Город ветров

Тьма сырой и холодной ночи сменилась серой сыростью утра. Через тонкий тюль в комнату проникал слабый свет от медленно меняющего цвет неба – темно-синее неумолимо превращалось в бледно-жемчужное. Бен медленно моргнул. Каждый вдох отзывался болью в левом боку, колол где-то под ребрами. Нога болела, а в голове творился полнейший бедлам. Будь он на десять лет моложе, то сейчас бы искренне радовался вчерашней потасовке, приветствовал бы весь этот красный азарт, горечь опасности на кончике языка, и радовался бы полученным в бою шрамам как доказательству своей силы, бесстрашия и черт знает чего еще. Но с годами Бен все больше понимал, что методично пыталась вбить ему в голову мать – настоящая победа должна одерживаться без единого выстрела. Люди, здоровье и время – ресурсы вообще-то невосполняемые, не стоит ими разбрасываться. Спину и ноющие мышцы рук сковало внезапным холодом, боль эхом отдалась куда-то в основание черепа, заставляя поморщиться и прикрыть веки. Хрупкая фигурка Рей была единственным источником тепла на этой огромной постели. Черт, Соло вдруг показалась, что эта малознакомая женщина – вообще единственный источник тепла в его жизни. Так странно… три дня назад он даже не знал, что она есть в этом мире, в этом городе, дышит одним с ним воздухом. Яркая, умная, смертоносная и такая… такая… «Моя» Бен произнести не решался. …Знакомься, Рен… ох, прости, Соло. Это Рей Ниима. Она со мной… Блять!.. Хакс. Чертов Армитаж Хакс. Бен потянулся, закидывая руку за голову, зевнул, отчего челюсть едва не свело. Он слегка повернул голову, огляделся. В спальне было уютно, будто эта комнатка создана для милых ночей в объятиях любовников и любовниц. Господи, конечно, для этого. Для чего же еще? Огромная постель, застеленная красивым бельем из плотной дорогой ткани, мягкие подушки и одеяло, тяжелые шторы на окнах и легкий тюль с вышитыми на нем цветами. Резная дубовая мебель, покрытая лаком, кресло, туалетный столик для дамы, зеркало, стул. Мило, дорого, элитно, аккуратно, и так фальшиво. Цветочная обивка кресла показалась Бену до того отвратительной, что нестерпимо захотелось блевануть (или это все-таки последствия удара по голове?), а мебель вообще хотелось переставить, содрать с окон идиотские изумрудные шторы и выкинуть к хренам украшенную хрусталем люстру. Бен задержал взгляд на аккуратно развешанной на спинке стула одежде: его брюки, рубашка, жилетка, подтяжки, платье и чулочки Рей. Зайди сейчас кто в комнату – выводы бы сделал однозначные. Да вот только этой ночью на этой шикарной постели Соло и Ниима всего лишь спали. Воспоминание о поцелуе, который при свете зарождающегося дня начинал казаться фантастическим сном, заставили Бена улыбнуться совсем не идущей его чертам юной улыбкой и снова посмотреть на спящую рядом молодую женщину. Вчера она, бережно поддерживая, отвела Бена в спальню и помогла ему улечься, только после этого отправилась приводить в порядок себя. Он рвался помочь, но Рей настояла, чтобы он не двигался, подозревая, что от потери крови и сильного удара по голове ему может схуднуть совсем. Она быстро умылась, расчесала и заплела в короткую косу волосы, после чего достала из оставленной в номере сумочки маленькую катушку ниток, иголку и принялась чинить их изодранную одежду. Соло поразился, что она носит с собой не только пистолет и нож. Вот тут как раз удивляться-то не следовало бы, учитывая, на кого она работает, оружие у людей Сноука было гарантом их безопасности, но игла и нитки – ох, это было так мило, невинно даже и очень по-женски, наверное. Рей быстрыми стежками поправила его пиджак и рукав рубашки, брюки и жилет, которые, очевидно, пыталась