядке! — опять включая воду. Слава думает о самом очевидном варианте и с опозданием вспоминает, что санузел у него раздельный.       Облокачивается о косяк, встречает припозднившуюся Коху и рыцарски караулит Мирона, судорожно «молясь» за тупые бритвы и открытую дырку в ванной. — Ну что, подруженька, будем вместе Оксимирона встречать, ты лучше меня плаваешь, — тянется почесать за ушком, и ему позволяют, мурлычут, но ненадолго, приласканная кошка убегает.       Мирон наконец открывает дверь и стоит, бледный, держась за ненадежную ручку двери — без порезов и сухой. Гнойный поднимается с кортанов, смотрит на серьезного как никогда Мирона Яновича со скорбными морщинами на лбу и таким взглядом...       Нервным, решительным, а Слава как человек простой назвал бы его подгоревшим в одном месте. — Знаешь, Слав, это я предложил Шокку попробовать отношения, сам его оседлал и сам ту хуйню нафотал, так что... — И? — Что «и»?! — Ну, разница-то какая? Предложил и предложил, компромат тоже просил на себя собирать? За шею хватать, ты, что ли, ему сказал и пиздец сам себе пообещал?! — Так было нужно, — на автомате. — Кому нужно, Окси? Можно подумать, у тебя было стоп-слово? Он бы остановился по твоему первому требованию? — Это был лайфстайл! — В жопу такой лайфстайл! Прямо в Шоккову волосатую жопу! — друг на друга орут, и стушевался бы Гнойный давно, если бы Окси не кричал ему в ответ так же яростно и задорно, как на публике, как умел когда-то давно, в две тыщи восьмом, до Димы, и теплеет от этого в груди сильнее, чем от поцелуя, запланированного как ход против того же Шокка.       Куда уходить, Мирон не знает, да и следует ли делать резкие движения, стоять, замерев. Слава несмотря на свой рост и крики опасным все же не выглядит, но больше всего Мирон боится ошибиться во второй раз. — Сашка любила щенят больше чем моих котят, у муженька как раз живет какой-то там лабрадор, но ее притащенный щенок гонял Коху, и пришлось его отдать знакомым, может, они его уже забрали. — Никак ее не отпустишь? — страх сменяется сочувствием. — Нет. Книг психологических перечитали, Яныч? — светски интересуется. — Можно подумать, вы кайф не ловите, мне еще на ее свадьбу, о че-ерт! — хватается за голову театрально. — Черт-черт-черт, завтра вечером мальчишник! — под удивленным взглядом Мирона сползает по косяку на пол, отчаянно мотая головой, разве что по стене не бьет, как тогда. — Так вот что Хан Замай спрашивал у меня, не жирно ли, че-еерт, он завтра! А надо еще подарочек и бухло притащить, — молодец, Гнойный! Забыл ты про клятвы свои. — На свадьбу приедешь? — Саша смотрит отчаянно неверяще — Слав, не надо, если сам не хочешь, все нормально, мы понимаем, это я должна тебя просить... — Да не, зачем просить, не хочешь на свадьбу, приду на девичник! # — Девичника не будет. — О-оо, Са-аш, прости, не убрано, не проходи, не проходи, плиз, я выйду к тебе, бонг только поставлю на полик. Решили не звать старика? Саша не любит перебивать, стоять на пороге и быть трезвой, когда Слава угашен. — Мы их совместить решили, и, Слав, тебя никто не гонит, это я должна тебя... — Тш-шш, — прикладывается к себе пальцем, попадая себе губы с первого раза. — Тш-шш, лучше послушай, как в раковине вода сливается. — Слав... — отчаянно и с влажными глазами, такая виноватая, Слава не выдерживает и придвигается ближе, не уверенный в своем голосе. — Я приду обязательно, Са-аш, не волнуйся, завтра тречки напишу, жди дропа! — красуется из последних сил, и жалеет, что вовлек в это шапито такую классную Сашу, так и продолжающую стоять на пороге. # — Это после того, как предложили мне отношаться втроем. И смотрят такие пнутыми котятами, особенно Саша, а я говорю — вы классные, но нет, я моногамен! — Слава оживленно рассказывает, как сказку перед сном читает, но с пола не встает. — А на самом деле это они моногамны, еще и ребенка через пару лет заделают, плавали, знаем. — Слава в жопу эту дюсолеевскую чуть не втянул Сашу и теперь втягивает Окси, который стоит и молча слушает, а потом протягивает из помятой пачки сигарету, сочувственно глядя. — Непрямой поцелуй предлагаешь? — тушуется, правда, быстро, бьет головой по стене с жалобным «прости, это все Сашка, она охуенная, поцеловать бы пол, по которому она ходит».       