Затыкаемся в тряпочку (Шанс даётся только раз)
Послушайте, что я вам скажу, все вы! Я хочу, чтобы вы сейчас услышали меня, все вы! Они говорят — «Вы арестованы!». И просят вас поднять руки по-хорошему. Они убеждают — «Вам не будет больно, если вы послушаетесь нас».
Что бы ни окружало вокруг меняющимися кадрами, какие местности в итоге ни представали перед глазами различными яркими или серыми пейзажами, приходится без вопросов соглашаться с той мыслью, что личные чувства добавляют окружению вокруг ещё больший контраст. В целом, не имело смысла назвать такое чем-то плохим и не заслуживающим внимания, тем более когда попадает под поле зрения тусклый пейзаж наяву, становясь всё лучше и лучше с каждой мыслью — если она созидающая или просто благоприятная. И понятное дело, что если наоборот… те же самые краски запросто могут окраситься большими цветными всплесками несдержанности при ускоренно протекающей потере самоконтроля, которая просто не может происходить сама собой где и когда угодно. От непримечательных до внушительных — не обязательно оба определения подходят строго к одной категории степени эмоциональности, не имея возможности меняться понятиями друг с другом, как ни работала бы психика. По сути, о существовании обыденности в целом можно умудриться поспорить, сколь долго не шёл бы один и тот же распорядок дел с проблемами, в особенности, если его продолжительность можно счесть целой вечностью. За все эти дни, месяцы или годы чувства не могут не присутствовать при каждом решении и действии, как бы холодно и безразлично ко всему ни хотелось бы относиться. И только ли ради своей выгоды охота поступать так, чтобы жить при своём, но в одиночестве… а если и нет, то ни во что не ставить того, с кем делится площадь и вездесущие эмоции. В зависимости от степени яркости и мощи, чувства, способные разрывать на части изнутри, обычно придают должную норму, способствующую умеренной экспрессии жизненного эпизода и баланса психического состояния. И получается, часто желания могут быть лишь непосредственными проводниками к ним, а не основой, за которую хочется хвататься, чтобы добиться своего. Вот только нет никаких гарантий, что получится по-прежнему оставаться в норме, если настойчивые чувства, разные в своих сторонах медали по ощущениям и умственным последствиям, будут без спроса заглядывать к мозгу в гости каждый день. И каждый способствующий их приходу раз, что обычно происходит невпопад без достаточного времени обдумать их. А следом заниматься составлением действий, чтобы ничего не разрушить по пути… если говорить о любовных и романтических, без доли фальши и с позволением плавного течения по всем нейронам мозга. В то время как намеренное взращивание в соседстве с эгоизмом и выставлением собственной жизни ценнее других, обычно заглушающее любые запреты и правила напрочь, не нуждается в детальном представлении. И попросту не становится предметной темой обсуждения, ибо каждый, в том числе глубоко укоренившийся во зле, будет лоялен к чувствам. Которые по его мнению необходимы для потребления постоянно и с избытком — любые ощущения кому угодно можно выдать за самые желанные и самые прекрасные. Разность путей светлых и тёмных чувств добавляет или убавляет спрос на свершение желаемого, которое часто может противоречить устоявшемуся укладу нормы существования среди разума общего племени «каждый за себя». А следовательно, и алгоритм пути, которым будет идти ведомый чувствами по всему свету, куда бы ни дошли его ноги и его идеи. Раз желание взращено донельзя, где почти невозможно что-либо замечать вокруг себя и среди него — что секс по любви, что изнасилование — оба будут нести одинаковое послевкусие у разных личностей с их судьбами. Не потому ли созданы грани правды и лжи, с их значениями и толкованиями, наряду с исполнением закона и преступлениями? Чтобы необходимые чувства, окрашивая пейзажи радостными красками эмоций не без причин, могли быть вызваны правильными способами без повсеместного сгущения красок в жирный оттенок. От которого могла прямо чувствоваться несоизмеримая жирнота и невозможность лояльного восприятия ситуации, когда ни к чёрту абсолютно всё и необходимых возможностей становится недостаточно для апогея долгого пути решений. Что же, если речь о положительных, то здесь беспокоиться не о чем тем, кто принимает активное участие только в своей жизни. Потому и за исключением невольного образа наивного, но добрейшего простофили за мир во всём мире, когда сам он жесток и обгладывает до костей. Со злыми феноменами которого порой договориться невозможно, лишь его подкупать или подставлять зад, чтобы выжить. В то время как лучи добра в два счёта делают из излучающего его даже без фанатизма живую мишень, как бы он ни «вмешивался». Специально, за правое дело, или случайно, мимо проходивши, но в подходящий момент не сумевшего промолчать и жить, как жилось. Но разве тупо, глупо, или даже плохо, как бы это