Мир, пахнущий пеплом.

      Эбигейл Хобс крутит в руках небольшой томик русских поэтов и недовольно кусает губы. Она боится, что хорошая литература в этом склепе закончится раньше, чем они достигнут конечной точки, а потом ловит себя на мысли, что конечная точка наступит раньше, чем им всем кажется, и сотни хороших книг в этой библиотеке останутся ею не прочитаны.       Эби морщится от тупой боли в груди, кусает губы и недовольно оглядывается по сторонам, давя рвущийся наружу хрип. Скованно трет грудину под плотной тканью платья и старается как можно тише откашлять мешающийся ком в груди. Приступ сходит на нет медленно, но верно, позволяя выпрямить спину и свободно расправить плечи. Эбигейл очень надеется, что ее судорожные хрипы остались никем не услышанные.       В библиотечной зале пустынно и тихо, лишь где-то наверху шуршат еле слышными шагами серые, да потрескивает в большом камине огонь. Она ставит томик стихов обратно на полку и придирчиво изучает одномастные корешки книг, с грустью вспоминая свою домашнюю библиотеку. Безликие полки с подогнанными под один размер книгами в убежище не идут ни в какое сравнение с библиотекой, доставшейся им с матерью еще от деда, где каждая книга обладала своим лицом, голосом и душой, имела свое четкое место и значение. Здесь же переставь хоть все книги местами, а общая картина останется такой же безликой. Пресной до тошноты.       Хобс тянет с полки том «Мастера и Маргариты» и с ироничной улыбкой крутит в руках занятное чтиво. Насколько сюрреалистично читать Булгакова в постапокалиптическом мире? И ведь все истины, обличенные гениальным писателем, как нельзя наглядно показаны в их змеином гнезде.       Аванпост стал для своих жителей мизансценой для реализации самых низменных пороков. И все они безупречно справляются с этой задачей.       Эби надеется, что все они тут и подохнут, и с правилом Венейбл о запрете на интимную близость молчаливо согласна. Черта с два таким как они надо размножаться и продолжать род. Лучшие среди худших и уж точно не подходящий фундамент для новой цивилизации. Даже она.       Так что она тратит свое время на чтение, успешно избегает паршивого общества и старается протянуть еще хотя бы день. Без конкретной цели. Просто, наложить на себя руки все еще трусливо, да и сдаться первой, уступив таким как Галант или Коко, кажется недопустимым. Тем более из-за слабости собственного тела.       Когда Эби доходит до второй главы, в соседнем кресле натужно скрипит кожаная обивка. Девушка старательно игнорирует пытливый взгляд незваного компаньона, но взгляд этот пуская мурашки, гуляет по лицу. — И не надоедает тебе в книжки пялиться? — Стивенс фыркает, трет мерзнущие ладони друг о друга, но продолжает смотреть на девушку в ожидании ответа.       Хобс принимает Андре за круглого идиота, но все же признает, что среди них он один из немногих, кто еще не до конца потерял понятие о человечности. О себе она этого сказать уже не может. Она почти уверена, что если все присутствующие перемрут, она, оставшись в живых, даже не всплакнет. Стивенс же демонстрировал хоть какие-то зачатки сострадания.  — А тебе не надоедает задавать одни и те же вопросы?       Они молчат несколько минут, и Эби с головой окунается в допрос Иешуа Понтием Пилатом. Девушка хмурится, пытаясь под всем этим разглядеть что-то скрытое, но от голода мысли в последнее время похожи на норовистых прытких змей, извивающихся, стоит только взять в руки. — Я все никак не могу поверить, что они так поступили с ним, — тихий голос Андре разрушает хрупкую концентрацию и Эби раздраженно захлопывает книгу.       Стивенс ходит к ней с этими разговорами вот уже четвертый день, с тех пор, как смог говорить о своем Стю без истерик. И Эбигейл отчаянно жалеет, что тогда отказалась есть этот проклятый суп. Быть может, тогда эта баба с членом выбрала бы себе другую жертву для душевных излияний. — Ты хочешь снова обсудить это? — голос Хобс занудный, почти издевательский и девушке за это ничуть не стыдно. — Я объясняла тебе, по какому принципу тут сейчас все строится. Сколько раз еще нужно повторить, чтобы до тебя дошло — история скоро повторится. Люди худшие из монстров и как бы не повернулась жизнь, человек всегда будет полон пороков. Мы сожрем друг друга в конце концов, как свора бешеных крыс, и это, к сожалению, неизбежно. — Но ведь не все люди такие… — Андре замолчал, презрительно кривя губы, поводил глазами по пустой библиотеке, и с ненавистью выплюнул: — Твари.       У Эби внутри стучится нервный хохот, колотит в грудную клетку, порождает новые приступы боли и просит выхода наружу. Ей уже даже не страшно, ей смешно от всего того, что происходит на Аванпосте. И больше всего ей интересно, как долго Венейбл сможет сдерживать людское безумие. Ведь их здесь, вместе с громилами, всего четверо, а лиловых и серых в общем раз в десять больше. И когда эта толпа взбунтуется, народ сметет свою королеву. — Не все, — соглашается она, когда хохот внутри сходит на нет. — Но здесь собрали лучших из лучших тварей.       