Окси тем временем подставляет сигарету себе, ловит Славин взгляд, становящийся жадным — и не может удержаться, прыгает в это с головой, провоцируя, блядски проводит по длине языком, останавливаясь на маленьком горящем огоньке из под зажигалки. Паскудно ухмыляется и протягивает завороженному Славе, не пропустившему ни секунды представления. Тот принимает сигарету как скрижали лично от Иисуса, с опозданием затягиваясь прямо с руки. Но больше ничего кроме «спасибо», как ни в чем не бывало, нет.       В студии с утра работы завались — Славины твиттер и вк разрываются от сообщений, желтушка пестрит заголовками про геемирона, Шокк обзывается лаконичным «пидоры», репостя фоточку и гордо игнорируя «так вот какая у вас в рурэпе дружба», «ушла Оксанка, дядь!» «мы с тобой бро, ток скинь фотку как ебешь окси в жопу, вы мой отп на века» и прочее паскудство. Но это Шокк, его пиздить сам боженька велел.       ЛУЧШЕ ЕБАТЬСЯ В ЖОПУ ЧЕМ БЫТЬ ЩЕККОМ       СОНЕЧКА ЖДИ МЕНЯ В ТАИЛАНДЕ Я УЖЕ ЛЕЧУ       «Славонька, его Окси зовут, Мирон Янович Федоров»       «Славочка, ты не выездной еще»       ЧЕРНЫЙ РЫНОК, НЕТ ЗАМАЙ, НЕ ТВОЙ ДОМ       За Окси внимательно наблюдает, что бы ему было нормально со всем этим, и тем что Слава по прежнему спит на кухне, но теперь на матрасе, притащенном лично Ханом, и с гордостью отбивает его от Окси, придумавшего вернуть ему диван.       Сам Мирон рабочий перерыв проводит в твиттере напротив, редко осторожно подсматривая, что там у Славы, и его личный.       «скажите что это фотошоп, и там должна быть новая девушка Оксимирона»       «Нет» — Я, если честно, удивлен, что Дима прямо все тогда удалил и порвал, он очень часто и много рисовал меня, и фотографировал... — задумчиво тянет Окси — Пацанское слово! — ехидно поддакивает Слава, объясняя всю суть. — На том и погорел, как и все остальные рэперы, — философски заканчивает.       Окси не давит из себя улыбку, смотрит так же задумчиво и о чем то своем. — Погорел, когда понадеялся на меня. — Не, когда тебя в рабство заграбастал. Бумеранг в ебло прилетел — и все зубы на асфальте, — получается резче чем предполагалось, и Слава кидается в извинения, но Окси почему-то не замечает, смотрит сквозь, не реагируя совсем. — Так во сколько у тебя девичник? — задумчиво. — В восемь. Детское время, — и Слава старается успеть за настроением Мирона, который даже не хмыкнул на Димины зубы на свеженакатанном асфальте. — Мне идти с тобой или... — остаться здесь и дорабатывать? — Как хочешь, — веселья Слава не обещает, испорченной четко тусы, и запоздало думает, не оставляли ли Окси вот так, а потом вспоминает Шокка, и не-еет, там ситуация обратная. — Не хочешь идти? — Не то что бы не хочу... — но сдается под Славиным понимающим взглядом. — Нет, — сдается.       Заскочить, алкашку занести из супермаркета с первой получки как бэка...       Как на зоне, и лишнее звено пищевой цепочки, лишняя ветвь в древе эволюции, третьим лишним думая уходить, уже отставляет всунутый девкой абсент и удаляется, но внезапно его зовет Павел Чеприянов с его бородатым еблом и Чеприяновой Сашей, друг общий смылся уже со стаей девчонок.       Смыться под шумок — это кул, Слава. Но Саша опять так смотрит, пластмассового мира принцесса, и это сама понимает, этим гордится, к принцу не прижимается, как одна посреди тусы, отчаянная, грустная, не танцует. Прикольная красная подсветка на синем платьице. Что-то она ищет в его, Славиных, глазах. Не мужа, а именно его, уставшая смертельно, заливающая «праздник» шампусиком.       