абсурдно ни звучало, быть добрым? Особенно когда видно «дерьмо», но такой субъект не станет принимать это во внимание для нормализации в поддержании своего собственного мировоззрения… ради того, чтобы не «пачкать» им себя? Конечно же нет, если доброта душевная имеет за собой идентичные ей цели и обоснование, которое в состоянии привлечь других уставших от «дерьма», об которое могли бы вляпаться ещё более смачно. Цели и образ жизни, которые могут казаться бестолковыми и бездарными для выживания в жестоком мире с в действительности красивыми природными красотами… но которые выглядят столь явственно, натурально и открыто. Что может быть завидно тем, кто этому разучился, рано или поздно. Без секретов… и без того, за что было бы очень стыдно при постоянных сделках с совестью. Ибо столь крутые и бессовестные договора куда серьёзнее и опаснее сделок с дьяволами, будь они в физическом теле или же знаменитые духовные существа. Ведь из-за, иногда, стервятного желания исполнений собственных прихотей и, вследствие, нескрываемой изворотливости перед голосом разума, подобной неуловимой ядовитой кобре, можно перестать чувствовать себя настоящим, стремительно позволяя сердцу черстветь. Оттого стоит лишь расстаться с совестью до следующего раза, чтобы её опять наебать, в чём прослеживается нешуточный спортивный интерес… как тут же принимается категоричное решение далеко послать её. Разве она и здравый смысл заслуживают этого?***
Послушайте, что я вам скажу, все вы! Я хочу, чтобы вы услышали меня, все вы! Затем они звонят себе в отдел — «Соедините меня с офисом, дамочка». А между тем спрашивают меня — «Какой у тебя номер? Скажи сразу».
Светло-русый Бак в летней экипировке круглый год редко принимал во внимание то, как ему по нежданной воле случая в любой момент опять придётся жить среди родной холодной среды обитания, привыкший и к теплу, и к цвету шубки. Кроме вынужденного привыкания к тому, что сейчас точно хочется оставить в прошлом на долгое время, больше не могло быть никаких других причин… тем более тех, к которым стоит подстраиваться хотя бы на грамм. Он не собирался обманывать себя также в том, что не слишком любил ночь, пусть сейчас пока ещё поздний вечер, за пару часов до неё настоящей. Не только из-за того, что она в корне меняла привлекательные тона и поблёскивания его в постоянстве летнего коричневого окраса. Коим здесь и похвастать было не перед кем, почему он выглядит вот так, а не белый, как особи наверху среди ледниковых гор и толщей снега — своего рода идеальной маскировки для зимней шубки. Да даже такие уж завсегдатаи-«туристы» не оценили бы такого юмора, какие к чёрту самки? Даже несмотря на то, что подруга-ночь доставляла ласке тонны удовольствия в качестве проверки своего зоркого ласочьего «ночного» зрения на в целом бдительных и недобрых живых мишенях… он всё равно не мог полюбить её полностью. К близкому примеру, как годную на оральные ласки любовницу, которая и за минуту умеет творить чудеса урагана чувств и ощущений, отчего сразу хочется завалить её и доказывать опыт своими умениями. Сейчас, и уже давно долгие развязные сексуальные приключения были только в его снах, но зато каких красивых при своей распущенности… что в двух словах просто не описать без потливого смущения, если бы он волей-неволей говорил об этом с любым нейтральным собеседником. И правда, нельзя назвать чем-то мудрёным разыгрывающееся воображение, порой бесконтрольное, каждый раз с большим количеством пикантных эпизодов, от которых можно сойти с ума и пихать стоящий хер до яиц в любую влажную щель, пускай даже не в чужую плоть. Оттого-то Бак ещё больше невзлюбливал тёмную, покрытую опустошением ночь, с каждым прожитым днём в подземном мире — с его потенциальными жертвами или же простыми днями, какие были раньше среди тех, кто бесил его, и кого бесил он сам своим норовом. Тем не менее не забывал считать чрезвычайно глупым слать ночь куда подальше, когда куда более полезно и эффективно обижаться на себя и свои заморочки, при отсутствии должного контроля ведущие в никуда. Ночь всего лишь будет продолжать исполнять своё суточное расписание, кого покрывать собой в первую очередь, а кого позднее. Или странная смесь ненависти с любовью к ночи, причём любовь ощущается лишь при выгоде от неё в ночное время, в основном вызвана температурой воздуха? Понятное дело, даже если вместе с любимой, на один день или на долгое время, нормально нагреть ложе из чего угодно — ледяные морозы будут давать о себе знать при чёрных небесах со звёздами. Пожалуй, факт, что эротические сны, с партнёршей под боком или без неё, при настойчивых буранах приносят мало радости — грудь может тяжело вздыматься, само тело начнёт ёрзать, требуя полного тепла, член будет быстро отмирать и превращаться в болтающуюся фиговину, даже если ему оказана честь быть согретым внутри вагины на всю ночь. И всё равно одноглазый Бакминстер мог любить, как хотел бы, без