Никогда не взлетая

Февраль. 1 год от начала манги. С тех пор Ханаби много времени проводила за мольбертом, тем более что Акадо все еще был на миссии, а в комнате Цуруги стало посвободнее, хотя сам Мисуми, не очень любивший ниндзюцу на основе свитков, и говорил ей, что это все баловство да «дворянская муть», и, если уж нужны печати, то взрывные, которых опытные оригамист может произвести довольно много. Ханаби заинтересованно слушала про оригамистов, которые превращают чакру в бумагу, а потом и во взрыв-печати, но мольберт не бросала. Хотя Мисуми не мог не признавать, что после того, как у девочки появилось увлечение, она стала спокойнее, а значит, доставляла меньше хлопот. Но не любил Цуруги ни печати, ни свитки, ни прочакренную бумагу. Это навевало на него дурные воспоминания, и ему совсем не нравилось, что самый младший член их команды вдруг увлекся этим искусством. Глядел Мисуми на очередной такой символ, а вспоминалось ему, как однажды забросало его взрывными печатями, и не случись рядом одного талантливого врача, то ни с Кабуто, ни с Ханаби он бы и вовсе не встретился. Только вот естествоиспытатель слегка увлекся, и не только залечил раны, но и немного усовершенствовал «слишком скучное» тело пациента: так и остались от встречи с одним ирьенином у Цуруги растягивающиеся конечности. Да и казалось Хьюге, что ворчит Цуруги будто не всерьез. Он же не гонит, не бьет, не травит. А из-за придирок она уже давно перестала переживать. Да и когда она однажды попросила учить ее, как учат детей в Корне, брани было куда больше. Наоборот, зная историю Мисуми, удивлялась, как он ее терпит, и позволяет заниматься в своей, более просторной комнате. Вообще-то она все еще копировала ту самую печать, запирающую воду, доводя исполнение техники до нужной точности. Но раз Мисуми настаивал, чтобы хобби было больше связано с той жизнью, которую она ведет теперь, то так тому и быть. Она выпросила у Якуши книгу, где описывались медицинские печати. Панацеей они никогда не были, но могли ускорить заживление ран. Но для девочки было важно другое: Мисуми, заметившему медицинскую основу в ее хобби, пришлось стать к нему благосклоннее. Но и задача оказалась сложнее: не копировать уже изученные знаки, а заново учить сложную медицинскую печать. *** В выходной день, оказавшись в обычном месте встречи, Ханаби протянула Конохомару кипу запечатывающих свитков с иероглифом «мицу» – «вода». – Вот. Твое. Только, наверное, испытаем их когда-нибудь весной, когда станет потеплее. – Молодые люди обнялись. – Да уж. – Произнес Конохомару. – И от воспоминания об их прошлом приключении ему даже стало немного зябко. Он взял свитки. «А за то время, пока они не виделись, она успела написать много копий».– Подумалось ему. – Я вся в свитках, представляешь? – Сказала она. – Вся комната в прочакренной бумаге. Кабуто, наверное, и рад, что я куда-то половину унесла. Я вот подумала, что в бою мне их использовать не слишком сподручно. Как-то не верится в быстрого бойца с горой свитков. Но, похоже, выхода нет… – Выход вообще-то есть. – Возразил Конохомару. – Есть же печати-татуировки. На лице Ханаби отразился неподдельный ужас: Конохомару, ты, конечно, мне очень дорог и ты даже очень хороший каллиграф, но ничего у себя на теле я тебе чакрой рисовать не дам. Мы тут такого натворим… Это не прочакренная бумага: запорол рисунок – и забыл. На теле шрам останется, как от раны, и пользы никакой. Да и по живой плоти рисовать – это боль адская. – Зачем я буду? Я не профессионал. Но у нас же есть салон, где можно сделать такую татуировку призыва или другой техники. – Ответил молодой Сарутоби. – Ага, и откинемся мы с тобой после этой татуировки от инфекции. – С грустной иронией ответила Ханаби. – Или через пару лет какое-нибудь кожное заболевание подцепим. Свитки, наверное, для того и придумали, потому что привносить чужую чакру в свой организм очень вредно. – Но пойти посмотреть-то можно. – Предложил