до этого немного очистить от крови и грязи. Он понял, зачем она все это делает – на утро им предстояло покинуть отель, а идти в разодранных шмотках – лишний раз привлекать к себе внимание. Бен провалился в тяжелый сон как раз в тот момент, когда Ниима сняла свое платье и чулки, оставаясь лишь в белье и атласной комбинации, что заканчивалась заманчивым кружевом чуть выше колена, оголяя плечи и тонкие косточки ключиц. Сейчас же у Соло была возможность рассмотреть ее получше, проследить взглядом тонкие линии белесых шрамов на лопатках, улыбнуться россыпи маленьких задорных веснушек на плечах, протянуть руку и едва уловимо коснуться выступающих косточек позвоночника. - Не нужно. Рей повела плечиками, а Бен засмотрелся на мышцы спины под медовой кожей. Руку он не убрал, продолжая нежно водить пальцами вверх-вниз по позвонкам. Безумец, надо бы остановиться и не усугублять, надо бы извиниться за неподобающее поведение вчера (было таковое или не было – не важно), надо бы поставить в едва начатом предложении точку или даже жирный восклицательный знак, но… Но! - Бен, пожалуйста… Ох, Господи Боже! Как же сладко она произносит на выдохе его имя. Вот бы… Это всего лишь бизнес. Только бизнес! – сурово, через кольнувшую сердце незнакомую доселе боль, напомнил себе Соло, закусывая щеку и все-таки отворачиваясь. - Одевайтесь, мисс. Нам пора. Бен не мог видеть, как дрогнули ее губы, как плотно сжались веки и одна-единственная слезинка поцеловала точечки веснушек на медовой щеке, скатилась вниз, оставляя за собой извилистую дорожку, растворилась, попадая на наволочку подушки, пропадая без следа. Бен не мог видеть, как Рей большим пальцем аккуратно стерла соленый след со щеки, несколько раз моргнула, будто призывая себя снова собраться воедино, в цельную, непробиваемую мраморную статую, подобную тем, что украшали музеи и выставки – холодные, красивые, будто во времени застывшие, скрывающие что-то за легкой полуулыбкой в уголках бледных губ. Бен не мог видеть, а она не хотела показывать. Или все-таки хотела?.. Поморщившись от боли, Бен поднялся с постели и, сильно прихрамывая на огнем горевшую ногу, доковылял до кресла, резко подхватил свои вещи и вышел из спальни, громко хлопнув за собой дверью. Одевался он медленно, стараясь не потревожить перебинтованные раны. Одежда была влажная, не успевшая просохнуть после ночной драки и легкой чистки. Ничего, временный сырой дискомфорт он потерпит, главное сейчас – без приключений покинуть отель. Черт… с поврежденной ногой ведь за руль еще садиться… Твою мать! Рей, лицо которой снова было похоже на непроницаемую холодную маску, проскочила мимо него в ванную комнату и быстро собрала волосы в незамысловатую прическу, накрасила губы все той же алой помадой и хорошенько припудрила лицо, чтобы скрыть покрасневшую и явно саднившую скулу. - Мистер Сноук потребует от меня полного отчета, – произнесла Рей абсолютно нейтральным тоном, будто говорила о погоде, а не о самом жестоком гангстере их штата, подходя к Бену со спины и помогая просунуть руки в рукава тяжелого пальто. – Думаю, «мой отец» оценит, что вы рисковали своей шкурой ради меня, мистер Соло. Бену вдруг подумалось: какой же жизнью жила эта женщина, что так легко умела менять маски на красивом лице? И тут напросился непонятно откуда взявшийся следующий вопрос: позволит ли она ему когда-нибудь увидеть себя настоящую? Или… или уже позволила? Нет! Нет, конечно. Не стоит ему мучить себя глупыми вопросами, надеяться на что-то совершенно безумное и из ряда вон выходящее. Господи, да она же из «Первого Ордена», не нужно доверять ей, нет, ни в коем случае! - Лея