принуждения и хода дела выстраиваемых обязательств прямо перед той, о которой возжелает заботиться как самец в тот же день. Было неважно, обман ли это, мимолётное удовольствие с последующим громким скандалом, или в основном игра в любовь без будущего — обратное отрицательное чувство ему было переносить значительно тяжелее. Ведь ненависть к сути любви вместе с её ошибками и достоинствами может остаться внутри едва ли не навсегда, и прилично пропитавшись ей не одни годы, вероятно, будет бесполезно что-либо менять в лучшую сторону. Уж если бы ласка чувствовал себя именно так паршиво и кончено — останется ли тогда смысл жить в своём мире, убивать ради пропитания, по желанию исследовать новые местности, докуда просто могла не дойти рука из-за суеты с промыслом и случайными битвами с «Руди»… ну и дрыхнуть, начиная по новой одно и то же на следующий день. Свой мир по своим правилам, тем более в реальном времени… в целом, это безумно прекрасно и увлекательно, смотря чем заниматься и как выстраивать свою жизнь. Пожалуй, одними лишь вынужденными убийствами, тестированием своих возможностей, редкими исследованиями в своём мире сыт не будешь… Даже если рядом никого из тех, кто строил бы из себя указку с более рациональным сводом законов, основанных на морали сознания и наблюдений — таких Бак просто с удовольствием захотел бы сам прирезать идеально наточенным зубом барионикса без единого шума, или оставить на произвол судьбы среди голодных и задиристых ящерных тварей. Но даже если со стороны можно слепо судить, будто у него правда поехала крыша, раз любит общаться за жили-были с черепами, не опуская мат и взрослые темы… или что он вовсе оброс эгоизмом ради выживания, что всё равно не оправдывает добычу мяса количеством вдвое выше дневной нормы… Это всё, пожалуй, действительно не имело никакой значимости, ведь разве динозавры могут быть ему судьями, даже если могут понимать свой ещё более хищный уклад жизни? В конце концов, или ласочка, или любая другая самочка его размеров, или же просто хороший «парень», способный в нужный момент молчать и учиться у мастера, ещё могут смягчать его мировосприятие. Основанное на чувствах атмосферы подлёдного мира и причинах создания своего собственного… не потому ли этот куний пират нередко преспокойно выражается перед попавшими под его обстоятельства лопоухими «туристами», что это его мир и больше ничей? Даже не желая при этом железном утверждении упоминать своего соперника в белой, «святой» хитиновой коже, прекрасно зная о том, чем он занимается двадцать четыре часа в сутки. Отчего в итоге упоминает о нём после, если попавшие сюда звери с поверхности умудрятся прожить здесь хотя бы полчаса… Однако парочке «дам» в беде, оказывавшихся в разное время, удавалось выживать до следующего дня, ежели они соглашаются оставаться с Баком, и будут относиться лояльно к предложению секса, от которого не смогут наотрез отказаться. И, следом сбежав, обречь себя на смерть, как бы не старались перехитрить это кровавое место в очень убедительной оболочке райского оазиса. Одноглазый охотник за мясом и щёлками вменяемо менее крупных динозаврих, если уж окончательно найдёт и никак не утихнет, попутно без стыда за себя твёрдо убеждался, что глубокой ночью против барионикса нихрена не сделает. Даже если тот может неведомым образом как бы то ни было ослабнуть, всё решало зрение и слух — Бак был очень хорош и силён в последнем. Но ночь везде для него была тёмной ночью, сравнимой с пустошью, пустотой и прочими однотипными синонимами, обозначающими понятие опустошения и неизвестности. Так что, в итоге проще всего просто прийти к выводу, что нужно жить и любить, как получается… а иначе смысл сможет самостоятельно перебазироваться внутри сознания, делая более значимой собственную смерть без никого, кто бы остановил. Ведь основание для жизни — часто совсем не смешное понятие, не имеющее конца обсуждению этого вопроса, если каждый разум готов жить, иногда четко не понимая, зачем ему это нужно. А любовь, часто появляющаяся из ниоткуда… она ещё более чертовски сложна, чем жизнь, принося за собой что угодно, как печаль, так и радость. если получал своё, и то нелюбовь не могла оставить его в покое. Особенно была приставуча, если желаемое было свеженьким вкусненьким динозаврьим мясом, идеально подходящим для прожарки. Да даже такое, как сырое с кровью, он готов был отведать, бессовестно объевшись на ночь! И ведь причина, собственно, не в его вынужденном приспособлении вести охотничий и укрощающий съедобное громадное для его роста зверьё, а также нагибающий сей таинственный мир под свой агрегат, образ жизни ради того, чтобы оставаться сильным и несгибаемым. Тем более если он в самом деле вошёл в этот вкус доисторических мнимых авантюр лишь ради выгоды для своего желудка и собственного эго, которые было максимально просто исполнять с «тупым скотом» среди него. Тем более, когда ему удавалось убивать ради добродетели