Говорить

Когда Лукреция выходила замуж, она была непоколебимо уверена, что ее брак будет счастливым. Она была богата, как и ее будущий супруг, по уши в него влюблена и не допускала даже возможности печального исхода. И хотя отец, вежливо улыбаясь, предлагал немного подождать со свадьбой и намекал, что первая любовь редко бывает долгой, Лукреция смеялась ему в ответ и качала головой — она знала, у нее все будет иначе. Отец вздыхал и почти не пытался останавливать ее, у него бы и не получилось — она преодолевала любые преграды на пути к счастью, которое уже вкушала. Ее свадьба состоялась летом после окончания Хогвартса; а на второй год брака Лукреция проснулась рядом с обнимающим ее Абраксасом и ощутила гулкую пустоту внутри. Она перевернулась на бок и долго лежала, всматриваясь в умиротворенное лицо мужа и пытаясь что-то почувствовать. Но не почувствовала ничего, словно бы дементор минувшей ночью впился поцелуем в ее губы и высосал душу. Не было ни нежности, ни любви, ни раздражения, ни обуревавшей еще вчера страсти, ни гнева, привычного и текущего по венам, ни удушающей ревности, обычно доводящей Лукрецию до нервных срывов. Лишь серое и блеклое безразличие. Лукреция пыталась вернуть все на круги своя — ей казалось, что нужно только попробовать. Она старалась быть нежной: прижималась щекой к плечу Абраксаса, когда он читал у камина, шептала слова любви в его плечо, целовала шею и сидела часами в его объятиях, как прежде. Она ругалась, когда он смотрел, просто смотрел — теперь она понимала это — на других женщин. Шипела, плевалась оскорблениями, а потом прижималась к его губам в страстном поцелуе, разрывая на нем рубашку, и повторяла, чтобы он не смел обращать внимание на кого-то, кроме нее. Но ей было все равно — настолько плевать, что она хотела плакать. Отец оказался прав; и спустя полгода Лукреции пришлось признать очевидную правду — она разлюбила Абраксаса. И после этого ее мир рухнул: она думала, что будет любить его вечно, по сравнению с этим четыре года казались действительно слишком недолгим сроком. Лукреция не знала, что делать дальше. — Я не люблю его больше, — сказала она матери, когда та наливала им по четвертому бокалу белого. Ей некому было это сказать еще; она делилась с отцом всем, но признать его правоту не позволяла гордость. А Орион… Он был слишком Орионом, чтобы слушать о ее проблемах и тем более — понять их. Больше молчать Лукреция не могла, ей нужно было, чтобы ее выслушали и чтобы помогли. Мать лишь небрежно кивнула, толком ничего и не ответив, и протянула ей бокал. Руки Лукреции дрожали. — Я не люблю своего мужа больше, понимаешь? — Бывает, — отозвалась мать, словно бы речь шла о неудачной покупке и мантия, которая так выигрышно смотрелась в примерочной магазина, оказалась менее красивой. Лукреция обхватила плечи руками, обняв себя, и вдруг начала раскачиваться из стороны в сторону. Рыдания подкатили к горлу, а на ресницах выступили слезы. Мать раздосадованно вздохнула, отставив ее бокал обратно на стол, и покачала головой. — Склонность к драматизму явно досталась тебе от отца, милочка. Прошу тебя, успокойся и перестань так сгущать краски. Лукреции захотелось закричать, но вместо этого она разрыдалась, спрятав лицо в ладонях. Ее трясло, но мать не подошла и не обняла ее, даже не подалась вперед и не коснулась ладони. Ее нога тронула лодыжку Лукреции, и на этом поддержка закончилась. Это было девизом их семьи — если хочешь помощи, помоги себе сам. Только отец позволял себе быть понимающим и нежным, если Лукреция приходила к нему со своими проблемами. Она уже жалела, что рассказала обо всем не ему. — А чего ты хотела, милочка? — спросила мать, когда Лукреция немного успокоилась и перестала всхлипывать. Сама она в это время неспешно потягивала вино. — Думала, что будешь любить его всю жизнь? — Лукреция кивнула, и тонкие брови матери стремительно взлетели вверх, а рот округлилась в почти детском удивлении: — Серьезно? Несколько мгновений они молчали — мать без слов пододвинула к Лукреции бокал, все еще выглядя до крайности изумленной. Потом она улыбнулась, словно бы то, что она услышала, насмешило ее. — Тогда ты еще глупее Ориона. С губ Лукреции сорвался хриплый стон, и слезы вновь нахлынули на глаза. — Любовь не живет долго. Разве твой отец не говорил тебе об этом? Борясь с плачем, она выдохнула сиплое: — Говорил. Мать удовлетворенно кивнула, делая глоток, и лишь, просмаковав, добавила: — Уж он-то в этом разбирается. Ты, оказывается, похожа на него больше, чем я думала, — она насмешливо улыбнулась, качая головой. — Вечная любовь — ну надо же… Лукреция тыльной стороной ладони размазала слезы по щекам, вскидывая подбородок. — К дракклам все это, мама! Лучше скажи, что мне теперь делать? Я не знаю, как жить дальше, понимаешь?! — Как жить, — мать презрительно скривила губы, отвернувшись от нее с выражением брезгливости на лице. — Ты замужем за самым богатым волшебником Британии. Сходи в магазин, купи несколько мантий, закажи новые украшения у ювелира, устрой прием, пожертвуй деньги на благотворительность. Хогвартсу, например. А сейчас — выпей и приведи себя в порядок. Выглядишь жалко, да и тушь у тебя потекла — купи себе водостойкую. Лукреция вернулась домой заполночь, Абраксас еще не спал. Он сидел в своем кабинете, и, войдя туда, Лукреция увидела на его столе почти пустую бутылку рома. Глаза у мужа были красные и болезненно-усталые, он ничего не сказал, когда она подошла к нему и села в кресло, где обычно располагались посетители, — по другую сторону от его стола. — Давай разведемся, — попросила она. И Абраксас кивнул.