Говорить

На лестничной площадке было пиздец, как холодно. Рита пожалела, что не накинула на плечи пальто, но возвращаться в квартиру не было сил. По сути у Риты ни на что не было сил, даже дрожать. Хотелось поспать, и она стояла, прислонившись лбом к стене, едва не сползая по ней. В горле уже першило: то ли после вчерашнего выхода в магазин за водкой в одном халатике, то ли из-за третьей пачки. Рита уже не курила — сигареты закончились, зато была ещё целая упаковка жвачки, от которой совершенно не было толку, потому что она изредка отхлёбывала водки из бутылки. Родители должны были вернуться из командировки очень скоро — Рита не знала, насколько, потому что слегка потеряла счёт времени. Надвигалась буря. Она, конечно, собиралась весело провести дни их отъезда, но не настолько. Рита могла лишь смеяться, думая об этом, но на глаза всё равно упорно накатывали слёзы. И она смаргивала их, тушь и так усилила её синяки под глазами. Выглядела она, должно быть, паршиво. Даже Долохов бы не позарился — ещё один мудак. Он обещал, что водка — универсальное лекарство от всего. Отходняк она и вправду лечила неплохо, разбитое сердце — нет. Становилось ещё дерьмовее. Рита бы написала ему, чтобы он привёз ей ещё водки и трахнул так, чтобы она забыла о Корбане Яксли хотя бы на пару минут — в конце концов, он ведь предлагал. «Ты только напиши, солнце». А ещё ей бы не помешала пара марок. Но должны были приехать родители, а она ещё не успела до конца привести квартиру в порядок. И уже явно не успеет. Для Долохова времени не было. Наверное. Рита не знала точно. Зато было полным полно — для Корбана, точнее — для воспоминаний о Корбане, так упорно лезущих в её голову. От них не хотелось отбиваться. Лишь забыться в них и потеряться окончательно — жаль, что таблетки закончились. И даже попросить ещё было не у кого, кроме как у едва знакомого ей Долохова, обещавшего себя, если они с Корбаном расстанутся. Наркотики ей покупал Корбан, Рита боялась даже идти с ним и каждый раз сидела, словно на иголках, волнуясь, что однажды он не придет. Но он неизменно возвращался с парочкой таблеток и шальной улыбкой на губах. Рита обвивала его шею руками и целовала его. Корбан клал ей под язык белую пластинку и проводил подушечкой пальца по губам. Рита откидывала голову и улыбалась, разглядывая потолок и его лицо. Он был такой красивый. что сердце в её груди подрагивало. Ей не верилось, никогда до конца не верилось, что он был с ней. Их отношения казались волшебной сказкой. И вот волшебная сказка оборвалась. Дважды. Отходить от видений Рите было так же больно, как слышать сбивчивые слова Корбана о том, что им нужно расстаться. Он считал их слишком разными или… что-то такое. Рита не очень помнила; ей казалось, что её резко скинули с яхты в море, и она начала тонуть. Слова Корбана доносились до неё, словно из-под толщи воды, поэтому она ничего ему не сказала, не стала возражать, ссориться. И отвечала на поцелуи, когда он снимал с неё одежду — куда же без прощального секса? Рита смеялась с придыхом, с рыданиями, заполняющими грудь хрипом, с кашлем, давившем горло. И пыталась запить весь этот кошмар водкой, продолжая чувствовать себя наёбанной. Из её квартиры доносилась музыка — кажется, Джаггер о том, что его небо никогда не станет настолько глубоко голубым. Рита любила маггловскую музыку и голубые, ясно-голубые глаза Корбана. Вчера ночью или вечером, или, возможно, сегодня утром они мерещились ей, и она растворялась в радужке, словно лежала на поле и смотрела на проплывающие мимо влажные облака. Сейчас её даже затошнило, настолько жалко это было. Она навалилась на стену всем телом и инстинктивно сунула руку в карман, ища там сигарет. Но их не было — уже давно не было. Была только жвачка, и Рита закинула четыре пластинки в рот. Она ненавидела клубничный вкус, но зачем-то вчера взяла именно его. Возможно, тогда ей было плевать. На всё, кроме Корбана и того, что он её бросил. А возможно, она уже была не в себе — Рита точно не помнила. Она вообще плохо помнила события со вчерашнего утра. В памяти сохранились лишь урывки: она танцевала в гостиной залитой ярким светом солнца и всех люстр, курила на