по отношению лишь к себе самому, пусть даже при его чокнутом безумии сие не взращивало в нём отравляющего сердце эгоцентризма с короной на башке и надписью «хозяин» спереди. Раз уж есть кому носить этот титул без неё, демонстрируя лишь свой рык, свои когти и свою бесчеловечную жестокость. Причина до ужаса банальна, и тем не менее справедливо подмечена — обычно ночью ни на чё не насмотришься, и легко нарвёшься на излишние во время «пора баиньки сытым» неприятности. В то время как днём… о да, ярким солнечным днём кровожадный мир динозавров превращается в благодатную красотищу, особенно с высоты полётов птеродактилей! Нечто неописуемое казалось безбашенному Баку во всех этих пейзажах с громадными рептилоидами, даже если встречались ему третий и последующие разы. Лично он считал это наваждением, но никак не чем-то приевшемся, даже спустя годы жизни здесь, при его-то продолжительности жизни по сравнению с неандертальской человеческой. Ну и ладно, что толпы светлячков освещали ему периметр совершения «преступления» во имя чести быть съеденным. Оттого самому не быть голодным… ох, как желательно, до конца следующего дня в случае успешного хранения мяска внутрь одной из пещер с листьями, которую на такие случаи он и использовал во избежание пропажи без его ведома. На сей раз красноватого даже среди потихоньку пробуждающейся ночной мглы мяска попавшего впросак самца гуаньлуна. Которому каменное копьё в самом деле проткнуло глаз, едва не задев второй и пролетев через ноздри. Жалко, что таких пещер лишь несколько по всему подземному миру! И ближайшая такая находится от трупа в двух милях. Непобедимый при врагах таки явно-явно послабже своего давнего Голиафа, Бак никогда не силился утверждать однозначно, любил он убивать или нет. Тем более, раз пока был молодым балбесом, охочим на кругловатые самочьи задки, и вовсе любил одноразовую любовь без обязательств, а не убиение душ. И уж точно на моменты всеобщего недоверия, а также желания гнать в шею и восвояси ради того, чтобы что-то кому-то доказывать. Будь то его предки, или её… или всех их, с кем проводил время порочной в своей сладости и пустой в своей лжи любви без принципов. Впрочем, испытывая почти наркотический адреналин от проверки собственных силы и прыткости посреди толстенных туш динозавров, который сладко протекал по его трезвой взрослой голове, ласка теперь уже взял за правило каждый подобный раз доказывать сам себе, что точно чего-то стоит. Стоит привилегий от небес жить своей улётной жизнью, и помирать под музыку этих объятных для него тёплых земель. И что самое главное — оставаться непобеждённым или непавшим перед «врагом», даже если будет считать охоту игрой. Где у него, как у охотника ещё и на такое зверьё, будет преимущество с большим отрывом в остроумии, ведь чего ему стоит обманывать строптивых рептилий своими какими-то ни было уловками равной наружности и сути? Стоит тем, чтобы было чем питать себя. Если обычно средь бела дня в наиболее чокнутой в такие моменты ласке просыпалось желание топить лапы в крови крупной «рыбы» ради напоминающего ему о себе слишком часто изнасилования пищевой цепочки не просто так, а с пользой для своего желудка и мышц, то оно не всегда вызвано очумевшим от голода желудком, или развитием навыков в её ловле с помощью девайсов, придуманных его больными, но весьма толковыми мозгами. И только ночью, с помощью шаловливого азарта, охота на дичь пробуждалась в разы сильнее, без чего он не смог бы заснуть… хорошо, что так происходит не каждый раз. Ведь жизнь одна, и ей стоило бы дорожить ради ещё большей кучи нестандартных, незабываемых впечатлений от этого «родного» места, с которым он так просто не расстанется ради цивилизованной скуки на поверхности. Тем более, если принял это, как данность… совсем не как зависимость. И оттого живёт в своё удовольствие, где даже борьба с его давним соперником — уже знакомым бариониксом-убийцей ради лишь собственного превосходства перед всеми любой ценой… понятия которой не существует для его безжалостного плотоядного сердца — не затмевает полностью его истинную цель проживания здесь. Даже красивая и умная самка не сможет его изменить. Как бы ни пыталась убедить бы его своей «женской» логикой. И как бы не ластилась у его члена даже губами, хорошенько его рассмотрев, если уж сильно припирало, скажем, после третьего дня прогулок рядом с безумцем при всеобщем стадном понимании. Дня «возрождения», если уж Бак настолько умел испытывать себя в своей выносливости, что даже мог, пусть и еле, но держаться, чтобы не подмять её под себя на ближайшей мягкой койке из листьев или пуха раньше времени. Пусть даже заверил сам себя, что если настанет тот самый чудесный день нормально скрасить свой половой досуг спустя очень продолжительные и непростительные для него перерывы, то уж точно не станет заботиться о том, что она там себе может напридумывать. Особенно если будет соблазнительно пахнуть даже после