Он должен ей написать, запечатлеть, сохранить и выслать в скайп от Славы Карелина, и если Окси разрешит от лица вгб.       Черт.       Надо сваливать, а он грузно поднимается и идет к ней.       Муженек с золотым кольцом на пальце никуда не отходит, когда в него буквально врезается жена и крепко обнимает Славу, не успевающего дать отпор и вы же женаты и шепчет ему в ухо: — Славочка, прости меня, пожалуйста , я не должна была...       Да она в стельку.       Беспомощно смотрит в глаза ее мужу, но у того лицо кирпичом, и хуй его проссышь.       А ведь не всплыви Шокково говно, в этот знаменательный момент Карелин/Мармеладова/Машнов непременно упал бы к ее ногам и пополз делать минет общему мужу со слезами, как он был неправ на счет перспектив их полиаморной семейки. Говорил бы, как он раскаивается. А через полгода, когда цветущая вода в раковине задолбала бы Паху — вскрылся бы, или, постояв немножко с петлей на шее, сиганул в окно.       Но оно всплыло. И сейчас его на скамейке ждет убивающий, плачущий от боли, от вдыхания яда в легкие — он неловко отстраняется и говорит Саше, что все норм, что извиняться не надо, что он рад за них и притащил бухла. Вот только его ждет Окси. Вломится в рэп-игру концертиком питерским — и с него проходки, сколько Саше надо.       Конченно-передроченно-обосанное...       НЕТ.       Отлипает Саша так же внезапно. Раз — и смущенно не смотрит в глаза. Перебрала, Слав. Молчавший до сих пор муженек резво предлагает свои услуги в успокоении.       Когда Саша отказывается и идет подышать свежим воздухом на балкончик, ее не останавливают и не тащатся следом — ну, неловко человеку, сцена как сцена, туса как туса, отойдет, покурит и вернется. Но Слава подбирается к открытому окну, наблюдает, как светятся подкрученные русые волосы на синем поблескивающем фоне — натуральный же млечный путь...       Что там происходит, до Славы доходит, когда лезет за телефоном — а его нет. Как всегда с Сашей. Помнишь, как она за тебя закончила тречок, и вышло в тыщу раз пизже, чем все твои задумки, а?..       Бежит он несколько метров комично, стараясь не быть внезапным, не спугнуть. Саша и вправду с его телефоном — она по нему говорит, за распахнутым окном на холодном ограждении клумбы желтенькой сидит Окси, прижимая мобильник к уху, а с Сашиных глаз слезы не смывают водостойкую тушь.       Оборачивается — и рука с телефоном безвольно падает, не роняя телефон. — Я ничего такого не сказала, — оправдывается, а слезы не останавливаются, подсветка синяя на лице кровью декадентов. — Я знаю, — примирительно. А сам уебок, первая мысль больная, не навредила ли она Окси? А вторая еще больнее, не на первом месте она — значит, не любил, значит, пиздел, значит не лучше обывателя Слава. — Пойду, наверное, и правда отдохну, пойдем со мной, — шепотом. Гнойный, собака такая, подсознательно все еще ждет Слава, за что еще обиднее. — Паш.       Перед уходом Слава берет телефон и снова звонит Окси. — Все окей? — Хорошая у тебя девушка, правда, Слав.       И улыбается ему. — Бывшая. — Да не ебет. Передай ей это, я не успел, — и вот что делать Славе, не поймешь же, сарказм или Окси всерьез. — Я уже спускаюсь, они с мужем ушли ебаться, туса говно, го в студию, папочка-продюсер. И чуть погодя: — Это не я, тебя девчонки так называют! — Спускайся.       Он и спускается.       Мирон первую минуту курит незатейливо, отсчитывает минуты не до возвращения Славы — до рака легких, до пневмонии на фоне августовско-сентябрьского свежего кислорода, с примесью незазубренной Мироном хуйни.       Смотрит в окна, но там ничего, кроме желтого света и одного, флуоресцентного, белого окна.       Он не надеется, что Слава вернется. Меланхолия разъедает остатки Оксимироновой личности, и некому выбить из него дурь, не кури, не жди, что вернется, не будь в нем уверен, не разваливайся на лавочке...       