Последний крылатый

***

      Крылатый сидит на своде восточной башни и лицезреет в черную бездну. У подножья города-замка мигают огоньки. То разбегаются во все стороны, то гаснут и зажигаются вновь. Совсем непостоянные. Слышится человеческий крик. Веселый, радостный, — преисполненный счастья. Крылатый тут же смекает: люди что-то празднуют, а значит, ждут и его на торжестве. Они усадят его за лучший стол, нальют вина, предложат еды. Толпа с горящими глазами обступит со всех сторон и упросит «еще разок» поведать о счастливых днях королевства Фуруд; о короле, полюбившем звезду; и о дне, когда все крылатые исчезли. Все, кроме него.       Последнему из них совсем не хочется вниз. Он противится, отворачивается, затыкает уши. Нутро изворачивается, скребется когтями, лишь бы не слышать омерзительный человеческий хохот. Крылатый — единственное, что осталось от некогда великого королевства.       Он и немые витражи с красными стеклами. В них преломляется утренний свет: на стене возникает образ огненного дракона и человека с мечом. А на соседнем — серьезная схватка насмерть. Сценка оживает: они сливаются в поединке, слышится звон меча и скрежет когтей. И на третьем окне красуется победитель — крылатый с гордо поднятой головой и широко расставленными крыльями. А потом солнечный диск поднимается выше, и правда становится былью.       Но для нынешних жителей история крылатых скорее сказка на ночь, а он сам — веселый шут, который вот уже четыреста лет безнадежно живет в ожидании чуда.       — Аль-нуджум, почему ты меня не слышишь? — тихо шепчет юноша, вопросительно глядя в небо. — Куда подевались крылатые? Когда они вернутся на землю? Куда мне приткнуться, скажи?       Он решительно вскакивает и угрожающе вопрошает в небо.       — Аль-нуджум! — кричит он. — Ты слышишь меня? Разве я недостаточно страдал в полном одиночестве? А?       Там, внизу, никто не внимает его отчаянным воплям. Никому нет дела.       — Аль-нуджум! — крылатый шумно вдыхает прохладный воздух. — Я так устал, — добавляет чуть тише. — Я желаю… желаю найти того, кто поймет меня. Хотя бы.       Небо молчит.       Он расправляет крылья и бездумно шагает в пропасть к мерцающим огонькам.       Ему нальют вина и усадят за лучший стол. Его спросят о прошлых днях, и пьяная радость на краткосрочный миг засядет в душе. А потом огни потухнут, все разбредутся спать, а он поднимется в заброшенные залы с витражами или еще куда. Благо, люди и не думают взбираться на башню: им нравится пресмыкаться в пропасти — на нижних этажах города-замка.       В одну из непримечательных ночей (какую уже по счету?) крылатый приземляется на своде башни и привычно осматривается. Каменные зубья, обрамляющие постройку, острые грани скал, девичий силуэт, пропасть. Нацу медленно возвращает взгляд, не верит собственным глазам. Пред ним предстал человек? Лица не видно, лишь тонкий стан и платье до колен. Девушка не дрожит и не боится. А еще чувствуется странный аромат, отличный от всего в Фуруде. И свежесть реки летним утром, и соль вперемешку с влагой, и опаленные ветки костра.       — Можно присоединиться? — робко спрашивает она.       Губы ее скрыты в темноте, но, кажется крылатому, незнакомка доброжелательно улыбается.       — Можно, — отвечает он и жестом приглашает на край башни.       Она смело садится, свесив ноги. Будто до земли — рукой подать. Чудной человек. Совсем не смотрит вниз, и сердце не бьется быстро. Крылатый бы услышал ее испуг. Слух у него тонкий совсем, да и нюх, и взор.       — Что ты тут делаешь? — гостья почему-то первая задает вопрос.       — Жду, — почему-то отвечает он без заминки и прижимает крылья к спине. — Кто такая?       — Меня Люси зовут.       