Органа-Соло, наверняка, выразит вам свою благодарность в ответ на ваши умелые действия вчера вечером. – буркнул в ответ Бен, отгоняя неподобающие рассуждения, и передал Нииме ее мягкую шубку. Рей задержала его руку, сжимая ладонь тонкими пальчиками. Бен непроизвольно сглотнул ставшую вдруг горькой слюну и не мог не заметить, как споткнулось его сердце, застучав чаще. Глупое, глупое, неразумное сердце! Будто забыло оно, что бьется в груди мужчины, а не мальчишки, теряющего голову от соседской девчонки. Глупое, неразумное, человеческое сердце… - Я пришлю господина Митаку, когда мистер Сноук решит пригласить вас на ужин. Если, конечно, госпожа Органа не пришлет свое приглашение раньше. Соло кивнул, думая о том, что после нападения на наследников главы самых влиятельных «семей» Города ветров просто обязаны будут отужинать вместе. Вопрос весь – где. Если Маз нарушила нейтралитет, то встречаться на ее территории – глупо и опасно. Сноук не поедет к Лее, а Лея уж точно не ступит на землю Сноука. По сути оставался лишь мэр или мадемуазель Холдо, но на последнюю надежд тоже было мало, ведь именно на пути к ней вчера вечером на Бена и Рей устроили засаду. Кто же все-таки заказал их вчера? Бала Тик и другие главы мелких банд – не в счет, слишком мало ресурсов, чтобы играть по-крупному, они лишь инструменты в чьих-то умелых руках. Калриссиан? Слишком очевидно, слишком. Хотя… однажды его жажда наживы помогла засадить за решетку Хана Соло и почти обескровить «Соло-моторс». Сам Сноук? Он мог бы, даже с учетом риска для кого-то из своих, пусть и той, что звалась его «дочкой». Армитаж? Он, конечно, сука амбициозная, но западня в подворотне – слишком грубо, он бы скорее попытался их отравить или перерезать горло во сне. Лея? Нет, ну это уже совсем безумие и паранойя. Мать хоть и прибрала всю власть к рукам после того, как с карты убрали фигуры Хана и Люка, но Бен отказывался верить в теорию заговора о том, что Соло и Скайуокера подставила именно Органа. И уж точно она бы не стала рисковать жизнью единственного сына. Если она когда-нибудь захочет вывести его из игры, то сделает это сама, лично, в том Бен не сомневался. У сына Хана Соло была отлично развита интуиция, которая сейчас кричала и вопила, что драка в подворотне – это лишь первое событие в череде эпизодов, мазками вырисовывающими слишком масштабную картину. Что он упускает? Чего еще не понимает? И почему так часто думает об отце эти два дня? Бен семнадцать лет жил с желанием найти и покарать тех, из-за кого разлучили родителей. Неужели это дело сдвинулось с мертвой точки? И чем все это кончится на этот раз? *** - Лицом к стене, руки за голову, ноги развести на ширину плеч. Три команды, которые Хан слышал слишком часто, которые выучил слишком хорошо, которые ненавидел лютой, жгучей ненавистью, разъедающей кости и выжигающей что-то, что звалось «человеком» внутри него. Это место – «Джеонозис» – не существовало официально, не было указано ни в одних документах, не отмечено ни на одной из карт. Он был все еще жив и в то же самое время – не был. Одиночная камера с узкой кроватью, жестким матрасом и старым пледом была обителью, как ему говорили, до конца жизни. Окошко под самым потолком через толстые прутья решетки пропускало в камеру немного рассветного солнца по утрам, в сезоны дождей из него всегда наливало на каменный пол большую лужицу. Металлический столик, крепко-накрепко прикрученный к стене, крохотный металлический умывальник и видавший виды унитаз – вот и все. Все… Серое, безликое, холодное – такой должна была быть его жизнь, хоть по официальным документам содержание Соло предполагалось иным. И он даже пошатался по тюрьмам