погони по любым причинам, где не стоит сомневаться в том, что она произойдёт в первый день знакомства с «параллельным», но таким реально существующим миром, и его отшельником. Который всё же будет вести себя как «мужчина», несмотря на свою животную низменность. Её же он также любил взращивать, как и желание охоты. Вот только с «привидениями» или галлюцинациями, от которых выходило, что потыкивал до пота и мокроты разные сучья или полена с приемлемыми для его диаметра дырками, её явно не взрастишь должным образом, отчего вовсе расхочется даже смеяться от самого себя. Раз уж выпускать слёзки по любым причинам он тоже вовсе не любил. Так чего же он действительно хочет получать от этого мира? Развлекуху или охоту с целью пропитания? Жизнь с такой же рисковой рассудительной сучкой здесь или утешение себя иллюзиями, что таковая, или даже не одна, нагрянут сюда? Но больше всего несносный Бак хочет и дальше считать себя грозой и смертью среди тех, кто куда больше его по размеру. Но если не настолько утрированно, то скорее справедливым хозяином этих лесов, который не считает нужным не прислушиваться к совести ради гуманности прежде всего в своих глазах. Не то, что некоторые громадные альбиносы, в целом, без убеждений! Впрочем, какие там убеждения теперь сдались ласке посреди мглы, если он пришил свою мишень на месте? Как практически и получилось по его прогнозам в скорости перелёта натянутого лианой копья к заданной точке, которой оказался глаз ввиду попытки отвернуть голову… и замереть, когда расчётливый в таких вопросах, требующих мгновенной реакции, Бак держал её за щеку силой, ни на чём не удерживаясь. На что ему самому хватило несколько долей секунд, чтобы копьё пронзило глаз, и плавно перешло к мозгу, чтобы его проткнуть. И, не медля ни минуты, приступать к разделке универсальным ножом-зубом этой твари барионикса. О да, вид крови, истекающей из туши сверху донизу, а также её стойкий специфический запашок, конечно же, пробуждали положительные чувства у Бака. Отчего в связи с успехом в последний момент ему было в кайф порадоваться за себя и столь хороший результат для копья, казалось бы, один из лучших среди её тестирования. Эти секунды были даже более особенными в своей феерии, чем временные промежутки процесса охоты, которые лично он старался делать молниеносно, полностью оправдывая гибкость своего тела ради пресловутой непобедимости среди подобных гуаньлуну крупноватых сошек.Я не отвечаю, и они спрашивают снова — «Какой у тебя номер, парень?» Снова не отвечаю, и они, хватая меня, повторяют — «Чувак, говори номер». И я снова не отвечаю, а после вопрос был полный — «Какой у тебя номер телефона?» Тут я ответил — «Мой номер — пятьдесят четыре сорок шесть!»
И всё же «малышка Блэйд», его одно из любимых творений-орудий, могла бы промахнуться, не удержи охотничек неведомым для неповоротливых и неуклюжих созданий способом, морду гуаньлуна с членом в противоположном направлении ради эффектного появления камня с остриём, за которым следовала быстрая смерть. Вот только сии чувства лично ему спорно было бы называть исключительно положительными, оттого свойственными отбитым маньякам, убивающим ради забавы и даже сексуального удовлетворения. Даже если целью свершения подобного дерзкого убийства с обманным приёмом было собственное выживание, которое ещё и обеспечивало кормёшку навалом. Скорее смешанными не ввиду того, что с добычей куда крупнее его каждый раз было бороться, пусть и очень увлекательно, но как будто в последний, учитывая габариты динозаврьих живых мишеней, которые серьёзно шли Баку в противовес. И дело даже не в том, что ласки любят чисто от безделья драться друг с другом, и охотиться на тех, кто им по размеру и меньше… что, может, не отличает их от тех же динозавров по повадкам и принципам. Бак в целом не любил и не обожал причинять реальную жестокость даже тем, кто становится его обедом. Раз уж при «нормальной» жизни и при его том ещё пошлом характере ему не особо прельщало убивать с наслаждением, как уважающему себя хищнику. Ещё и с какой-никакой гордостью, которая не сказать что у него была в избытке. Лишь адреналиновое помешательство, в котором было больше смысла жить так. Тем не менее, с этим ласка смирился, постепенно всё больше отхлёбывая вполне суровой охотничьей жестокости от неравных ему соперников среди великолепного и страстного в своей красоте подземного мира динозавров, ставшего для них оазисом. И по многим, многим причинам для него тоже. Если бы «хозяева» ещё умели вести себя, а не боролись за высшие места пищевой цепи между собой! Может, тогда он и вконец бы расслабился, лишь довольствуясь своей никому не обязанной жизнью… даже тем, кого он когда-то имел обыкновение и нестандартный интерес потрахивать и кончать в них иногда по их просьбе. Вот только получил бы пронзающее острие в спину, даже этого не заметив. Даже если бы не спал, а занимался своими делами. Ну тут уже ничего не