Мир, пахнущий пеплом.

      В комнате у Лэнгдона тепло, темно и удивительно неуютно. И единственное, что отличает ее от пустующих, бесхозных комнат в убежище — стоящий на столе ноутбук. Сам Майкл сидел за столом откинувшись в кресле, закинув длинные ноги на столешницу, и с вежливым любопытством следил за гостьей. — Я уж было решил, что после всех разговоров обо мне с другими, ты решишь не приходить. — Я просто хотела знать, что Вы из себя представляете на самом деле. — Я тоже хочу знать, что ты из себя представляешь, однако спрашиваю об этом у тебя. Проходи, Эби, присаживайся. Так что насчет меня? Узнала что-то интересное? — Несомненно, я всегда получаю то, чего хочу. — А мне казалось, что ты, напротив, часто отказываешь себе в своих желаниях, — Лэнгдон смеется, стуча длинными пальцами по столешнице. — Вам просто показалось, мистер Лэнгдон. С людьми такое иногда случается — видят то, чего на самом деле нет.       Он поднялся рывком, словно на мгновение потеряв терпение от подобного поведения собеседницы. Но холеное лицо оставалось спокойным, и Эби заставила себя расслабить вмиг закаменевшие мышцы. — Что ж, поправь меня, если я ошибаюсь. Всю жизнь ты провела в навязанном обществом благочестии, соблюдала невинность по настоянию ваших воспитательниц, позже, после смерти жениха хранила целомудрие, непонятно кому отдавая это в дань. Ни за что не поверю, что столь юное и очаровательное создание никогда не желало познать наслаждение. — Это то, что Вы хотели обсудить со мной? — Эби осторожно пробует вплести в собственный голос сарказм, но вместо насмешливого, тон выходит каким-то неуверенным, настороженным. — Не только это, — Лэнгдон падает в кресло, раскидывая руки на подлокотники, вальяжно закидывает ногу на ногу, и Эби изо всех сил старается не обращать внимания на тот животный магнетизм, что исходил от мужчины во все стороны. — Скажи, почему тебе так важно быть лучше, чем ты есть на самом деле? — Потому что иначе я рискую запустить процесс регрессии, — Эби ежится под его внимательным взглядом, но не может найти в себе сил встать и уйти.       Что если Кооператив действительно предлагает ей исцеление? Может ли она поставить на кон все и рискнуть сыграть в эту завершающую игру? Знать бы только, какова цена победы.       А если допустить, что Лэнгдон правда посланник ада? Боже, она должно быть, окончательно лишилась рассудка, если допускает подобные мысли в своей голове. Но даже если их допустить… Чего требует ад за свои дары? Душу, вечное служение, сношение с черными козлами?       Эби не сдерживает слегка истерического смешка, вторящего ее мыслям, и Майкл заинтересованно выгибает брови, сбитый с толку ее реакцией.       Хобс затевает в голове считалочку и чем больше она иронизирует в мыслях, тем отчаяннее становится веселье, ютящееся в груди. Если бы кто-то сейчас мог заглянуть в ее голову, то, пожалуй, испугался бы того безумия, в которое она сама себя загнала. Она хотела умереть с честью, как бравый и достойнейший из представителей людей. Отринуть все мольбы и предложения о помощи и встретить смерть как равную, с уверенной улыбкой на лице.       Сколько раз ей доводилось читать о таких героях. О бесстрашных капитанах, уходивших на дно вместе со своим кораблем, о вымышленных полководцах, что бросались не просто в объятия смерти, а словно в бой с ней, намереваясь продать жизнь подороже. Никто из них не боялся старухи с косой…       А она боялась.       До одури трусила, теряя себя в размышлениях о «возможном шансе», искала оправдание собственной трусости, испытывала к себе же горькие на вкус приступы презрения. И всё равно не находила сил покончить с этой возней. О, это ведь и в самом деле была возня, столь же далекая от смелой борьбы за жизнь, как Плутон далек от Солнца. — Разве можно следование бессмысленным правилам назвать прогрессом? — Майкл заговаривает после продолжительного молчания, выдержанного, словно чтобы дать ей подумать.       