Тайлер не слышит криков

— Тайлер? — голос мамы раздаётся в трубке, как смертельный приговор. Забавно. — Ты уже закончил с тренировкой? — Да, конечно, — отвечает Тайлер, проводя рукой по ударной установке времён его дедушки. Никому в этом сраном штате не сдалась музыка, чтобы выделять на неё достаточно денег. — Я уже переоделся. — Хорошо, — мама вздыхает так, будто боялась услышать что-нибудь другое. В духе «капитализм разрушает наши жизни, пока мы травим себя дешёвыми попытками стать лучше, чем мы можем быть». — Я перевела тебе деньги на карту. У Мэдди день рождения. Меня не будет. — Хорошо. Мы с ней… поедим пиццы и ляжем спать пораньше, да, — Тайлер останавливается у стеллажа с виниловыми пластинками. Кому они вообще сдались в двадцать первом веке? Разве что каким-нибудь сумасшедшим коллекционерам всякой дребедени или консервативным старушкам в очаровательных нежно-голубых беретах. — Всё прям как она любит. — Ты такой молодчина, сынок. — Почему мама ещё не повесила трубку? — У тебя игра в пятницу? — Да, ничего особенного, — он прижимается носом к стеклянной перегородке, дыханием стирая собственное отражение. — Извини, я не смогу прийти. — Всё в порядке. Он и не ждал. — Пока? — Пока, мам. Тайлер блокирует телефон. Холодное стекло приятно расслабляет всегда нахмуренный лоб. Тайлер ненавидит эмоции, но они любят всех примерных детей, поэтому каждый день седлают их лица. Ебаные извращенцы. Тайлер считает, что он должен думать о чём-то более подобающем. Например, о конспекте, который ему надо было сдать пару дней назад или о завтрашнем тесте по праву. Или ещё о какой-нибудь ерунде, которая заставляет беспокоиться современных подростков. Иногда Тайлеру кажется, что после школы они пойдут в свои тесные колледжи только потому, что не умеют ничего другого, кроме как волноваться об оценках и просроченных домашних работах. — Ты долго собираешься здесь торчать? Тайлеру бы дёрнуться, снести носом половину музыкального класса и прослыть самым неловким и очаровательным пареньком в своей школе. Но он слишком крут для этого дерьма. Слишком крут, немил и ничтожен. — Кто, бля, вообще дал тебе ключи? Тайлер поворачивается на голос. Голосом оказывается какой-то придурок с эмо-стрижкой и узкими джинсами на низкой посадке. Тайлера тошнит. — Баскетболисты ходят везде, где захотят, — говорит он и стирает рукавом след от собственного дыхания. — А ты кто такой? — Я Брендон Ури. И у меня репетиция. — Окей, — Тайлер поднимает с пола сумку со спортивной формой, водой и полотенцем. Стартовый набор любого мудака, который выбьет из вас всё дерьмо в пустом коридоре. — Мне всё рав… — Йоу, Инобренди, я опоздал! — дверь в класс закрывается за коренастым парнем с сумасшедшим цветом волос. То ли кислотно-зелёным, то ли болотным, то ли синим. Тайлер решает, что это просто оттенок вчерашней рвоты. — Только не говори, что ты всё-таки нашёл соло-гитариста для нашей группы. — У нас нет группы, Дживша, — отвечает эмо-придурок. — Ты недостаточно хорош для меня. — Иди на хуй, Брури. — Качусь. — По тебе видно, — Дживша ухмыляется самым уголком губ, и Тайлер замечает маленькое серебряное колечко у него в носу. Он такой нелепый. Брендон Ури роется в куче старых оголённых проводов, пока его друг разбирает небольшой рюкзачок: барабанные палочки, помятая тетрадка, жвачка и пластырь. Они не обмениваются взглядами и перестают улыбаться, будто действительно готовятся к серьёзной работе. Брендон со смешным сосредоточенным лицом напоминает капитана перед свистком. — Ты кто, соло-мальчик? — спрашивает Дживша. Тайлер понимает, что уже пару минут просто стоит на месте, сжимая ремень спортивной сумки, и пялится на не совсем состоявшихся музыкантов. — Я баскетболист, — отвечает Джозеф. — Просто прогуливаю тренировку. — Вау, вот это дерзость, — Дживша бросает на него короткий взгляд. Даже не рассматривает, даже не пытается за что-нибудь зацепиться. — Слишком по-панковски. — Из панковского тут только джинсы твоего дружка, — Тайлер идёт к выходу, игнорируя оскорблённый вздох Брендона Ури. Чёрт, он говорит людям, что у них нет никакой группы, хотя они очевидно много работают вместе! Серьёзно! Такое нельзя говорить даже в шутку. — Хотя они недостаточно хороши. Дживша смешливо фыркает: — Эй, подожди, — и Тайлер останавливается, натягивая на лицо всё равнодушие, которое у него осталось к концу учебного дня. — Так ты ни на чём не играешь? Мы могли бы… послушать тебя. — Я играю только в баскетбол, — отвечает самый примерный сын и официальный мудак всей команды. — У вас же матч в пятницу, да? — Дживша теперь смотрит на Тайлера, и его взгляд не бегает от одной детали к другой. Он просто смотрит. — Мы с Брури придём посмотреть. — Мне наплевать, — говорит Джозеф и открывает дверь. — Не втягивай меня в это дерьмо! — доносится вслед голос эмо-придурка. У Тайлера, блядь, сейчас остановится сердце. У этого парня с рвотным цветом волос ещё и грёбаные чёрные тоннели. Туалет в конце коридора можно считать достоянием политики гендерной нейтральности, потому что в него