Не смотри аренду квартир, не уверуй в ненужность этого, и тогда уж не целуй — ему предлагают от комнаты за восемь тыщ в месяц до тыщи баксов за хоромы, один сайт за другим. Из всех его проебов это главный проеб. Закрывает глаза, обжигает пальцы, сминает тлеющий окурок в руке, не чувствуя боли. И почему ему так хуево, не знает и сам, ожог его не волнует, как и волдыри со смятой сигаретой.       Когда Миро баюкает ожог, закрывая на блатном айфоне все вкладки, наконец разрешает себе подумать о поцелуе во имя благого дела. Нет, не это причина хандры, так, зачем же ты это сделал, брось, ты запизделся, о, так Слава меня не прижмет компроматом, не начав, брось, нарываешься ты на порку, за которой соскучился.       Телефон звонит, высвечивается номер Гнойного, и вот ответ — это продолжает Мирон нарываться на любимый жесткий трах, сожалея о дефлорированных паяльником хуях.       Женский голос окунает его в панику, и одновременно сам себе говорит спокойно, расчетливо: ты же знал. От таких Девочек, как Саша, не уходят, тем более сама предлагала Гнойному шведскую семью.       Александра пьяна, это слышится, но внятно представляется, спрашивает, какие у них отношения, и не еби в уши, Оксимирон, я твиттер-то читаю.       Мирон замирает, но вдруг хмыкает с выражением дешевого марвеловского Локи или как его там, Диме не нравится голливудское говно. — Мы встречаемся.       Зачем ты, идиот? Бессмертный что ли?! Тебя же в асфальт закатают, это не жопой у Гнойного крутить, ладно ты пальчики в клетку сытому тигру совал, не суй хуй...       Саша кивает на том конце, но Окси не видит, одно молчание. — Ты его любишь? Ну, вот так, по-настоящему любишь?! Не вытираешься об него своими заебонами??? — не кричит, нет-нет-нет, Саша сама себе качает головой, пинаколада у нее с димедролом, и шампанское — ширма.       Вот кто тянет его субличностей за язык говорить да?       Слава спас его, Слава хороший, Славе бы сорваться на него, Слава. — Он не выдержит второй меня, понимаешь?! — отчаянно, невыплаканные слезы не впитывает белок с радужкой, влажные щеки отсвечивают синим — Слава хороший, не смей его... — беспомощно опирается об стекло, как перед прыжком, осталось открыть окно нараспашку, не форточку по диагонали.       Да никто, Миро устал, Миро не потянет еще одного, Миро не протянет без разрезанного провода, Мирон умер и запечатлился в первого увиденного, как скотина на убой в мясника, загуглил бы, но телефон занят, Миро не протянет один, скатится, сторчится и умрет, Саше бы следовало волноваться за него, влюбленного, готового раздвинуть перед первым встречным, зависимого от людей, как от героина, своим торчащим мозгом, довыебывается же и подохнет, убьют во время сессии, но Миро понимает, Миро сам волнуется о Славе и Саше, к которой тот наконец ушел, гораздо больше, чем за Сонечку. — Он не выдержит. — Я понимаю, Алекса... — Просто Саша, — слезы воспаляют покрасневшие глаза, трет левой рукой, и накрашенная ресница попадает в глаз. — Все хорошо, Саш, не переживай, лучше подыши... — про свежий воздух мягко намекает сочувствующе, натуральный Гнойный на балкончике, но Саша говорит что она уже у окна, и шампанское пузырится в ее бокале.       Окси совсем не нравится часть про открытое окно, ищет нужное окно, но не с той стороны. — Видишь меня? — отвлечь и найти окно. — Я тут, на скамейке. — Не ебет, Окси, пожалуйста, не уходи, он не выдержит, Окси... — слезы пробираются в голос и нарастает истерика.       Обойти дом — дело пяти минут, благо он у последнего подъезда, и найти нужное окно с принцессой в нем. — Я никуда не ухожу, — но стоять ему не дают подкашивающиеся ноги, просит рассказать, как туса, что за такие красивые неоновые полоски, гирлянды? >Ему и самому неловко за свою бестолковость, никчемность, неумение самому даже утешить Славину девушку.       Она красивая даже с пластмассовой короной, смотрит прямо в глаза, не вываливается из окна, а на фоне играет новая школа, которую без Шокка Мирон начнет пиарить, вестимо...       