поделаешь, если захочешь оставаться в полюбившемся тебе месте — будь любезен играть по его правилам. Или создавай свои, не отходя далеко от его канона. Бак, поступая по умному, раз испытывал безумный азарт, являвшийся для него главной причиной остаться вдали от цивилизации, нагло занимался вторым, а не подстраивался под первое. Потому-то не стал ждать, осматривая труп поверженного копьём гуаньлуна, а вспорол ему брюхо, как будто для него это — ухватиться за лиану и раскачаться в нужном направлении. И всё-таки он оставался в своём уме, привычном для понимания зверского общества, которое ещё не вымерло вместе с принципами, для горячих голов исполняющих роль грязи между зубов и клыков. Оставался им, смотря вслед выпадающим кишкам и внутренностям некогда полного сил, как мужской, так и мышечной, ящера с переливающимся тёмно-зелёно-желтоватым хитином. Оставался им, планомерно вздыхая и давая волю нездоровым фантазиям, без чрезмерных излишеств, пока смотрел. И вдыхал более резкий запах крови, а также едва ли не демонстративно выпавших печени, легких и желудка, отчего сразу стал предпринимать действия, которые первыми пришли в его голову. «Вот блять, теперь придётся отпихивать всю эту влажную парашу, или тело оттаскивать, чтобы уже не начало гнить. Грязная это работа — добывать такую еду на вкус, как те чёрные волосатые кабаны. Но желудок дважды повторять не будет». Тёмно-коричневый в своей истинной дневной «форме», изворотливый и временами хамоватый Бак, пока имел право мнить себя непобедимым и непреодолимым для больших и временами тупых ящеров, был и рад испытывать настоящий спортивный интерес к тому, чтобы нагинать судьбу настолько, дабы чувствовать свою изощрённую, но не абсолютно безумную душу отделённой от совсем слабого на первый взгляд тела. Так что, всё же относился к охоте, несмотря на неоднозначность, с перевесом в положительную сторону. Не только ввиду пользы своих навыков добывания свежего мяса, но также превосходства и гордости за свои успешно развивающиеся приёмы самообороны и нападения. По части которых смелый ласка не станет утешать себя, что и так достаточно знает, чтобы продолжать выживать, убивая тех, кого ему под силу и иногда даже наоборот, с куда большим азартом. «Ну никогда бы не подумал пару лет назад, пока там околачивался со своими корешами-бездельниками, что в самцах может быть столько дерьма внутри живота… и чего-то по запаху я боюсь, что этот ящер нормально сходить не успел, перед тем, как я его грохнул». Не спеша проверять свои догадки, Бак просто продолжал разрезать живот по вдоль, где и начал. Дабы выпало всё, что ему могло быть известно на крайняк по своей анатомии… без любви, без тоски, без жалости. С потреблением и силой воли, в которой состоит преломление через себя. Ставшей для чокнутой, но рассудительной ласки родной довольно быстро ввиду его склочной безбашенности. Которая, однако, оказывала хорошую службу его племени при заметании следов и наступлении, не говоря уже о его личном уважении к своей же родне… когда нужно, и когда стоит того. «Ну и пиздец… мне его мясо конкретно отмывать придётся! Эта тварь не успела погадить! Но вроде и запах не особенно благоухает, может, не так уж много того… Да хрен с ним, мне ведь грудина нужна, а не его жопа». Пусть темнота всё ещё сгущалась, Баку она нисколечки не мешала колоритно выражаться при процессе задуманного. Сколько бы подобных ему лишь по роду, а даже не по породе, ласок отважилось идти на крупных хищников, ещё и разрезая их на части? Потому-то он быстро привык быть таким охотником, которого признавали даже эти твари, боясь его не меньше, чем местную альбиносовую звезду смачных и жёстких убийств. Пусть, страшась, признавала Бака своей грозой лишь горстка населения «ящеров» крупнее его в высоте до двух метров… ему было выгодно его алиби на вид слабого, беззащитного зверька, который не подходил даже на перекус. «Чтобы в одну секунду раз — и прикончить кого-нибудь себе во благо, если будет рыпаться. А от этих светлячков толку сейчас, как яйца об землю. Едва вижу, где нужно поддевать под кожу». Порой Бак любит отвечать сам себе на свои доводы и размышления, с прискорбием понимая, что даже если бы он и встретил здесь «цивилизованного» зверя с мёрзлой поверхности, захотевшего остаться с ним больше полудня на ночь и далее… такому попросту будет наскучивать, скорее, монолог, как ласка приспособился к жизни такой, и почему хочет продолжать дальше жить так. Даже если в основном дело было в том же самом превосходстве и желании чувствовать королём хоть где-то… пущай «подданные» очень непослушны, кровожадны, любят биться насмерть и трахать самок порой в пасть — самые что ни на есть инстинктивные твари земные. Иногда откровенно «обсасывая» мысли о том, среди кого он вообще находится, не желал думать о творце и его чувстве юмора… даже чёрного, чем белого. Раз уж в кайф быть одиночкой, холостяком, временами входящим в чужую беду, и