Он улыбается, тонко и надменно, водит пальцами по полным губам и гипнотизирует взглядом, и Хобс думает, может ли дьявол перед ней читать мысли. Ведь если верить Мэлори на слово, перед ней сидит сам Сатана. Или кто-то очень близкий к нему. — Следование бессмысленным правилам можно назвать тормозами, не позволяющими скатиться в хаос. — Но по итогу это не помогло, — с удовольствием тянет мужчина, словно от состоявшегося факта испытывает какое-то личное удовольствие. — Хаос все же победил. — Верно. И это дело рук тех, кто искренне считал, что правила созданы для того, чтобы их нарушать. Хаос вокруг не что иное, как иллюстрация к деяниям каноничного грешника, поправшего общеизвестные заповеди. Наглядная демонстрация того, что бывает, когда человек забывает о порядке.       Лэнгдон хмурится и режет ее недовольным взглядом, но Эби уверена в своих словах. А потому не думает отступать или извиняться за резкость. Кем бы Майкл ни был, какие бы цели не преследовал, и как бы отчаянно Эби не желала спастись, она слишком дорожит тем, что из себя представляет, чтобы так легко отказаться от своих убеждений. К тому же, Майкл требовал от нее честности, открытости, и что это, если не вожделенное им откровение. Пускай давится, пропихивая глубже в глотку, а она с радостью добавит еще. Ведь за то, как легко ему удалось сломить ее хладнокровное равнодушие к окружающему, она ненавидит его так же отчаянно, как отчаянно не может просто отвернуться от призрачного шанса. — Ты очень убедительно говоришь, — Майкл вздыхает, словно утомленный ее долгой бравадой, поднимается из кресла слитным, плавным движением, и принимается кружить вокруг обращенных к камину кресел, раз за разом сужая круг. Медленно, как загнавший в угол хищник. — Но я прекрасно знаю, что все эти условности соблюдаются тобой из страха. Чего ты боишься? — Что, нарушив их, превращусь в того, кого всю жизнь презирала. — И кто же это? — он стоит за ее спиной и шепчет так соблазнительно, что ей кажется, предложи он ей сейчас совершить какое-нибудь зверство, и она незамедлительно бы на это согласилась. — Свободный человек? В тебе так много скрытой тьмы, Эбигейл, и так смешно наблюдать, как отчаянно ты пытаешься выбелить ее штукатуркой правил и условностей.       Он кружит вокруг нее, а Эби отчаянно старается не следить за ним взглядом, чтобы совсем уж не походить на загнанного зверя. Признавать слабость болезненно, а в некоторых случаях опасно. Осознание правоты превращает некоторых людей в монстров, и Лэнгдон, судя по всему, был одним из них. — Расскажи мне, что было между вами с Томом? Ты любила его?       Эби сотрясается, как от прошившего тело разряда, впивается отросшими ногтями в ладони, и до боли жмурит глаза. Она знала, что об этом он спросит наверняка. Поняла это еще в прошлый раз, когда он настойчиво запускал свои наглые руки в ее прошлое, копаясь там себе на потеху. Но ведь она обещала ответить на вопросы, в обмен на шанс. Смешно и глупо сейчас отступать от данных ею же обещаний из-за какой-то абсурдной боли, возникающей в груди всякий раз, как она вспоминает о Томе. — Я любила его, больше жизни, больше правды, больше всего, что знала в этом мире.       Ее голос подрагивает, но она почему-то больше не чувствует боли. Должно быть, неудобство от близости Лэнгдона притупляют ее скорбь, утешает себя Хобс, открывая рот для новых откровений: — Мы собирались пожениться. В апреле, потому что Тому нравился этот месяц. Я знала о нем все, больше, чем знала о матери или даже о себе, — Эби не сдерживает мягкой улыбки, но она быстро тает, когда Лэнгдон касается ее плеча.       Хобс не уверена, что чувствует, когда их взгляды встречаются, но понимает, что дальше говорить не стоит. — Но ведь и его ты предавала.       Лэнгдон улыбается, видя, как наворачиваются слезы в уголках потемневших до зелена глаз. Эбигейл прячет взгляд, силясь справиться с рыданиями, подступающими к горлу. Это то, чего Майкл не мог знать, имея даже самый полный компромат на нее. Об упомянутом вспоминать стыдно и больно, и в груди снова начинает давить. — Я просто хотела, чтобы он остался со мной, — Эбс всхлипывает, не удержав боли в груди, и утешающие поглаживания по спине, что насмешка в лицо, но она терпит, силясь справится со слабостью. — Если бы я знала, что тот звонок закончится подобным, я бы никогда не пошла на него. — О, кого ты пытаешься обмануть? Меня или себя?       