лестничной площадке и проходящему мимо парню понравился её бюстгальтер, пыталась спрыгнуть с балкона, но передумала, потому что оставалась ещё одна таблетка. Тогда — было рано. Сейчас время вроде как было подходящим. Но зачем делать то, что родители смогут сделать за неё? Привести квартиру в относительную норму было не так сложно, привести хотя бы в подобие нормы себя — невозможно. И лень, ей даже двинуть ногой было лень. Хотелось сдохнуть прямо здесь, подавиться водкой, например. Возможно, Корбан бы пожалел, что бросил её. Или бы порадовался, наоборот. На Риту вновь накатила тошнота к себе самой. И она выдула пузырь, тут же лопнувший и облепивший губы. Корбану, наверняка, сейчас было очень хорошо: он точно целовал Забини или затаскивал какую-то грязнокровку из клуба в тёмный угол в коридоре. Рита едва не застонала от злости и боли; ему, безусловно, было не до неё. А она готова была сдохнуть от дырищи в груди и ощущения разбитости во всём теле. Виной тому был Корбан. Хотя он ей ничего не обещал. И даже в любви не клялся — она отчётливо помнила это, потому что ждала признания каждую секунду, проведённую с ним. Но он лишь целовал. И ей хватало. Ну почти хватало. Она наслаждалась тем, что имела, и мечтала о большем: об улыбке Корбана каждый день, каждую секунду каждого дня. Большим оказалась, видимо, бутылка водки, которая у неё осталась. Точнее даже бутылка водки подходила к концу. Рите хотелось мести и заглушить боль, которая не переставала долбиться в груди. Водка не спасала. Лучше бы она не помогала от отходняка после наркотиков, но клеила осколки сердца так, чтобы не зудели. Тело уже могло двигаться, хотя Рите всё ещё очень хотелось закрыть глаза и, съехав по стене, заснуть. Вместо этого она вышла на улицу и едва не умерла от холода; от пронизывающего ветра халат уже точно не спасал. Где жил Долохов, она помнила плохо. Ещё хуже она понимала, зачем к нему идёт. Кажется, она не хотела, чтобы родители видели её в таком состоянии. И ей надо было сказать ему, что он её наебал, впрочем, так делали все мужчины, и водка ни дементора не помогает. А ещё она собиралась его поцеловать, поэтому выплюнула жвачку в мусорку, сразу как только трансгрессировала к его дому. Долохов открыл ей дверь отнюдь не сразу, выглядел он так, словно бы тоже уже начал бухать. Рита ждала его, привалившись плечом к двери, и дрожала, уже не пытаясь согреться.  — Твоя водка не помогает, — произнесла она, как только он появился перед ней с растрёпанными волосами. Долохов улыбнулся.  — Скорее всего, ты просто выпила мало, — ожидаемо, ответил он и окинул её внимательным взглядом. — Чудесно выглядишь. Вместо благодарности Рита его поцеловала и толкнула назад в квартиру; Долохов даже не пытался сопротивляться, хотя ей казалось — стоило. Его руки были горячими, а тело — тёплым, и Рита прижималась к нему плотнее, надеясь наконец согреться. Её всё ещё трясло, даже в его объятиях. Послышался хлопок трансгрессии.  — У тебя кто-то был? — спросила она, разрывая поцелуй. И ей показалось, что глаза Долохова на долю секунды перестали улыбаться.  — Не обращай внимания, — шепнул он. — Всего лишь Корбан. Он не попытался её вновь поцеловать, и до Риты дошло слишком быстро. Она едва не задохнулась, глядя на него расширившимися глазами. Долохов не шутил. Он сжал её руку и отошёл на шаг. — Ты шутишь? — всё-таки прохрипела она, хотя никакой надежды на это не было.  — Зато теперь он не будет думать, что ты страдала из-за него. Разве не этого бы ты хотела? В его словах был смысл, но рыдания тут же скрутили горло. Рита так надеялась, что это не конец. Но теперь это был конец, абсолютно точно. И она закашлялась вместо хриплых подвываний.  — Я принесу тебе водки, — сказал Долохов, собираясь скрыться на кухне. Но Рита его не отпустила и притянула к себе, уткнувшись лицом в его грудь.  — Потом, — качнула она головой, вскидывая на него взгляд. — Не уходи. Долохов кивнул. И его тёплые ладони легли ей на плечи, избавляя от и так сползающего халата.  — Потом я научу тебя лечиться водкой. В обоих случаях, — сказал он прежде, чем её поцеловать. И Рита засмеялась, хотя сейчас ей хотелось сдохнуть больше всего на свете.