Спускается Гнойный быстро, нацепляет куртку, раздает всем респекты, номера не дает, проходки, раз Саша не попросила, тоже. Окси и так стадионы соберет, без Шокка — так точно.       Окси ждет его на том же месте, не дергаясь, и Слава, довольный, что у него поднялось настроение, готов вызывать такси, но замечает, что как-то странно Мирон прижимает правую руку к себе. — Что-то случилось? — А? Ничего, так, пустяки. — Покажи тогда руку, пожалуйста. Руку. Да не левую, черт!.. Прости, я не то хотел... Черт, Мирон... Я просто волну... ЕБАТЬ, КТО ЭТО СДЕЛАЛ?! — Да никто, я сам, просто...       Осторожно держит пострадавшую Миронову руку, прикидывает, как дома наилучшим способом обработать ожоги и нужно ли вызывать травму на ночь. Вся ярость после новости, что Окси сам, превращается в сочувствие. — Слав.. — М-м? — руку не отпускает, когда Окси резко приближается к нему и целует во второй раз. И если о первом они больше не говорили — короткий, засосал для дела так засосал, у Окси жизнь тяжелая была — то на второй Слава забывается, и они целуются долго, с языком, под пустым закрытым окном.       Окси сам нарывается уже который раз, и трезвеющий Слава наконец решается посмотреть на слона в комнате. Открыть глазки и уставиться на здоровенную серую жопу, спасибо, что без валящегося из-под хвоста говна.       Этот второй поцелуй уже не спишешь на хитрый маркетинговый план не попасть второй раз в рабство за компромат. Можно, конечно, списать все на охуительную Сашеньку, перебрали они чуток, вот богинюшка и свела их, пробудила, так сказать, гормоны двух взрослых мужиков. Можно и о скромном Славином «восемьдесят на двадцать — почти не бисексуал», можно много о чем еще. Но это не кто-то, это же Оксимирон, спасенный из фичков фандома «лайфстайл», кроссовера с плохим немецким порно. Слава стоит болванчиком, когда Окси отстраняется, и даже не думает ничего предпринимать. Теперь не Мирон секс-кукла, искусственная вагина или анус, до чего его там низводил злоебучий Шокк? И умненький Окси тонко ловит это, затягивается почти окурком, еще пару вдохов и огонек прожжет мясо, раз — и бычок уже на асфальте. — Ты так и будешь смотреть, даже если я въебу тебе или сам прыгну тебе на хуй? Совсем за человека меня не считаешь? — горько выдыхает, мешая дым с углекислым газом. Когда Окси волнуется, он плывет, плавали, знаем, истеричка Оксанка, некогда продумывать образ, и ложь отходит шелухой.       Слава парень сообразительный, выкупает, что Окси имеет ввиду, у них же общий рэпак на всех в матрице. Вот только он понимает, что не все желания Мирона — Мироновы, и бросаться на него сейчас, да и вообще бросаться, быть Димой, не до этого сейчас. Лучше подумай, как будете сегодня весело петь дуэтом и разбираться с площадками, кое-кто уже отказался из солидарности к обиженке-Шокку. — Мирон. Я не... Просто я...— его целуют во второй раз, и телки наверняка снимают на мобилу из окна, а мужики, мало ли, могут выйти ебала разбить педикам известным, но Слава не...       Сколько, сколько Мирону надо нарываться и как, что бы этот пялящийся щеночком, добренький, готовый всегда помочь и поддержать Гнойный начал думать хуем — и наконец сорвался. Сколько. Мирон, издевательски кривится, улыбается небритый Дима, и внезапно Мирона опять, снова кроет до чертиков, заставляя менять маски, мешая остаться блаженным никем, теперь вон Оксанке кажется, что это хорошее чувство.       