Майкл неторопливо отходит к рабочему столу, и пока журчит наливаемая в стакан вода, Эби украдкой смахивает слезы с лица. Лэнгдон не прав, потому что она в самом деле жалеет о том своем поступке, но спорить с ним она не собирается. — Выпей.       Они молчат какое-то время, пока Эби жадно глотает воду мелкими, судорожными глотками, рискуя подавиться. Ее потряхивает, и взгляд мужчины отнюдь не добавляет ей спокойствия. Майклу словно доставляет удовольствие потрошить ее душу. — Я действительно жалею о том, что сделала. Том заслуживал знать правду, и принять решение самостоятельно, — стакан в ее вытянутой руке мелко подрагивает, но Хобс решительно протягивает его назад, чтобы ненароком не разбить в вихре собственных чувств. — Ты жалеешь, верно, — горячие длинные пальцы смыкаются на ее ледяных, и ей стоит всех усилий вырвать их так, чтобы не расплескать воду или не выронить стакан. — Но не раздумывая сделала бы это вновь, потому что ребенок Тома ставил под удар твое счастье.       Эбигейл замирает, буквально на минуту, и когда Майкл отворачивается к столу, чтобы убрать стакан на место, позволяет себе затрястись в беззвучной истерике. Горечь, забытая боль и едва ощутимое раскаянье мнут и перекручивают душу, как в мясорубке.       Мужчина движется обратно, и Эби, спрятавшая лицо в ладонях, прижавшись к собственным коленям, не видит ползающей по его лицу довольной усмешки. То, как перекручивает болью ее душу, доставляет ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Если бы он только знал, как приятно будет вытаскивать эти чувства со дна ее души, нашел бы ее задолго до всего этого и с удовольствием открыл этот ящик Пандоры, чтобы взглянуть, в кого превратится Хобс по итогу. Ему и сейчас было интересно, где находится предел ее стойкости. Потому что то, что делало с ней раскаяние, какую боль приносило, отдавалось волнительным томлением по всему телу.       Она выпрямляется в кресле, мутным взглядом пытаясь отыскать источник всех своих нынешних бед и понимает, что Лэнгдон вновь притаился за ее спиной. Нервы натягиваются как струны, вынуждая вытянуться в кресле в ожидании удара. Физического ли, словами ли, не важно.       Он склоняется, втягивает ее запах жадно и шумно, и смеется ей куда-то в волосы. Оглаживает узкие плечи, чуть сильнее, чем требовалось, смыкая пальцы на плотной бархатной ткани. Эби дергается, то ли от боли, то ли от нежеланного прикосновения, но сильные руки подчиняют своей воле без труда, удерживая на месте. — Ты боишься меня, Эби?       Вопрос получается неожиданным, из тех, к которым Хобс оказывается не готова, и она долго ищет ответ на него в глубине себя, пытаясь разобраться. Боится она его? Да. Но почему?       Этот вопрос, еще не озвученный им, вертится в ее голове заевшей шарманкой, и Хобс понимает, что уплывает куда-то. Сознание мутнеет, ее клонит в сторону, а легкие разрываются изнутри, словно взведенная граната.       Боль отступает спустя каких-то полминуты, но они кажутся Эби бесконечностью, невероятно беспощадной к ней. Она хрипит и не сразу чувствует, что под грудью, обжигая даже сквозь плотную ткань платья, ее придерживает чужая рука. — Весьма оригинальный способ уйти от ответа — добровольно прекратить дышать и задохнуться, — Майкл смеется, оглаживая ее живот и отступает, чтобы вновь попасть в поле ее зрения. — Но не думай, что я позволю смерти забрать тебя раньше, чем получу свой ответ.       Эби разглядывает его с легкой смесью испуга и непонимания на лице. Она боится даже не Лэнгдона, а того, что происходит вокруг него, что происходит с ней, пока он рядом.       Эби вдруг понимает, что действительно боится его, но не потому, что он давит или имеет какую-то гипотетическую власть. Боится по простой и вполне обоснованной причине — он запал ей в душу так же, как когда-то запал Том. Только Файко ворвался в ее сердце, выбив все преграды с ноги, Лэнгдон же заполз гремучей змеей. Файко расцвел в ее сердце подобно цветку или личному солнцу, Лэнгдон же сравним с солнечным затмением.       