«В чёрных волнах хлопья исчезнут белые. Ты песню допой, что в прошлый раз не допела мне — Где чёрные воды кожу ласкали белую, А звёздный конвой Луну сторожил беглую…» (*)
Время снова перестало исчисляться днями, несясь грязевым потоком и сметая всё на пути. На старую работу не вернулся, а на новую не тянуло. Начитавшись инета, всё про себя понял — профессиональное выгорание. И как я раньше не замечал? Собака Павлова быстрее бы сообразила. Уйдя в добровольно-вынужденный саббатикал, даже рад был — невозможно качественно заниматься тем, что сейчас до блевоты ненавидел. Но и отсиживаясь в сторонке, делал, что мог, помогая юристам оперативно запустить план «Б», официально уполномочив зама вести дела (и без того истерично названивавшего мне, как свихнувшиеся часы с кукушкой, каждые пятнадцать минут), и разбираться с налоговиками, когда, не дав фирме вздохнуть, Контора, продолжая давить на сидельца, подключила их, по пустяшному поводу заблокировав счета в банках и парализовав работу даже дочерних компаний. Не сработало. Фраппированные реалиями правовой системы адвокаты, так и не добравшись до Львовича, ринулись к акционерам — предупреждать, чтобы те готовились к худшему, прозрачно намекая, что «собака порылась» исключительно в личности генерального. Но глуповатые крысы вместо того, чтобы сбежать, захватили корабль, сместили Львовича с трона на внеочередном собрании, удачно воспользовавшись уловками в корпоративных положениях. Следом кучка облеченных властью дегенератов ожидаемо доебалась и до меня. Уволился, заставив выслать личные документы почтой, второй раз с приставленной к телу охраной бродить по офису не хотелось. К моменту, когда экс-короля выпустили, царства у него не осталось, частные счета заморожены, а иностранные метрополии недоступны.***
Невозможно, противоестественно природе долго ощущать себя негодяем. Никто не захочет. Проще изменить реальность или попросту забыть. Тысячу раз прокрутив в голове наш возможный диалог, позвонить ему так и не решился — добровольно люди делают только то, за что их поощряют, «оперантное обусловливание» — самый действенный метод психологического воздействия. Только вот награждать меня теперь было не за что и некому. Попытался изложить на бумаге, но быстро сдулся. Ещё хуже. В голове было пусто, и сколько не поощряй геморрой — задницей не напишется. Со злости скомкал листок и пошёл прогуляться, может, поможет. Уже на улице настиг звонок с незнакомого номера. — Привет… — Сергей?.. — Да. Или кто-то другой должен был? — Да... Нет. Да нет, в смысле. Привет! — Как поживаешь? — Нормально. Как все — звёзды не хватаются, зато небо на месте. — Это хорошо… что небо на месте. — Как… сам? — Отлично. Знаешь, вовремя понял, что в жизни всё относительно, не только время. Слышал, ты уволился. Что не так пошло? — Бонусы срезали, да и зарплата оказалась под вопросом. — Ясно. Работаешь? — В поиске. А ты… чем теперь заниматься намерен? — Восстанавливать всё. Чтобы было, чем платить таким, как ты. Обратно пойдёшь? — Я… на меня… не рассчитывай. Я… обещал уже. Хотел было объяснить, что нельзя мне, что опять на сеновал припрусь с ёбаным кузнецом, но как расскажешь?.. Он всё понял иначе. — Не продолжай. Видать, без самолета с яхтой со мной уже не так интересно. Бывай. Хотя смысл в прогулке был утерян, в остервенении продолжил наматывать круги по району. Миновав очередной куцый московский скверик, задержался взглядом на девчонке лет пяти, плакавшей навзрыд. Расстроивший объект — шарик мороженого — валялся рядом. — Не реви. Сама виновата, раззява, — не отрывая головы от мобилы, резюмировала «социально активная» мать. Киоск был рядом, но гипотетические обвинения в педофилии кого угодно остановили бы от покупки ребёнку новой порции ледяного угощения. Равно как от желания подойти, успокоить, объяснив глупой, что слёзы нынче в тренде лишь у чувствительных юношей. Остальные успешно используют разочарования в качестве средства взросления. Напрасно переживал: не по годам взрослая женская особь сама справилась — с вызовом глядя на проеденную ментальной молью, но по-своему любящую мамашу, вдогонку к потерянному лакомству демонстративно выпустила из рук ставший ненужным рожок, обретя себе новое занятие — испытание вафли на прочность. — Ну давай, новые туфли нескоро получишь… — зашипела было родительница, но наткнувшись на осуждающую гримасу не к месту подвернувшегося взрослого, сменила тактику: — Подойди, доча. Совсем ты у меня растрепалась, замарашка. И заграбастав ребёнка, принялась показательно его «вылизывать», словно приличная самка. Позабытая было и далеко упрятанная вина навалилась снова. Даже со Светкой не виделся, трусливо избегая слышать что-нибудь про Них. — Свет... а девочки с кем? — Как это «с кем»? С мамой. — Снова отобрала? — Не отобрала, а забрала, пока у Сергея Львовича дела решаются. — Откуда знаешь? — Я с ними сижу иногда. — И как давно начала? — Так и не прекращала. Партизанка. Семейное это, что ли, у нас? — А где он сам обитает? — Так за городом пока. Один.***
A woman is a creature that has always been strange Just when you're sure of what you'll find She's gone and made a change (**) Женщина — извечно странное существо: даже если вы уверены в той, кого обрели, она уйдет, исковеркав вам всё.