Дима учил говорить ему эту правду, я нарываюсь, учил и Мирона, и всех остальных, кроме разве что совсем Окси, которому не место дома. — Мирон! Окси, успокойся, все хорошо, тебе не надо так, забей, ничего ты не нарываешься! — вот, теперь Слава знает, что делать, после «заветного» ты что делаешь — я нарываюсь отмирает, бросает свои рассуждения и бросается на помощь. — Все хорошо, правда, я не... — Не по мужикам? — его удается ненадолго отвлечь от картинного, с точки зрения Мирона, заламывания рук. — Не совсем... Не, дело не в этом, ты классный... — Но нет? — Да я не про то! — свою клоунскую шляпу и оранжевый нос Слава ненавидит. Нет, не так. Не-на-ви-дит, восклицательный знак и единицы. — Забей, короче, Мирон, все норм, успокойся, — бля-яя, как хуево звучит, как тогда, ему сбегать за водой? Наверх? Но Окси нельзя оставлять. — Так что она тебе сказала? — отчаянная попытка, Слава выжимает из себя всю отвлеченную непринужденность до капли, ходит по позднему апрельскому льду, стреляет последним патроном и отправляет смс с одним процентом зарядки, все свои стальные яйца вкладывая в тон. — Не морочить голову тебе, если помирать с тобой в один день не собираюсь. — А... Черт! Ты, это, не принимай всерьез... Она... Замай вон тебе писал в две тыщи девятом, что не будет твоя музыка никогда популярной, боги, они такие! — Слава тушуется, сам верит в их светский диалог о бывшей, забывает, что тут Окси его поцеловал, и теперь его, Окси, нехило так плющит, а Слава ваще хуй знает, что делать и куда бежать. — Сорвусь, только дома, — выпаливает, не думая, рефлекторно. И только хочет сказать, что неудачно шутканул, как Окси успокаивается. Гордый оскал превращается в мягкую улыбку, расслабляется, ни вздутых вен, ни угрожающих вот-вот вписаться в ебло кулаков с естественным кастетом, Слава видел, Слава заценил, он много такого за жизнь навидался. И все, не взять слова обратно, это же хорошо, что Мирон успокоился? Хорошо, Славик?       Это я его уговорил, так Окси оправдывал Диму?       Мирон с этой мягенькой улыбкой сам тащит его на метро, ко входу в которое машина подъедет на целых двадцать минут раньше. Ждать он не намерен, продолжая служить развлечением для бухих телок, и проверять насколько они нишевые рэп-артисты. На метро проходит гладко, одно вы обознались. В мозгах творится какая-то жесть, причем у обоих, истеричная, гадкая, как извращенец впервые вываливший свой хуец пятилетней девочке, до этого считавший себя приличным человеком, и страшная, веющая хорошо знакомым пиздецом, считай, минуты до мудоханья тяжелой Диминой рукой.       Вагон метро новый, обоссанная станция, бабушки, мужики, парочка как с плакатов «их разыскивает полиция», симпотные девочки, дед без левой руки, свежий воздух, и в такси на шесть долгих минут. Слава картинно смотрит в окно, не оборачивается, Мирон тем временем отстукивает ритм вьедливого шансона с рэперскими завываниями-стонами.       «Что за хуйню я творю?»       Синхронно, пока Окси уговаривает водилу покурить, и не курит, просто ждет, как тлеет, и смотрит тоскливо, без бравады и запала, как всегда бывает, когда он нарвется по крупному, и остается только ждать и отсчитывать секунды до.       Поднимаются тоже молча, Слава открывает дверь и встречает дежурившую у порога Коху, нежно чешет за ушком, приговаривая «хорошая моя» — и кривит душой впервые после того самого эпического ухода, я сам ее выгнал, получается — говорит он это, чтобы просто забить пустоту хоть каким-то звуком, пускай и своего сюсюкающего мерзкого голоска.       Окси разувается, проходит в комнату, ждет там Славу, находя, пока его нету, хороший «студенческий» косяк с порисульками Славы, нетронутый и тут же закуривает, тянет дым в нутро и понеслась моча по трубам.       Сначала Слава говорит ему что ничего не будет, и он может не бояться и не трястись, пожалуйста, Мирон, на колени встану, только забудь, бога ради!       Потом Мирон отвечает, что это вообще не про то — это про то, хочет ли Слава с ним ебаться. Потому что Окси хочет, вместо убийств и без того мертвых в душе шлюх.       Слава намекает, что Окси сам уже запутался в показаниях.       Окси отрицает. — То есть, с твоего позволения я могу делать что угодно, кроме жесткой ебли с тобой? Совсем не хочешь бывшего кумира? — а напротив в окне уже будто для Славы рассвет глюколовский от дыма косячка. — Не имеет значения, хоуми, я тебя насиловать не буду! — Это не насилие, если я за! — Да не ебет, НАСИЛИЕ! — Нет! — Да! Меня, Окс, не переспоришь, и вообще...       