Республики в первые три года после ареста, нигде подолгу не задерживаясь. В «Джеонозис» только так и попадали, когда уже почти невозможно было отследить очередной перевод из одной колонии в другую. Благословенная бюрократия окутывала плотным бумажным одеялом следы, путала и сбивала с толку, пряча за кривыми подписями настоящие имена и названия городов. Охранникам этой Богом забытой тюрьмы было запрещено разговаривать с заключенными – только оглашать команды. Заключенным позволяли общаться только в тюремном дворе на ежедневной прогулке. Два часа после обеда вне зависимости от погоды – под жарким испепеляющим и лишающим покоя солнцем или под редким, но холодным проливным ливнем. Многие ломались, многие. Сходили с ума, пытались покончить с собой, болели, чахли и умирали, встречая конец с радостью, ведь смерть избавляла от самого страшного мучения – не заставляла постоянно оставаться один на один со своей совестью, со своими демонами. «Джеонозис» покидали лишь в деревянных ящиках, и никак иначе! И хоть изоляция заключенных была почти постоянной, случались накладки, когда два или три человека одновременно оказывались в душевой или в допросной. В таких случаях, обычно, приходилось заказывать новые ящики да освобождалась какая-нибудь камера. Подобное случалось крайне редко, но все же случалось. Многие ломались, многие, теряли силу, проигрывали в драке. Хан Соло в драках не проигрывал никогда – ни на свободе, ни за решеткой. Целая россыпь шрамов могла бы рассказать кровавые истории, полные сдавленного пыхтения, отчаянной борьбы, поломанных костей и доставшегося с трудом права дышать этим проклятым воздухом дальше. День ото дня – жить, дышать, заставлять себя двигаться вперед, ползти, если нужно, подниматься с колен, даже если били сильно, даже если раны не затягивались и болели неделями. Многие ломались, очень многие, почти все – кто-то раньше, кто-то позже. Но не Хан Соло. Он знал, что сидит за то, чего не совершал, и не там, куда его отправили из зала суда. Он не был святым, не вел праведную жизнь или честный бизнес, ему было, вообще-то, за что каяться, но одно лишь то, что его приравняли к серийным убийцам, насильникам, педофилам и иным диким зверям, давало сил и стимула – выжить, выйти отсюда однажды, найти ту тварь, что засунула его сюда, вырвала из объятий любимой женщины, обрекла его сына на юность без отца. Условия сделки были иными. В какой момент все пошло не так? Кто подставил его? Кто? Он должен выйти отсюда, должен вернуться в Город ветров, чтобы защитить семью. Должен. Эта мысль не давала сойти с ума, поддерживала, сияла путеводной звездой. Его разум не подернулся липкой дымкой, оставаясь острым, как те заточки, что прятали в рукавах неудачливые заключенные, а потом с воем вытаскивали из их рук, ног и животов, когда Хан доходчиво объяснял, что к нему соваться не нужно. Соло много читал – хотя бы в книгах в этом Аду ему не отказывали. Он начал с классиков, которых любила Лея. Так Хан чувствовал себя чуть ближе к ней, вспоминал все хорошее и плохое, что было между ними. Вспоминал темные глаза и блестящие волосы, сладость и соль ее кожи, трепет губ, жаркие признания, срывающиеся с кончика языка в те ночи, когда она отдавалась ему, открывалась, когда самыми смелыми своими ласками сжигала его дотла. Хан вспоминал, как она поглаживала растущий с каждым днем живот, напевала новорожденному сыну старые романсы вместо популярных колыбельных, как учила малыша Бена этикету и ругалась, когда Хан разрешил мальчишке на двенадцатилие выпить свой первый бокал вина. Что с ней стало? Наверное, прическу изменила и все так же любит красное вино. А что сталось с их