подобное притягивает подобное

WOODJU - V Λ C U U M

The scar, I can't reverse And the more it heals, the worse it hurts Улыбка Тео такая слащавая, но в то же время все зубы сводит от этой горечи и приторности. Стайлза наизнанку выворачивает от Рэйкена. От Тео гнилью несёт за три версты, если бы у Стилински спросили, что такое ложь, он бы швырнул Рэйкена прям им в руки с истеричным смехом. У Стайлза перечеркнутый пунктик на таких клише-мальчиков с обворожительной улыбкой и ядовито-карими глазами. И слова Тео выжжены уже у Стилински на груди, въелись в самые лёгкие, те самые отравленно-лживые: «Ты нужен мне». Только Стайлз видит в этих самых глазах искры безумия и азарта. Стайлз не верит, но противореча самому себе, приезжает к нему, зная, что обрекает себя на мучительную агонию. Тео – обворожительный обманщик. Красивая обёртка, но дрянная начинка. Весь внутри прогнил. Стайлзу самому далеко до чистоты никеля, он уже даже граничит с чем-то тёмным и безумно-лживым. Может поэтому его и тянет к Тео. Подобное притягивает подобное. Как бы Стайлз не выжигал у себя все мысли о Рэйкене, всё равно идёт к нему напролом, сбивая все преграды перед собой, догоняет его непрестанно и, постоянно думает о нём, ищет глазами в школьных коридорах. Тео уже до костей самых пробирает, забирается под кожу, мясо и дальше. Стайлзу противно, хочется смыть это с себя, стереть до белизны никому ненужной. Стайлз не выносит Тео, п о д а в н о. Только ночью ломается. Целует эти лживые и до того ненавистные губы, прогибаясь под Рэйкеном до треска в позвоночнике, до боли, до хруста сжимает кулаки, впиваясь ногтями в кожу. Срывает голос до хриплых стонов разрезающих тишину душной комнаты, дышит через раз спертым воздухом осени. В такие моменты Стайлз не знает, кого он ненавидит больше, себя или гребанного Тео. У него такое состояние, когда разум пытается докричаться до души, пытается дать остановку, но он не может. Стайлз чувствует как безоговорочно тонет в Рэйкене, захлёбывается этой ложью, которой уже сам насквозь пропитался. И он не уверен, что хочет выбраться из этого всего. Стилински хочется ударить Рэйкена. Повалить на пол и бить, пока руки не опустятся от бессилия и усталости, только потом грубо, до крови расцеловать эти губы, чтоб дыхание сбилось к чертям и до привкуса крови Тео на собственном языке. От Рэйкена Стайлз как с цепи срывается, его коробит, выбивает все предохранители. Контакты искрят, и огненные брызги — в разные стороны. И шум в голове, как будто здесь, прямо в комнате — водопад, что грохочет, рычит, и даже собственный голос не слышно. Вернемся к тому, что Рэйкен — кромешная тьма. Обволакивает и дробит кости на мелкие частицы звездной пыли, не забывая блистательно улыбаться. И знаете, Стилински нравится. Тео смотрит своими глазами прямо в душу. И Стайлз уже готов копать себе могилу. Стилински тащит от Рэйкена, как от кокса, который он не пробовал никогда. Как будто накурился травы и запил все текилой. Вот только трезвый, как стеклышко. Точнее, уделанный в хлам. Всего лишь от Тео, который заставляет выгибаться, подставляться касаниям, плавиться в жадных руках. Стайлз готов полностью отдаться ему. Вернее, он уже это сделал. Стайлз целует его всегда, как впервые. Так, что больно и сладко. Так, что себя забывает, и искры из глаз, и стоны — из горла. Так, что бедра — к бедрам, а руки везде обжигают. Так, будто не целует, а дышит. Так, словно если оторвется на миг — непременно умрет. А об остальном он подумает потом, верно?