И вообще, Окси уже собирается на выход, прихватив косячок с собой в долгую дорогу до студии, куда вызовет шлюхана-платного-дома и его подружек-доминатрикс, и тут доходит, наконец, до Славы, что придется правила ломать изнутри. Вот так просто, антихайповски, как троллить на голубом огоньке, не можешь сломать — насри в уголке, и сейчас время насрать в сам БДСМ!       Как всегда, когда Слава что-то решит, то быстро принимает условия. Да, хочу трахаться, да, самое страшное с тобой сделаю, раздевайся, без душа! — Любишь погрязнее? — Окси-Оксана и его знаменитый длинный язык. — А кто сказал, что я буду ебать тебя в жопу? Ну, хочешь в душ, так в душ, дай тебя разукрашу, и бегом, я заприметил там одну клизму, только тебе не говорил, тш-шш, сикрет!       Подходит, выдергивает косяк, отводит вверх с ним руку и целует взасос как можно нежнее. — Твой бывший дом мне губу до крови расхуярил, уебан, вон и в поцелуй попала!       Когда он отстраняется, Окси быстро молча уходит и закрывается на хлипкую защелку, оставляя Славу блевать мозгами от собственной ущербности, и боже, что ты творишь такое, а ну быстро сосать прощение, и ебашить бошку об стену!!       Хуйня, хуйня, хуйня, хуйня!       Окси там получает после стука клизму, но лица Гнойного не видно, только руку, и дверь плотно закрывают, защелка не нужна.       Окси выходит, обмотавшись старым синим полотенцем Славы, единственным, и начинается сессия на диване под насквозь фальшивый закат, в квартире рассвет, но ему видится закатная студия, только с окном в обтянутой войлоком комнате, нелепым таким, пластиковым, и Окси стоит у него, ловит лучи солнца модной лысиной и улыбается, как тогда, сорвись на меня, и после, мягко-мягко, завораживающе, где цветет вода.       Слава снова нежно его целует, в губы, в шею, под соском, опускается ниже, даже не засасывает сами соски и, разумеется, не кусает и не ставит засосы. Окси опирается на подлокотник, отвечает пылко, как в последний раз, стараясь растянуть последнее удовольствие за сегодня. Когда отстраняется, дышит тяжело, загнанно, закрывает глаза до ярких зеленых мельтешащих кругов, и, когда Слава валит его на диван медленно, растянуто во времени, тянется целовать несуществующие сиськи, Окси закусывает костяшки неловко, смотрит мимо него, когда чувствует прикосновение губ под соском, залезающих в ореол, не сможет он смотреть, когда... — вот самое страшное, что только придумать смог, так жестко, 90+, не повторю еще очень долго, пока у тебя отходняк будет, Оксан, — мелет языком и сам начинает отсасывать, переходя на яйца и кожу под ними, целуя под коленку, проводит языком мягко и влажно, и снова принимается сосать.       Окси вздрагивает на минете, невольно загоняя глубже, вытаскивает влажно и замирает. Член во рту — не самое страшное, но определенно в топе месте на третьем — особенно, когда Слава сожмет зубы.       Мирон лежит, пялится в потолок и ждет. Ждет-ждет-ждет и старается не думать, что будет дальше.       У него не опадает чудом — старательно перед «горяченьким» отсасывает Слава, и только это и держит Миронову эрекцию, это и мазохизм. — Мир? — Слава, обеспокоенный, выпускает изо рта член. Вот оно, перерыв в игре к взаимному удовольствию, это и у Димы бывало вначале, пока не отсохла жалейка Мироновыми стараниями. — Все нормально, зеленый, Слав, — пропускает весь ненужный фарс с объяснялками неразумному «Миру» его же блага, или еще хуже — ванильной дрочкой в одиночестве и Горгороде. — Не, не, не! Тебе так не нравится? Я плох, потому что с универа делал только куни? Ничо, Мирон, все хорошо, ща что нибудь другое замутим, — хотел играть до конца, но не сможет он смотреть, как забитый снова Мирон терпит, даже для его же блага. — Нет, Слава... — Окс. Все окей, полижу лучше тебе дырку, не боись, никаких плохих отсосов императору, каждый должен заниматься своим делом.       