So if you love me, let me go. And run away before I know. My heart is just too dark to care. I can't destroy what isn't there. Slipknot — Snuff
Вокруг меня пустота — глубокая, мрачная и пугающая. Я не чувствую гравитации, я невесома в этом пространстве. И кажется, будто я в воде — весьма легко рассечь воздух ладонями, оттолкнуться от невидимой и неощутимой толщи. Я плыву в сердце космоса. Меня озаряет свет, такой насыщенный и ослепительный, что невозможно взглянуть и увидеть источник. Солнце загорелось особенно ярко, языки пламени игриво раскачивались на шарообразной поверхности, порой выбрасывая россыпь золотой пыли тонкими шлейфом в тёмную даль. И казалось, что это не солнце, а огромное пылающее сердце. Оно билось, размеренно и спокойно, тарабаня в такт моим движениям. Я не знала, куда плыла, но солнце стремительно уменьшалось, и свет с трудом доходил до этой части космоса. Меня поглощала тьма, закутывала в своё звёздное полотно. Здесь только пустота и холод. Впереди меня что-то появилось. Более крупное и внушительное. Ещё несколько движений, и я на месте. Огромный, некогда серебристый шар померк, потух, превратился в тусклую глыбу. Неровную — округлый край сколот, вокруг образовавшейся плоскости шрамами расходятся трещины и кратеры. Потерянные части полосой растянулись от космического тела, без возможности соединиться обратно в одно целое, но и не смеющие покинуть «раненую». Над луной повисли тёмной тучей боль и отчаяние. Вот что происходит, когда луна дотягивается до солнца… Глубокая впадина от сколотого «ранения» начала расползаться всё глубже, простреливая космический объект насквозь, со скрежетом, с оглушающим треском. Застыла, остановилась, и эта секундная тишина пугала, как затишье перед бурей. Мгновение — и цельная, потухшая, серебряная раскалывается на части, крупные и мелкие, разбрасывающиеся в стороны, но замирающие в полёте. И это так сокрушительно красиво. И так невероятно ужасно. Я тянусь к ней, словно мои жалкие попытки могут собрать луну воедино. И одно касание обжигает руку, но у меня нет сил оторваться. В самом центре расколотых частей спиралью закручивается чёрная дыра, расширяясь и захватывая пространство вместе с парящими в нём объектами. Я пытаюсь вырваться, но луна держит меня, не даёт отнять руку и уплыть прочь. Я вижу, как растущие отростки поглощают мою ладонь, мою руку. Всю меня. И я кричу, но совершенно беззвучно, выпуская свой последний вздох в тёмное пространство.***
Резкий скачок адреналина в крови заставил меня сесть на кровати. Дыхание глубокое, отрывистое, я всё ещё не могу понять, где нахожусь, выдавливая остатки сна, сплетающиеся с реальностью. На часах половина двенадцатого дня, но из-за хмурого неба кажется, что над городом нависли вечные сумерки. Погода продолжала печалить, поливая нас дождём, и вместе с опускавшимся всё ниже небом опускалось и моё давление. Поэтому вялость, поэтому ураган в голове… Интересно, а прыжки по крышам небоскрёбов тоже были сном? Утренняя заря, холодный воздух, небесный город… Это тоже мне причудилось? И Рафаэль не приходил сегодня с утра, не удерживал меня одной рукой над облачным морем и не… целовал? Меня бросило в жар, я с ужасом ударила себя по щекам, чувствуя, как они превращаются в горящий уголь. Нет-нет-нет. Это наверняка был только сон. Ведь этого же не может быть взаправду, да? Ведь я же… и он же… Резкий подъём на ноги вызвал головокружение и боль в лодыжке. Вечно я про неё забываю! От неприятных ощущений приземлилась обратно на кровать, но эта боль не чувствовалась так, как раньше. Она была где-то там, позади меня, а передо мной — моя совесть. Сморщенная и уродливая. Где же ты была раньше, стыдливая моя? Мне всё ещё не хотелось верить во всё это. Я ведь всё время спала, и этот красочный рассвет всего лишь моё воображение, и эти верхушки высоток над разукрашенными солнцем тучами — это всё красивый яркий сон. Нет, ну разве я могла так легко зависать над землёй, так бесстрашно глазеть на облака с обратной стороны? Это же бред! Сумасшедший бред! Бред, в который я погружена с первой встречи с Рафаэлем. Бред, который является правдой. Так! Только без паники! Надо прийти в чувство, и всё встанет