оттого добрым… но бесстрашным, смелым и упорным. Что в итоге создавало баланс равновесия его мозгов. Они же, мозги, отнюдь не покидали его тогда, когда он разбирался с тем, что бы такого себе отрезать, и насколько много, чтобы дотащить до «камер хранения». Даже когда он уже чисто случайно обрызгивал самцовой рептильей кровью самого себя, пока подрезал сухожилия, чтобы добраться лезвием до кожи и снять её. Лишь изрядно течная самка, через намёки, в которых состоят её ярко-розоватый набухший цветок между задних лап, а также капельки менструальной крови оттуда, сама бесстыдно напрашивающаяся грубо выебать её до полётов к далёким-далёким звёздам, могла заставить его выбросить их куда подальше. Могла, конечно, если бы была в первую очередь сексуальной, всё там же губастой крошкой, а на страшилой. И Баку об этом не стыдно было даже думать. Раз уж надоедало «распалять» камни и кончать на них настолько, что в итоге он и сделал это копьё, как напоминание, как он сумел до этого додуматься. Собачий бред, порождающий великие открытия! Спустя пару минут отделения кожи от мяса, и идентично от костей, донельзя хищный и опасный ласка однозначно вошёл во вкус, пока продолжал дальше срезать красивые куски с грудины и боков гуаньлуна. Но не только лишь он сам добровольно стал доводить себя до экстаза во время сего «рабочего», жизненного момента… кровь ящера, всё помаленьку обрызгивавшая его летний мех с головы до пят, убеждала его наслаждаться стратегическим довольством собой ещё сильнее. И неважно, что в этом было куда больше… намного больше смысла, если подобными стратегиями Бак прикончил именно здорово всех доебавшего барионикса…Пятьдесят четыре сорок шесть — это мой номер, козлы! Послушайте, что я вам скажу, все вы! Я хочу, чтобы вы услышали меня, все вы!
Раз кровь попавшегося в лапы ласки половозрелого простофили стекала с его головы протяжёнными ручьями, если уж обращать внимание на существенную разницу в росте, то Бака это возбуждало даже похлеще секса с дуплами, где ему на тот момент мерещились всё ещё не выветрившиеся из памяти белоснежные горностайки из соседних лесов. Даже любое спаривание с сильным душком от феромонов, не говоря уже о рукоблудии, от которого на утро, без партнёрши или с ней, вновь возвращается дерьмовая пустота, после которой хочется лишь выть на луну, не мог возбуждать точно так же, как убийство с его исполнением и его красивые визуальные последствия. И тем не менее Бак — явно не тот, кто убивает ради самоудовлетворения и самоутверждения. Он до клыкастого скрежета не любил рушить чужие семьи убийствами кого-либо из их членов. И далеко не только потому, что, сука такая, если бы продолжал дело барионикса, из-за которого ослеп на правый глаз, живёт с ними под одной крышей из толстенного льда. «Мне кажется, или, нахуй, потолка вообще не видно сегодня? Как будто над нами правда небо со звёздами. Светлячки вообще нихуя вокруг меня не освещают. Хотя нет… только меня и тушу, и то хуевасто. И ведь я при своём-то одном глазе сумел опустошить её наполовину, вот только пока куда откатывать нарезанное? А кровь, кажущаяся в темноте и в нарастающей мгле вокруг такой тёмной и чёрной, всё продолжала стекать с башки Бака, пока он уже без удовольствия вылизывал её со своей морды, в отличие от пары минут назад, пока разделывал труп вот уже пять минут. Стал реально удивляться, что за всё время не слышал ни единого подозрительного шороха. Его даже не привлёк вой самых крупных динозавров недалеко от него, среди которых он узнавал своего заклятого альбиносика, которому давно мечтал оторвать голову за его насильственные всеобъемлющие пакости по всей округе, а также самкой тираннозавра, которая, судя по своему воплю, издавала нотки отчаяния за свою нелёгкую долю вкупе со стойким желанием крушить и ломать его кости и конечности, и даже едва-едва скрытым намёком предаться животной страсти его здоровенным хером у своей напряжённой от всего от этого клоаки. А если и привлёк на миг, то лишь похлопал сложившейся перед собой картиной представления, если то, о чём он вообще подумал, пока слышал их, действительно вершилось в северо-восточной стороне от него. Но сравнительно недолго он «пировал» за их здоровье и стойкую охоту перебить друг друга без пощады, пока продолжил насвистывать знакомый ему заводной мотивчик, пока с жадностью уплетал сочное влажное от крови и воды сердце изуродованного концом его меча-зуба ящера. Бак заверил сам себя, что такого в действительности охуенного кайфа он не испытывал всю вечность, если не больше. «Ну вот никогда бы не подумал, что сырое сердце на вкус может быть настолько пиздатым! Едва ли не как тот фрукт, на который я его подловил и успешно расхуячил башку копьём. А может быть, эта хрень даже похожа на те большие полые фиолетовые финики… скорее на личи, которые растут дохуя далеко отсюда на запад, если рапторы их ещё не успели пожрать все». Спустя ещё один кусок от Фортуны, об