Хобс помнит, как надежно, неразрывно может привязываться к людям, кого принимает во внутренний круг общения, и именно от этого ей становится страшно. Потому что люди эти всегда уходят, дробя ее душу на мелкие осколки. Всё всегда заканчивается тем, что она чувствует себя перемолотым куском фарша, с пылью вместо костей. — Я все еще жду ответ.       Он шептал, подобно змею-искусителю, и Эбигейл понадобились все оставшиеся силы, чтобы не шептать в ответ — горло перехватило так, что даже дышать было трудно, не то, чтобы говорить. — Да. — Да что? — Да, я боюсь тебя. — Почему? — он ведет губами по скуле, согревая дыханием, и Хобс чувствует, как скручивает низ живота спазмом желания.       Тело предавало, требуя своего, и разум с трудом боролся с предложенным искушением. То, что Лэнгдон искушал, не поддавалось сомнениям. — Потому что… — Потому что?..       Он обходит кресло, ведя кончиками пальцев по плечу и скрытой платьем ключице, плавно оглаживает шею снизу вверх и игриво цепляет двумя пальцами острый подбородок, принуждая смотреть только на него.       У Эби мутнеет в глазах, словно освещение в комнате моргает, включаясь и выключаясь, и разум трещит по швам. И от того, что у нее не получается это контролировать, ей хочется разрыдаться.       Майкл вообще очень легко вызывает в ней чувства из детства: обиду, страх и полное бессилие. — Потому что если я вдруг влюблюсь в тебя, это будет куда хуже конца света.       Слова срываются с губ легче, чем ей казалось. Тихие, на грани слышимости, они умудряются греметь в тишине подобно раскатам грома, тревожно и печально. И если бы Лэнгдон не позволил себе разразиться смехом, Эби сочла бы этот момент достаточно трагичным, чтобы быть занесенным в летописи новой эпохи.       Смех скачет по комнате подобно мячикам для пинг-понга, отскакивает от голых стен, вплетается Эбигейл в собранные волосы и оседает на кончике языка горьким послевкусием. Хобс трет плечи и затравленно смотрит на веселящегося мужчину, чувствуя, что от такой реакции давит в груди. Где-то под самым сердцем. — Ты можешь быть милой, кто бы мог подумать.       Майкл насмехается, не жалея, и Эби порывается покончить с этим балаганом и уйти прочь. Довольно на сегодня растоптанных чувств и гордости. Она хочет жить, но не собирается терпеть унижения даже ради этого.       Она не совсем понимает, как его рука, горячая и слишком гладкая для мужчины, оказалась под подолом платья на внутренней стороне бедра. Может она просто слишком ушла в себя, поддавшись обиде. Однако все попытки встать или отстранить чужую руку закончились тем, что мужские пальцы до боли сжались на нежной коже.       Она чувствовала его обжигающее дыхание на ушной раковине, чувствовала, как пальцы на бедре выписывают непонятные узоры, пробираясь выше, и понимала, что ее начинает тошнить от волнения и урагана захлестывающих эмоций. Древесно-мускусный запах его парфюма отнюдь не избавляет от подкатывающей дурноты. — Не надо, — ее голос хрипит и звучит как-то неубедительно, совсем не прибавляя ей спокойствия. — Отпусти, я хочу уйти. — Не хочешь.       Простые слова, не допускающие возражений.       Его прикосновения приносят наслаждения, с этим спорить глупо. Она вздрагивает, шумно выдыхает и закусывает губы, когда сквозь тонкую ткань нижнего белья чувствует прикосновение там. Ей стыдно, страшно и ужасно плохо, потому что разум и тело конфликтуют, не сходясь во мнениях. Он должен прекратить. Он должен продолжить. — Не надо, не надо, не надо.       Она шепчет это как заклинание-оберег, что нихрена не работает, и трусливо жмурит глаза, когда мягкие теплые губы перехватывают бессмысленные слова, едва ощутимо прикасаясь к ее губам. Лэнгдон ее не слышит или игнорирует, потому что к первой руке, умело двигающейся под подолом, присоединяется вторая, расстегивая пуговицы-бусинки ее платья. Хобс сотрясается и давится воздухом и, наконец, находит в себе силы, чтобы схватить проклятого искусителя за запястья.       