До Мирона доходит не сразу, только, когда Слава меж ягодиц.       Рефлекторно ноги он не сводил с того раза с конским хуем, который Шокк хранил отдельно, чтоб Окси всегда знал, что его ждет то самое, и потому что его банально было не запихнуть в забитую коробку, а то придется искать новый дом всем остальным, а Шокк не любит мороку. Не любил. — Ш-шшшш, — для терапевтического траха он должен продолжать бдсмный словесный понос, но не может видеть как Мирон зажимается, останавливается, отстраняется, не решаясь лезть к нему с поцелуями коленок и рук, метнувшихся туда же. — Все хорошо, я сейчас... — от побега и утопления в ванне его останавливает крепко вцепившийся Окси. — Прости, продолжай, что ты хотел. — Я не... — Продолжай!! — и смотрит дико, с бледным сжатым в тонкую полоску ртом, челюстью, с расширенными зрачками, как в начале при кокаине, видимо, действительно нужен ему этот терапевтический трах. — Я только полижу, — сдается.       Окси не верит ему совсем, но ноги раздвигает.       Слава надеется что ему не противно, когда он целует сжатую в кулак руку, и, медленно же продолжая про просто полижу, опускается.       Окси теряется на жестком, неудобном диване и, кажется, тоже начинает видеть рассвет (закат?), правда без усмехающегося себя, вместо этого у него перед глазами Слава с холодрыги перед студией в сумерках. Он кончает от языка.       Слава играет довольство и удовлетворение, «не понимая», что это у него никак не стоит, но дрочит через не хочу, рассказывает, наконец, как выгонял Сашу, не все правда, частями, пропуская все самое интересное, со слезами в ее и его глазах, криками и взглядами как на больного раком бедного ребенка — девочку с твердым я не хочу, я тебя не оставлю, ты все неправильно понял, он и тебя любит, ты говорил «давай попробуем втроем и меня в жопу хуем», я тебя не собираюсь оставлять, пойду прочищу раковину...       У него депрессия вторую неделю, грязь и плесень на кухне, Коха может слизнуть отраву и умереть, Слава тушуется чаще, после той вписки без него, опять с этим и его назвонами с попыткой дружески склеить Славу хоть на поебушки втроем, с имитацией, Слава уверен на все сто, кто захочет его в блевотине и с цветочками-розами как-никак в снова засорившейся старой ржавой трубе. — Уходи, Саш, — устало.       Саша принесла ему продукты, Саша тащит его на себе в ванну, пока он безвольной двухметровой тушей весит на своих ногах — не уронить же себя на девушку? — Уходи, Саш! — поживее в ванной, от душа теплого в лицо от усталой, заебавшейся Саши, которая только сжимает челюсть сильнее и ничего не говорит. — Уходи, Саш, — между делом, когда тащит ему на диван ленивые хлопья с молоком, превращаемые Славой в постмодернистский мокрый комок в центре молока, расплескивая на диван. — Уходи, Саш!! — истерично, когда она бухая лезет к нему целоваться, сидит, ограждаясь от нее своей подушкой, и это самое сложное решение в его жизни со времен спасения Кохи. — Уходи, Саш...       И она.       И она... — Это ты меня прости, Мир — Да забили, — со вновь зажженным с широкой руки косячком, все еще неверящий, Окси стоит у окна, пока Слава стелет другую простынку, стараясь не возникать, дать время <i>и место, не загружать собой, уж что-что, а отдых от ебанатства Окси заслужил. Тут же, правда, избавляется от токсичного заслужил — Шокк вон тоже говорил про служение. — И теперь это будет вот так? — И только по твоему запросу даже это. — А если я выбешу тебя? Закажу шлюх? Вернусь к Сонечке Дукк? — Да хоть киллером становись по найму, все возьму на себя, а к Сонечке всегда пожалуйста — ведь не думал ли ты, что он с тобой оста... — Нет. Никаких Сонечек, просто бешу тебя за все хорошее, Слав. — Да иди ты! — Иду уже, — последняя затяжка — в окно. — Не торопись там, дело-то хорошее.       Мирон подходит, передает половинку косячка Славе, отвлекшись от своего занятия. — Я хотел, тебе сказать, Слав, Горгород — он про писателя Марка.

fin