на свои места. Лучше умыться и выпить кофе, а то я слышу, как скрипят извилины у меня в голове. Натянула на себя лежащую рядом толстовку и тёплые штаны — температура на улице всё ниже, а в квартире она не повышается, иначе я разорюсь на счетах за свет. Ноги в тёплые тапочки с кроличьими ушками. Они напомнили мне кролика Рафаэля. Забавно. Рядом — мои меховые мягкие сапожки. Взгляд вперёд — на стуле возле кровати висит куртка. Значит и правда было? Сердце колотилось так, что грозило выпрыгнуть прямо из горла. Чувствую, как снова становлюсь ярко-алого цвета, даже мельком касаясь воспоминания о сегодняшнем утре. Не могу задерживаться на нём долго — голова кругом идёт и накатывает такой ужасный стыд, что мне хочется превратиться в крота и зарыться под землю. Не смотрите на меня, не смотрите. Уберите от меня эти сотни пар глаз. Так, выдохни, Рокси. Надо двигать в ванную комнату, иначе ты вспыхнешь и сгоришь синим пламенем, рассыпавшись горсткой пепла у кровати. Подскочила на ноги и понеслась, хромая на одну ногу, в уборную, будто там таилось моё спасение. Ладонями набираю струи, жадно окунаю туда лицо, и на долю секунды желаю захлебнуться в этом хлорированном стакане воды. С закрытыми глазами чищу зубы — страшно смотреть в зеркало. Стыдно глядеть на себя по ту сторону стекла. Что ты ей скажешь, Рокси? Что чокнутая извращенка или что вконец обезумевшая шизофреничка? Мне подходят оба варианта. Всё-таки, закончив минутку гигиены, я краем глаза смотрю на своё отражение — веки опухли от недосыпа, на голове воронье гнездо и щёки неприлично красного цвета. От такого вида самой себя снова становится стыдно. Пальцами стираю с губ остатки пасты, на секунду задерживаю на них взгляд — воспоминания яркой вспышкой всплывают в моей голове, оставляя реальность снова за гранью. И это ощущение давления на губах такое приятное и сладкое. И чужое дыхание по коже. Я не видела воспоминание картинкой недавних событий — я вся стала нервным комком чувств, обуявших меня тогда. И трепет от его силы, и странное томление в груди, и разрыв моего бедного сердца… Как странно, его губы оказались такими мягкими, а я думала, они твёрдые как и кожа. Боже, Рокси, о чём ты думаешь? Ты что, серьёзно фантазировала насчёт его губ? Ну, если честно, не то чтобы, но… Ой, всё. Больше не могу. Прямо сейчас умру от смущения, и пусть меня Кондратий хватит — может, и к лучшему. Надела капюшон на голову и до упора натянула верёвочки, превращая своё лицо в волосатый пучок из-за торчащих в стороны волос. Ну и что, лишь бы они скрыли меня от света, от самой себя, от стыда. — Дура! — раздражённо кидаю я отражению напротив и топаю на кухню за чашкой кофе. Все привычные мне вещи стали другими. Я тону в этом вязком осознании своего стыда, и мне хочется превратиться в микроб и исчезнуть, стать крошечным существом, чтобы никто меня не видел. Что это было сегодня утром? Я даже не поняла, как это произошло. Так скомкано, быстро, стремительно. И что на меня нашло? А на него?.. На меня снова накатывает смущение, но уже не за вольность, которую я допустила, а от осознания того, какая же я… — Дура! Но это всё не так. Это можно списать на… на… Ну, допустим, на слишком нестабильное эмоциональное состояние. Я вчера зависла над городом на высоте одного из самых больших небоскрёбов города, он рассказал мне о своём детстве, поделился сентиментальными и смущающими фрагментами. Всё это на нас так повлияло, и поэтому мы получили то, что получили. Тем более с утра я обычно плохо соображаю. А этот парень вообще по ночам не спит — тоже график так себе. Вот сейчас, если бы мы стояли друг напротив друга, то разве бы такое совершилось?.. Меня опять кинуло в жар. Лучше мне Рафаэля сейчас не представлять рядом со мной, иначе я вовсе сгорю. Так неловко… Разве он это намеренно? Разве хотел?.. Горячий кофе обжигал язык, и вместе с уровнем кофеина во мне поднимался уровень адекватности. И мне становилось дурно оттого, какая я… — Дура! Ведь это то, о чём намекали мне Донателло и сэнсэй Сплинтер. Они ведь пытались мне сказать. Хотя что там, разве ты сама, Рокси, не догадывалась? Догадывалась. Просто в призме всех откровений и правды сложно было расценить наши