ходили все: гики, крутые ребята, учителя и прочие персонажи школьных драм, — чтобы делать свои грязные сортирные дела. Ну, на самом деле сюда в основном ходили ебаться и толкать наркоту. Ничего хорошего в этой грёбаной школе. Спасибо либеральному руководству и какому-то придурку, который пару лет назад сбил табличку с указателем. Тайлер садится на унитаз. У него точно остановится сердце. Он ненавидит новых знакомых, которые разговаривают с ним так, будто действительно хотят говорить. Лживые лицемеры и мрази. «20 дней до моего самоубийства». Тайлер фыркает. Лучше просто сдохнуть, чем заявить об этом на стене туалета, где, возможно, когда-то твоему лучшему другу отсасывали за домашку по алгебре логики. \\\ — Мама испекла торт, — говорит Зак, пока Тайлер разувается в коридоре. От его кроссовок жутко воняет каким-то дерьмом, в которое он вляпался по дороге домой. Ах да, это же были его жалкие попытки быть равнодушным мудаком. Ах да, это же вся его жизнь. — Как Мэдс? — спрашивает самый старший на сегодняшний вечер Джозеф. Его толстовка тоже пропахла каким-то ядовитым веществом. Кажется, это просто пот. Неважно, ведь семья должна принимать тебя таким, каким ты и являешься. Даже равнодушным мудаком. Класс. — Ну, заходила бабушка, — Зак отправляет ложку торта прямо в рот. — Как Мэдс? — спрашивает Тайлер ещё раз. — Откуда я, блядь, знаю, Тайлер, иди и спроси её? — Ещё одно слово — и ты пойдёшь мыть рот с мылом, Зак! — Тайлер бросает спортивную сумку на замызганный диван. — И убери ноги со стола, не будь свиньёй! — От меня хотя бы нормально пахнет, — фыркает младший, отпив немного колы из большого стаканчика от доброй компании Макдональдс. У баскетболиста-неудачника не находится сил, чтобы взъерошить брату волосы или что-то ещё, что делают члены семей, когда они близки, дружны и всякое прочее дерьмо. Он просто достаёт ролики, о которых давно мечтала Мэдди, и идёт на кухню. Мэдс сидит на грязном полу в окружении пустых тарелок из-под полуфабрикатов, которыми они питаются всю неделю, пока пытаются выжить. Капитализм разрушает семьи. Капитализм убивает ваших детей. — Эй, — Тайлер садится рядом, пачкая широкие штаны. — Почему такая красотка грустит? Он убирает светлые, сильно спутанные волосы с полного лица. Сейчас он натягивает на себя всю любовь, которой у самого старшего Джозефа всегда недоставало. — Я съела весь торт, — говорит Мэдс. — Отвратительно, да? — Его пекла мама? — спрашивает Тайлер, смотря на небольшую форму, в которой осталось пара кусочков бисквита в зелёной глазури. — Тогда отвратительным был только он. Ты же знаешь, она никогда не умела готовить. Джозеф пододвигает к сестре ролики, чтобы увидеть хотя бы подобие улыбки. Ну же, она же так давно о них мечтала, а прошлым летом спустила все карманные деньги на аренду в парке! — Зачем ты это делаешь? — Мэдди прижимает колено к подбородку. — Потому что сегодня твой день рождения, красотка. — Ты хотел сказать «уродка»? — она вдруг нервно дёргается, изображая улыбку. — Я хотел сказать… — Тайлер вздыхает, напоминая себе маму, которая в детстве твердила ему, что нужно делить печенья с младшими и не бояться спать одному. — Мэдс, послушай… ты… я могу звать тебя милашкой? Или обаяшкой? Или самой храброй и умной девушкой на планете? Как ты хочешь? — Никак, — именинница качает головой. Остатки глазури размазались по щекам и носу. Тайлер знает, что она плакала и что она знает, что Тайлер в курсе. — Я ничего не хочу. Он подпирает спиной ножку обеденного стола. Когда-то давно папа помогал маме накрывать семейный ужин на день благодарения, пока дети вдоволь молились. Теперь там стоят такие же пустые тарелки из-под полуфабрикатов, как в холодильнике, на тумбочке и в раковине. — Хотя… знаешь, — в голосе Мэдс только слёзы. — Ты можешь звать меня уродкой. Так будет хотя бы по правде. Тайлеру хочется врезать себе. Несколько раз. Сильно. — Эй, ну кто тебе сказал, что ты уродка? — он выдавливает смешок. — Ты всё выдумываешь. О нет! Нельзя говорить людям две вещи. Первая — «ты недостаточно хорош». Вторая — «ты всё выдумываешь». Ох, Тайлер так чертовски облажался. — Все так говорят. На самом деле больше всего Джозефу хочется просто избить всех, кто достаёт его сестру. Всех, кто говорит, что она некрасивая, что она толстая, что она глупая, что она никчёмная. Потому что Мэдс всегда была самой доброй из всех детей его матери. Потому что она понимала математику и читала все заданные книги. Потому что она мыла посуду за своими отстойными братьями и никогда, чёрт возьми, никогда не жаловалась на недостаток любви. — Эй, — Тайлер поднимается на ноги и идёт к холодильнику. Ему приходится взять стул, чтобы спокойно высмотреть свой тайник среди старых коробок. — Сейчас мы напьёмся старой текилы, скажем Заку, что он старый дед, а маме — что съели пиццу и легли спать. Потом мы протестируем твои ролики на улице, немного потанцуем, добьём отвратительный торт и, может быть, выпьем ещё. Он снова садится на пыльный пол. Мэдс умывается слезами и говорит: — Хороший план. Так и сделаем.