сыном? Каким он вырос? Все так же характером больше похож на мать, нежели на отца? На шестой год своего заточения Хан стал замечать, что в некоторых выдаваемых ему книгах есть испачканные страницы, будто кто-то проливал на них что-то и затем пытался оттереть капли напитка со страниц. Соло особенно долго читал «По ту сторону добра и зла», отмечая номера порченных страниц, капли, их количество и покрываемые ими буквы. Хан был хитрым игроком и в шифрах кое-что понимал. С мыслью, что где-то у него есть союзник, моталось срок легче. Через некоторое время Соло приловчился отвечать своему «собеседнику», понемногу узнавая и проясняя картину, делая некоторые выводы, почему и за что он оказался именно здесь. И масштабы того, во что он непреднамеренно вляпался, иногда поражали настолько, что становилось трудно дышать. Он должен выбраться отсюда. Должен! Со дня ареста прошло семнадцать лет. - Ты изрядно поседел, Соло. Железная дверь скрипнула, провернулся в замке ключ. Хан, ухмыляясь, медленно обернулся, опуская руки и скрещивая их на груди. - Специальный агент Кеноби, – хмыкнул Хан. – Чем обязан? Арестовавший его когда-то мужчина постарел окончательно, но колкости во взгляде не растерял. Абсолютно седые волосы были все также зачесаны на косой пробор, белая борода ровно подстрижена, а привычка разглаживать ее большим и указательным пальцем не пропала. Морщины покрывали его лицо и руки мелкой сеткой, а в голосе появилась небольшая хрипотца. - Я уже давно не специальный агент, – Кеноби улыбался вежливо, но холодно. - Однако же доступ сюда у вас есть, – Хан прислонился плечом к сырой стене и жестом указал на свою койку. – Хотите присесть? Не могу предложить ничего, кроме этого, стул мне почему-то не выдали, хоть я и просил. Оби-Ван Кеноби хмыкнул, убирая руки в карманы брюк, и отрицательно мотнул головой. - Спасибо, я постою. Эти старые кости не переломятся, спасибо за заботу, Соло. - Ох, не стоит! – Хан вальяжно махнул рукой. – Это прекрасное место учит хорошим манерам. А джентльмен должен обладать хорошими манерами. Кстати, это еще модно? Агент Федерального Бюро Республики слегка склонил голову, пристально рассматривая бывшего главу «Соло-моторс». - Модно, – ответил Кеноби. – Я слышал, что мистер Бен Соло настоящий джентльмен. Пользуется успехом у дам, его уважают партнеры по бизнесу. Гордость матери, хоть и немного бунтовал по молодости. Но с кем не бывает, правда? Лицо Соло – худое, бледное, покрытое морщинками вперемешку со шрамами – исказилось от тоски и боли, будто посыпали солью так и не занявшуюся рану. - Правда… – Хан вперился цепким взглядом в бородатое лицо старика Кеноби. – Бывает. - Давайте будем считать, что я начал жаловаться на память. Возраст все-таки, – ФБРовец заломил бровь и очень тихо проговорил. – Забыл парочку имен. - Во времена моей молодости рекомендовали заучивать стишки, чтобы тренировать память. - О да! Например, имена Канцлеров по порядку. - Мне бы почитать газетки посвежее, а то в эту игру с именами я вам не помощник, Кеноби. - Газетку не обещаю, а вот соседа для разговора – очень даже может быть. Хан весь подобрался, как отведенная пружина, готовый к прыжку, к удару. Неужели сегодня тот день, которого Соло ждал долгие семнадцать лет? В дверь камеры коротко постучали три раза, отведенное им время вышло. Пока скрипел замок, Оби-Ван успел шепнуть: - Альдераанский романс о пропавшей Луне. Вспомните его слова. Агент ушел, а Соло принялся расхаживать туда-сюда по узкой камере, разминать руки, несколько раз отжался и поприседал. И все это время прокручивал в голове любимый романс Леи. Этой ночью «Джеонозису» понадобится еще один деревянный ящик.