Работа Булгакова летит в разинутую пасть жадного пламени и Эби плевать, что Андре смотрит на нее округлившимися глазами. Она даже не думает, что за уничтожение литературного наследия Венейбл может убить ее. Хобс плевать. Она танцует на краю могилы с того самого дня, как согласилась на уговоры матери «попытаться выжить», и черт возьми, теперь она готова начать выплясывать предсмертный кан-кан, прежде чем законы гравитации обрушат ее в вырытую для нее же яму.       Удивленный Андре вертит на языке какую-то фразу, с опаской разглядывает вечно сдержанную Хобс, и совершенно нелепо открывает и закрывает рот. До тех пор, пока под потолком не гудит тревожная сирена.       Эбигейл вздрагивает, вскидывает хмурый взгляд к одной из шумелок. Неожиданности в этом месте не приносят ничего хорошего, но она не спешит вставать или начать переживать. — Пойду узнаю, что случилось, — Андре вскакивает с кресла, словно подгоняемый кем-то и скрывается за поворотом прежде, чем Эби успевает сказать что-то в ответ.       Даже если двумя этажами выше на Аванпост прорвались каннибалы-дикари, Эбигейл твердо намеревалась остаться на своем месте. Пассивная борьба за жизнь в заключении бункера отняла последние силы, оставив после себя лишь инерцию, — Эби не спешила покончить с этим сама, но была бы не против, если бы кто-то сделал это за нее.       Но нападения не случается, это Эби понимает, когда проходит вначале час, а потом и два. Она вымучивает пару страниц из сборника французской поэзии, сцепив зубы, мысленно проговаривает рифмованные строки, и ждет, ждет, ждет. И это неоправданное ожидание кусает хуже бешеного пса, порождая под кожей зуд. Хобс выдерживает около двух часов по ее скромному мнению, когда терпение ее лопается, а смысл ждать невесть чего и дальше, рассеивается, подобно утренней дымке.       Она вкладывает томик в раздражающий глаз просвет меж книжных корешков, ногтем проходит по шершавым переплетам, слушая едва слышный звук. И судорожно вздрагивает, лишь в последний миг сумев сдержать вскрик, когда за спиной раздается тихий мужской голос: — Я думал, на Третьей станции идеально соблюдают режим.       Эби оборачивается рывком, с недоверием глядя на странного незнакомца. Он стоял почти у самого выхода, скрестив руки за спиной, с ленивой заинтересованностью разглядывая ее с ног до головы. Он держался уверенно, был одет в черное, и выглядел дорого даже для их прежнего мира. Эби не была дурой и могла составить все факты в четкую картину — уверенный в своем праве красавчик, одетый в черное, был из Кооператива. Проникни кто чужой в их убежище, и Хранители подняли бы настоящую панику. — У меня проблемы со сном. Мисс Венейбл знает и не препятствует.       Эби не лжет, но от того, что говорит правду, не чувствует себя легче.       Ей хочется уйти от странного незнакомца, потому что он напрягает. Хобс помнит богемную жизнь и высшее общество, помнит, что может прятать под собой власть, приправленная внешней красотой, а потому не спешит вестись на нее, словно мотылек на свет от лампы накаливания. К тому же, улыбка незнакомца пропитана фальшью и необъяснимой угрозой. А еще желание хорошенько прокашляться вновь напирает на грудь изнутри, мешая нормально вдохнуть. — В любом случае, я уже собиралась отправиться в свою постель, если Вы не против.       Мужчина тянет пухлые губы в елейной улыбке, а взгляд, блуждающий по ней, словно бы оставляет за собой мокрые, склизкие дорожки. Это внимание душит и вызывает отвращение.       Она не спрашивает его имени, не торопится представляться и заводить знакомство. Даже то, что он наверняка представляет здесь интересы Кооператива, не меняет ее брезгливого безразличия. Она почти уверена, что Кооператив состоит из таких же моральных уродов, что в большинстве своем собрались под этими сводами, а потому не горит большим желанием лебезить или преклонять колени. — Конечно, мисс Хобс, желаю приятных сновидений.       Она понимает, что списки всех живущих здесь наверняка заучены им наизусть. Но то, что он знает кто она, все равно сбивает ей дыхание. — И Вам спокойной ночи, — голос ее ломкий, неверный, и губы блондина сильнее тянутся в улыбке.       Эби торопливо сокращает расстояние между собой и незнакомцем, старательно игнорируя повышенное внимание. Мужчина напрягает ее, подавляет своим необъяснимым присутствием и четко демонстрируемым наличием власти.       Взгляд незнакомца обжигал затылок и только когда библиотечная зала осталась за тремя поворотами, Хобс смогла ровно дышать. Необъяснимое чувство волнения, настигшее в присутствии незнакомца, отпускали медленно и неохотно, и это раздражало Эби до скрежета зубов. Она вообще терпеть не могла, когда необоснованные чувства захватывали ее, подчиняя своей воле. Куда больше она предпочитала контролировать свое тело и разум, и всякий раз выходила из себя, когда что-то шло не по плану