взаимоотношения как нечто большее, чем дружбу. Даже с его стороны. Ведь как НЛОшник, мне казалось, он должен был быть равнодушным ко мне, и как черепаха-мутант — я не знала, что думать, мне трудно было накладывать на него человеческий шаблон отношений. Да и вообще, мы же друзья. Мы же были друзьями. Ну я так думала… Так ли думала? Скрепя сердце приходится быть честной с самой собой и признать, что в глубине души всё прекрасно понимала. Ну пусть не понимала, но точно чувствовала. Чувствовала, как тонкие нити его души сплетаются с моей, тянутся ко мне, ищут меня. И тогда мне казалось, что причина в его одиночестве и несправедливости жизни к бедному мутанту, а потом я напрочь отвергла такую теорию, ибо узнала всю правду. Но сейчас пришло время признать, что всё это действительно так, что всё это не часть моего больного воображения, женская сентиментальность и мамочка внутри. Ведь он и правда стремился ко мне, и если подумать, открылся почти незнакомой девушке. Хотя это запрещено в их семье… Может ли черепаха-мутант влюбиться в человеческую женщину? Это чувство присуще им, или же вся их сущность — инстинкт? А любовь не больше, чем привязанность… Ведь я считала Рафаэля прирученным, прикормленным. И пусть он всё ещё пытается убедить меня и окружающих в своей брутальности, всё равно он стал податливым в моих руках. Это не животная ли преданность? Несмотря на эти странные и логичные одновременно домыслы, для меня Рафаэль больше человек. Его мысли и чувства — человеческие. Его мотивы помогать другим даже более человечны. Я уже молчу об его братьях, особенно о Донателло — таких гениев поискать надо. Эти лабораторные опыты сделали из него разумное существо, а стереотипы общества так или иначе должны были наложить свой отпечаток на поведении. Но разве это правильно? Правильно ли поступать так, как мы поступили? Правильно ли давать ему надежду? Мнимая ли она?.. У меня не было ответа ни на один из этих вопросов. Я уверена, сегодня ночью он придёт снова, а как мне себя вести? Сделать вид, что ничего не случилось? Или же сказать: «Прости, бро. Что-то нашло на нас сегодня. Это больше не повторится». Думает ли он так же об этой ситуации? Вряд ли. Даже сейчас сквозь расстояние я ощущаю, как его наполняет безмятежное счастье, и мне горько от этого. Очень горько. Что будет с нами дальше?.. Чёрт, Рокси, что ты наделала? Зачем поддалась? Не проще ли было отмазаться ещё утром, сделать вид, что ничего не происходит, и при этом ускользнуть от него? Тебе же всегда удавалось провернуть такое с Дэвидом. Но Рафаэль не Дэвид. И в ту минуту мне показалось, что я и сама этого хотела. И что же теперь делать? Что мне ему сказать? Извини, бес попутал нас обоих? Я ничего такого не имела в виду, просто из любопытства. Рафаэль такого не простит и не поймёт. Ведь для него же это всё более чем серьёзно. Ведь для него это огромная перемена в жизни. И для меня… Он многим рисковал, чтобы быть рядом со мной, врал братьям и отцу. Пропускал свои дежурства по ночам — «веселье», как он любит это называть. Кофе в кружке остыло, звон оповестил, что уже три часа дня. Так быстро! А я не выпила даже половины кофе. Отставляю кружку на стол и притягиваю колено здоровой ноги к себе, чтобы соорудить своеобразный кокон. Мне страшно от мысли, что Рафаэль влюблён. Но разве ты не догадывалась?.. Приятно и грустно одновременно. Потому что всё это так странно, всё это выходит за рамки обычных отношений и обычной жизни. Кто мы друг другу? Мне искренне жаль Рафаэля за его тяжёлую судьбу, хотя он никогда не жаловался на то, что он лишён обычных человеческих благ и счастья. И все они лишены. Может, это моя миссия — стать сладкой пилюлей в этой тяжёлой повседневности? Но смогу ли я? Не смогу. Как бы сильно ни любила я Рафаэля в дружеском плане, я не смогу играть. Это будет слишком заметно. Рафаэль сразу учует мою неискренность. А может, и не надо играть?.. Мне кажется, что наши судьбы сплелись в единое целое и уже ничто не сможет это разделить. А если и сможет, то в нас обоих останется зияющая дыра до конца дней. Иногда кажется, что вот такие наши встречи по ночам, редкие прогулки по тётушкиному району будут всегда. Я не вижу будущее