Его зрачки в окружении голубых озер нездорово расширены, словно Лэнгдон позволил себе пару внушительных белых дорожек до встречи с ней. Хобс понимает, что слишком близко к нему, потому что делит с ним одно дыхание на двоих, но отстраниться не может — стоит ей хоть чуть-чуть отклониться назад, как он подается следом, вглядываясь в нее как безумный. Словно сама Бездна смотрит на нее его глазами. — Ты сказал, что хочешь от меня правду, — она едва дышит, потому что все, что отделяет его пальцы от ее клитора — тонкая ткань черного белья. И он, черт возьми, не считает это преградой, продолжая сводить ее с ума. — Сказал, что это моя цена за жизнь. Ты ее получил, так чего же ты хочешь еще?       Под запахом дерева и мускуса ей мерещится отчетливый душок пепла и серы. А еще пороха и чего-то солоновато-медного. Она кусает губы, не рассчитывая силы, и рот наполняется привкусом крови. Лэнгдон цепляется взглядом за выступающую на нижней губе капельку крови. Хобс чувствует, как подрагивают его руки в ее ладонях. — Твоя жизнь стоит намного дороже.       Он перехватывает руками так, что теперь ее запястья заключены в его ладонях, и зрачки его глаз настолько широки, что почти перекрывают небесную синь. Эби страшно и жарко, и когда Лэнгдон выдергивает ее из кресла, она клацает зубами, едва не прикусив язык.       На стол он ее почти бросает, не заботясь ни об осторожности, ни об ее испуге, который стремительно проступает сквозь удивление.       Первый поцелуй выходит порывистым и злым, и Эбигейл отнюдь не уверенна, кто начинает его первым. Они напирают, поочередно кусая друг друга, и пальцы Майкла на ее груди сжимаются с такой силой, что она жалобно стонет сквозь поцелуй. Юбка задирается до самого бедра и у Хобс окончательно выключается рассудок, когда слышится низкое, едва ли не звериное рычание.       Звук стука прерывает их возню резко, с тем же успехом, что мог прервать поток ледяной воды. Майкл с влажным причмокиванием отрывается от ее шеи и лицо его в этот момент полнится такого раздражения, что Эби вновь становится страшно. А еще возвращается способность мыслить здраво и трезво. — Убирайся!       Майкл смотрит в сторону закрытой двери, словно видит того, кто прячется за ней, но стоит Эби попробовать выбраться из плена обьятий, как одна из его рук оказывается на ее шее. Очень красноречиво предостерегая.       Стук повторяется вновь и Хобс без преувеличений возносит хвалу тому, что спасло ее от продолжения безумия. Майкл отрывается от нее нехотя, очертив внимательным взглядом заалевшие, искусанные им же губы, и ей выпадает возможность оправить одежду, возвращая себе относительно приемлемый вид.       На пороге сутулится невзрачный «серый». Он потерянно разглядывает пол и даже не думает поднимать взгляд на хозяина комнаты. — Мистер Лэнгдон, простите, но мисс Венейбл просила проследить, чтобы мисс Хобс подготовилась к вечернему маскараду.       Эби вскидывает брови, искренне недоумевая, как спасительницей могла оказаться Венейбл. — Мисс Хобс немного занята. — Я думаю, мне все же стоит начать подготовку.       Они меряют друг друга взглядами с полминуты, и Хобс честно выдерживает это испытание, не отводя глаз. И только когда голубые холодные озера прикрываются, а губы растягиваются в снисходительной улыбке, она понимает, что действительно сможет уйти. Без боя.       Эби почти проскакивает мимо, когда чужая рука стальной хваткой сжимается на плече. — Не примеряй сегодня образ Евы, ее яблоко погубило, — неясно к чему бросает Лэнгдон, прежде чем разжать горячие цепкие пальцы и Хобс выскакивает из комнаты, как пробка из бутылки шампанского.       До своей комнаты она, совершенно не заботясь, как выглядит со стороны, бежит со всех ног. И только оказавшись за плотно закрытой дверью, беспомощно оседает на пол, зарываясь пальцами в растрепавшиеся волосы. И черт побери, она совершенно точно, даже со всем своим аналитическим складом ума, не знает, что ей делать дальше во всей этой ситуации.