Гостья тянет руку, крылатый отвечает взаимностью. У нее холодные ладони.       — Я Нацу. Ты замерзла?       — Нисколько. Там, откуда я, еще холодней.       — И ты не боишься?       — Тебя?       — Упасть, глупая. Мы на вершине мира.       — Видала я вершины и покруче.       Ветер ерошит волосы. У нее очень длинные — во все стороны разлетаются. Нацу вздрагивает, даже крылатому прохладно, а ей хоть бы что.       — Как ты попала сюда?       — Я шагнула вниз и очутилась здесь.       — Ну ладно, не хочешь — не говори, — отвечает он, скрестив руки.       Люси не реагирует на замечание, словно не слышит; она не задает вопросы о крылатых, будто осведомлена и без слов. Она сама трещит без умолку обо всем. И Нацу замолкает, внимательно слушает, сосредоточенно, будто постигает истину со слов полуночной гостьи.       — Ты видел золотые поля?       Он отрицательно машет головой.       — Как же так? Летать летаешь, а знать не знаешь! А я видела. Золотое море: ветер проносится по колосьям, и, кажется, идет волна. А видел кучерявое море?       — Не видел.       — Ветер срывает брызги, и поднимается пенная волна. А видел, как падает снег?       — Во-о-он в тех горах, — Нацу тянет руку, пальцем указывая на восток, — падает снег в любое время года.       — А говоришь, мы на вершине мира, — она хихикает. Нежно, не злобно. — Отведешь меня однажды? Я никогда не видела, как падает снег.       — Отведу, — говорит он и думает: «Во чудачка».       Нацу обнимает колени. Так теплее. А ей не холодно вовсе. И с рассветом она теряется в покинутых залах. А с первой звездой Люси поднимается на крышу башни, садится рядом и заводит беседу.       — А что там, внизу? Кто живет там?       — Подножье города-замка Фуруд. Я называю его бездной и пропастью. Там люди жгут свечи, пьют вино и травят байки.       — А ты сидишь на вершине мира и чего-то ждешь, — изрекает она. — Кстати, чего?       — Нельзя рассказывать о своих мечтах, иначе не сбудутся.       — Вздор и только.       — Тогда ответь, о чем мечтаешь ты, Люси?       — Я?       — Ну конечно. У тебя ведь есть мечты?       — Только одна, — она задирает голову. — Я хочу увидеть, как падает снег.       — И всё?       — Я видела, как создаются и разрушаются целые эпохи. Я видела, как волнуется море, и клонится к земле трава. Я видела, как влюбленные встречаются в юности и умирают в глубокой старости. Я не видела, как падает снег. Так почему же мне не желать этого?       Она ложится на спину. Волосы рассыпаются лучами.       — Значит, снег? — Нацу ложится рядом, закинув руки за голову. — И все же, кто ты?       Она не раскрывает тайны. Небо сверкает алмазами.       — Да, падающий снег.       Они замолкают. Тухнут огни.       Тишина.       Нацу чувствует искорки в груди, словно костер трещит.       А вскоре Люси скрывается в пустынных залах. Знать бы еще в каких. Может, в тех, что изрисованные краской или в тех, что с витражами. Нацу ищет ее день за днем, жаль не помнит лица.       И тогда, разочарованный поисками, он с нетерпением ждет ночи.       И Люси приходит, как обещала. Болтает ногами, болтает о ерунде. Крылатый ловит себя на мысли, что с ней легко говорить и молчать приятно. Будто она прекрасно знает его много лет. Именно этого понимания он ждал четыре столетья.       Семь ночей Люси приходит, а на восьмую — нет. И на двадцатую тоже. И месяц молодой подрастает: бока его округляются, лик старится, сходит с небес. Минуют весна и лето, и осень подходит к завершению. Нацу сбивается со счета. Сто дней? Сто пятьдесят?       Лишь утренний свет неизменно преломляется в красных стеклах, и солнце поднимается выше — история становится былью.       А искры в груди трещат.       Пожар.