Бросил машину на дороге, хотя ворота были не заперты. Никого. Только жалкая на вид, потасканная приблудная собачонка с отвислым животом и такими же натруженными сосками томно развалилась на каменных ступеньках. Присел рядом. Сочувствуя бездомной настрадавшейся флегматичной диве, попытался вежливо заявить о правах на общего временного хозяина, обозначив существу её положения собственные преимущества перед ней. — Не спорю, твой главный козырь — преданность. Редкое качество. Многие ведутся. Но проблема в том, что ты можешь сколько угодно облизываться и призывно махать своим миленьким хвостиком, из нас двоих, сучка, только мне он позволит вылизать член. — Заманчивая перспектива. Ну пойдём, покажешь, на что способна, — предложила уже не собака. Сдёргивая, как щенка, вверх за шкирку, развернул и, поставив перед собой в дверном проёме, бесцеремонно пнул вперёд, заставив ввалиться внутрь. И допихав одной рукой до середины комнаты, позвякивая расстёгнутым ремнём, развернул обратно к себе и, приговорённо бросив к своим ногам, занялся джинсами, окончательно выпростав наружу предмет недавнего спора похотливых животных разной стадии эволюции. Сколько раз я представлял этот фрагмент плоти в миллиметрах и в секундах до того, как смогу ощутить его вкус и объём. Не желая терять ожидания праздника, сперва хотел насладиться видом. Не вышло. Промедление ему было не по нраву. Отработанным движением он пропихнул член мне практически в глотку. Блядь, несмотря на субмодельные пристрастия к дилдо и вибраторам с двойным наконечником, в режиме реальной отработки субъекта с непривычки выступили слёзы и накрыл кашель, а затем и рвотный спазм. Член не замедлил покинуть гостеприимный, но неловкий приют. А как же курсы?.. — Плохая из тебя сучка, — резюмировал, снова резко подтянув меня вверх. — Что, Ольга сосала лучше? — ляпнул и испугался. Блядь, зачем я? Может, и не сосала вовсе. — А вот это уже не твоё дело. — Всё, что имеет к тебе дело, моё! — С какого момента такая преференция? С тех пор, как разрушил мою репутацию, бизнес и лишил всего, что мне дорого? Молодец, быстро управился. Не прошло и полгода. Суки, не ожидал, с потрохами сдали господа чекисты. Неужто других аргументов не нашлось? — А вот здесь ты ошибся. С той ночи, как ты отымел меня вместе с двумя пидорами на детской площадке прошло дохуя сколько по «полгода». Заебёшься считать. Зарубки ставить придётся на твоём обрезанном хере. — Не понял. С какими пидорами? И не обрезанный я… Глянь. Смотреть расхотелось. Как и ебаться. — Обознался. — Бывает. — Мне пора. — Не думаю. Попытался уйти, но он не дал. Сгрёб в охапку и, притянув к себе, поцеловал. Тут же получая жадный, совсем не прощальный, поцелуй в ответ. Кого я обманываю? — А ты только за этим? — Нет, ещё за «большими и светлым», но тебе неведомым. — Язвил скорее от нервяка, нежели в попытке задеть. — Опять ошибаешься. Не фраза, а наравне с «too busy to fuck», лейтмотив моей сверхлогичной, сверхнаполненной самым разным важнецким дерьмом жизни. Протестовать не решился. Заткнулся, чтобы не проебать шанс наконец-то хоть что-то исправить. До кровати мы не добрались. Нашей первой совместной поверхностью оказался подлокотник дивана, на котором я надолго завис разгорячённой неумелой сукой, пока пальцы хозяина терпеливо занимались неподготовленной плотью. Терпеливо, ровно до тех пор, пока стоны не начали срываться в жалкие поскуливания, а неуклюжая задница, потеряв последнее представление о приличиях, — радостно подмахивать, напрочь позабыв об отсутствии хвоста. Пришедшая следом боль не остановила, скорее распалила ещё больше. Она была одновременно и расплатой, и избавлением от всего, что я успел наворотить.***
Я рассказал ему обо всём, даже о ненормальном детстве. И о Ялте, и... о хер знает каком мелком дерьме, отравившем жизнь, мешающем любить и быть любимым. О работе, о совершённых ошибках... — Натворил же ты дел. — Серёж, поверь, я разберусь. — В подтверждение своих слов потянулся к брошенной сумке с лэптопом, но был перехвачен проворной рукой. — Стоять, фиалка. — Во-первых, не следует путать нежность со слабостью. А во-вторых, клянусь, я всё исправлю… — …клянусь, я тоже… «Но это всё после», — справедливо рассудил мой изголодавшийся до его тела разум, оставляя всё на потом, влекомый единственно важным делом — очередным поцелуем и его стояком, недвусмысленно упирающимся мне в область пониже спины.