уже так ясно, как видела его до нашей встречи. Что нас ждёт дальше? Мы ведь совсем разные, из абсолютно разных миров, существующих в разное время суток. Мы как Луна и Солнце… Я так и просидела до самого вечера, раздумывая над тем, что делать дальше. И не знала точного ответа. Мне стыдно смотреть в глаза Рафаэлю. Что ему сказать? Не разобьют ли мои обескураженность и равнодушие его сердце? Я не хочу смотреть на него, не хочу гореть под янтарём, не хочу видеть выражение его лица. Я не могу. Я ужасная злая трусиха, которая ставит своё удобство выше чувств Рафаэля. Но я просто не могу… В комнате темно, не зажигаю свет. Занавески плотно закрыты. Я поставила специальный стопор на дверь (замок-то так и не работает), мне выдали эту палку, ещё когда я заселялась сюда, на случай, если кто-то захочет залезть ко мне в квартиру по пожарной лестнице. Упёрла её концом в стену и другим в край дверь, так что она не могла открываться в сторону. Задёрнула шторы, сползла на пол. Мне кажется, я слышу его шаги, громкие прыжки с крыши на крышу. Вижу его улыбку, его приподнятое настроение отражается в душе горечью. Как глупо я поступаю! Но если мы остановимся сейчас, не будет ли это правильным? Этот поцелуй дал нам два пути: остаться вместе, но уже не в качестве друзей, или разойтись. Другого варианта нет. Думаю, если скажу ему это в лицо, если я скажу «нет», он и так не придёт больше ко мне. Даже как друг. И мне так плохо от этой мысли. Слёзы хлещут из глаз, боль ноющим комком вырывается наружу. Я задыхаюсь. Я прячусь, как самый настоящий трус. Но не могу произнести этого вслух. Я не могу. Ноги касаются балкона почти бесшумно — его сердце стучит громче. Сбитое дыхание сильное, как порывы ветра. И я замираю, не могу пошевелиться. Перестаю дышать. Зажимаю рот ладонями, чтобы не было слышно моих всхлипов. Ноги за дверью переминаются из стороны в сторону. Тихий стук по стеклу — первый раз он просит разрешения войти. Так неловко и так робко… Я сползаю на пол, ложусь на старый ковролин, захлёбываясь в слезах. Мне так больно, будто я уже ощущаю его боль. Мне так противно от самой себя, от собственного малодушия. Ты такая… «Дура!» Я слышу, как трёхпалая ладонь ложится на дверь, словно пытаясь дотянуться до меня сквозь стекло, быть ближе ко мне. Наверное, он думает, что я уже сплю, или что меня нет дома… И как долго я буду прятаться? Рано или поздно мне придётся решиться на разговор, мне придётся посмотреть ему в глаза. Но не сейчас… Замок двери несильно клацает — он пытается открыть дверь, но она упирается в палку. И вдруг тишина. Такая резкая, такая звонкая и ужасающая. Казалось, она длилась вечность, пока не развеялась шелестящим звуком — что-то упало. И я слышу, как он отталкивается от балкона и уходит. Уходит от меня. Прости…***
Трель будильника разносилась на всю квартиру неприятным треском. Нехотя я разлепила опухшие от слез веки — я все ещё лежала на полу возле балконной двери. Так и уснула в истерике. На автомате поднялась, на автомате выполняла все действия. Будто из меня выбили душу, и осталась лишь внешняя оболочка. Мой мозг не цеплялся за события вчерашнего дня и вечера — слишком сильная психологическая атака. Легче притупить боль, забыть о волнующем и не убиваться из-за чувства вины. И оставить лишь физическое тело, выполняющее простейшие команды. Я не знаю почему, видимо во мне ещё остались отголоски души, но я подошла к двери, несмело коснулась стекла, по ту сторону которого вчера стоял Рафаэль в ожидании меня. Убрала уже ненужную палку, открыла дверь. Свежий утренний воздух ворвался в мою квартиру, навевая воспоминания о нашем полёте. Прошли всего сутки, а кажется, что целая вечность. На железном решетчатом полу лежала одинокая красная роза в скомканном целлофане. Брошенная и уже не несущая того романтического смысла, который несла ещё вчера. Мои внутренние стопоры сломались — я снова ощутила, что душа ещё жива. Что она бьется во мне, взывает к совести, вознося руки к небесам. Чтобы доломать меня, чтобы утопить в море вины. Я опускаюсь на колени, дрожащими руками подношу цветок к себе. Стебель обломан, лепестки повреждены. Но она все так же прекрасна. Алая одинокая роза. Прости...