информации по которой как уж узнаешь в дремучие доисторические времена, Бак начал оттирать «кровавый пот» с себя. Когда кровь уже вовсю смешивалась с потом, и его уже начало пугать краткое выделение смазки из головки его члена ввиду охуенности ситуации лично для него, он решил прерваться и немного разрядить обстановку. Пока убирал куски мяса гуаньлуна к «подбоченившемуся» рядом кусту, пока ещё не придумав, как наиболее удобно для себя их переместить к ближайшему безопасному месту, хотел уже грохнуть сам себя от своих совсем уж пошлых и не подходивших ни под какие рамки приличия мысли. Этого-то Бак и опасался… когда здравый смысл грубо послал его фантазии в жопу. Отчего ему, в особенности против воли разума хотелось не просто позволить своей крыше поехать ещё быстрее, а вовсю прокатиться по склону к самому-самому низу. Чтобы разрядить и тут же зарядить себя исключительной шизофазией, с ощущениями которой он запросто справлялся через несколько минут, начиная от двух. Вот только если брали верх мечты о спаривании… тут уже какой стороной ляжет остывший магматический камень. Что и произошло, когда осмелевший охотник с явной хитрецой на морде, не сулившей ничего пристойного, засунул член внутрь полости трупа самца гуаньлуна только лишь ради того, чтобы проверить, насколько остры у него зубы при глотании, сосании и вылизывании полового ствола, и действительно ли их острота не мешает получать оральное оргазмическое удовольствие. На что поехавший, но всё ещё остававшийся в себе, ласка предупредил себя со всей строгостью, что не позволит себе как трахать труп, так и ублажать себя с помощью его языка бесконтрольно и ради высшего кайфа — самого обманчивого и эпатажного из всех известных и неизвестных! Перед тем, как провести столь любознательную «проверку», а не с остервенением ебать труп в пасть по самые яйца, Бак, и сам понимавший, что слишком уж оборзел с такой наглости, вытащил своё копьё из глаза жертвы, со всей своей неравной силы отбросив в сторону. Чтобы оно, или она, не мешало ему входить и «проверять»… так ли зубы особей гуаньлун остры, чтобы счесть оральный секс с ними невозможным, пусть с чего-то попутавший берега от наиприятнейшего инстинкта ласка даже не сообразил, с чего бы ему вообще трахать такой в некотором смысле изысканный и в целом миловидный род динозавров. Даже несмотря на то, что «проверочка» для пока ещё целёхонькой и уже наливавшейся возбуждением головки полового органа плавно перерастала в еблю, пока начинавший мурлыкать ласка ещё и стал томно постанывать, между тем закрывая глаза, он всё равно не отключал мозг. Не собирался этого делать, да и невозможно было это допустить. Пока он, продолжая входить и приходить к выводу, что его зубы в целом не мешают, чувствовал липкость крови из пасти динозаврьего трупешника, обволакивающей член полностью… Тут-то Бак включился, немедленно вынув хуй из пасти гуаньлуна, пока в самом деле не захотел моментально убить себя от того, что вообще себе позволил! Соображая, что от самочьего семени внутри её начала ощущения куда более приятны и нежны, чем смывать кровь с вполне хорошенького для ласки кожаного ствола… и как бы не вылизывать, просто кошмар! Да, этот вечер и эта ночь определённо стоили того, чтобы в одночасье сломать все возможные шаблоны отношения мозга и сердца ко всему, что происходило весь этот промежуток времени перед новым днём. Хотелось бы верить, что куда более приличным. Поскольку сюрпризы для ласки на сегодня даже и не думали начинаться, стоило ему услышать громкий шорох листьев, и очень стойкий самочьий запах… не может быть, его избранницы? Не веря своим ощущениям лишь по паре возможных совпадений, где ввиду своего нюха вряд ли мог ошибиться, продолжавший брать на себя всё и сразу, и всё же покрасневший Бак искренне удивился тому, что самок у этого гуаньлуна могло быть несколько… ввиду того, что их немного возбуждённый, и обеспокоенный, но который по основным признакам запах он не спутал бы ни с каким другим. И оттого на всякий случай снова проверил, на сей раз с рукоприкладством для собственного удобства в виде поднятия хвоста мёртвого ящера, его анальную дырочку, только лишь рассмотрев её вблизи. Убедившись, что у него могут быть прекрасные шансы в диаметре, совсем потерявший крышу ласка теперь представлял, чем может развлечь себя дальше, пока отмывал влажными листьями еще не успевшую засохнуть кровь по меху и на члене… и пока очень жаждал узнать, подфортило ли ему, и насколько круто это случилось. «О-о-ох, девчонки… пожалуйста, не будьте призраками! Будьте настоящими, в конце концов для меня, вашу мать! Будьте такими в материальной сущности, а не в чувствах со мной! Работа есть работа, а секс по расписанию».Они говорят — «Вы арестованы!» И просят вас поднять руки. Они убеждают — «Мы не будем вас бить, если вы послушаетесь нас». Затем выворачивают правый карман рубашки, и потом забирают её всю. Чёрт, как же мне не повезло сегодня!