Конохомару. – Увидим, как работает взрослый художник, как там у них все устроено. – Позырить можно. – Согласилась Ханаби. – А потом скажем, что у нас денег нет. На продавцов это всегда работает. Они после этого сразу теряют к тебе интерес. Или скажем, что нам у родителей нужно разрешения спросить. Мне в первом случае даже врать не придется, а второе я исполнить не смогу. В назначенный день они отправились в салон, придя к нему поодиночке и под хенге. Ханаби сразу же поразил запах красок и прочакренных чернил. На стенах висели фотографии клиентов, которые уже получили татуировку и теперь были благодарны мастеру. Около глаз Ханаби вспухли сосуды, что указывало на живой интерес девочки, смешанный с охватившим ее волнением. – Какая красота! – Завороженно прошептала она Конохомару. – Не зря мы зашли. На стенах висели развернутые свитки с изображением орнаментов тонкой работы, которые должны были продемонстрировать все мастерство художника. Молодые каллиграфы смотрели на эти свитки и чувствовали себя так, будто в музей пришли. – Добрый день, молодые люди. – Обратился к ним хозяин заведения. – Что угодно? – Мы просто… – Начала Ханаби. – Хотели посмотреть эскизы и прицениться. – Закончил за нее Конохомару. Художник обратил внимание на гербы Сарутоби на хаори Конохомару и подобострастно улыбнулся. По его разумению юноша из клана зачем-то привел с собой девчонку-нелюдя, по виду медичку. Он сначала решил, что мальчик хочет заклеймить рабыню, да вела она себя с ним слишком равно, заговорила первой, держала за руку. Ханаби обратила внимание на тело мастера: оно почти все было покрыто татуировками. Некоторые печати она узнала: тут была и татуировка призыва, и печать, помогающая ослабить врагов, которой она сама еще не владела, но видела в учебнике. Но были и знаки неизвестных ей дзюцу. Мастер, очевидно, должен был очень силен, и все техники, которые знал, переносил к себе на кожу. Ханаби не смогла побороть свое любопытство, хоть и уставилась в пол, а вены ее от охватившего ее волнения вновь вспухли. Хотя по новой своей привычке Ханаби не глядела хозяину в лицо, но за счет своего стрекозиного зрения видела сосуды его чакры. Она еще совсем плохо разбиралась в медицине, чтобы понять, что вредно для здоровья шиноби, а что хорошо, но чужой чакры в хозяине салона было явно много. А тот тем временем беседовал с Конохомару: – Вы уже выбрали интересующий вас рисунок? – Спросил хозяин. – Перед глазами детей появился каталог. А там вариантов печатей было еще больше. У Хьюги глаза разбегались. – А сколько стоит? – Спросила Ханаби. – Половину ре. – Ответил мастер. – И вы сможете сэкономить чакру на использовании какой-нибудь техники. – Ханаби видела, как Конохомару увлеченно рассматривал рисунки, связанные со стихией огня. – А чего это у нее глаза такие, господин? – Наконец, осмелился спросить мастер. – Ай, не здоровится этой вашей…– Тут он запнулся. – Ну, не мог татуировщик придумать, зачем барчуку эта нелюдь, у которой на одежде даже дворянских камонов нет, а значит, она либо бастард, либо выродок, и, возможно, опасна. – Однокласснице. – Сказал Конохомару. – С ней так бывает. От волнения. – Мастер понятливо улыбнулся. – Волноваться нечего тут, ты боли что ли боишься, девочка? – Спросил он. – Так у меня рука легкая. Инструменты чистые, краска прочакренная дорогая, лампы кварцевые недавно поставили. Ты на меня посмотри: кабы я делать свое дело не умел, разве я перед тобою бы стоял? – Спросил он, а Хьюга ничего не отвечала, только покраснела как рак. Ей было очень неуютно оттого, что ее бьякуган привлек к себе такое внимание. «Хорошо, что он толком не знает, что это такое, – подумала она, успокаивая себя. – Был бы он более осведомленным шиноби, решил бы, что я агрессивная». – Вам с молодым человеком печать одинаковую? – Спросил он, меняя тему, а затем, решив объясниться, растолковал, – знаете, когда вдвоем такие интересные молодые люди приходят, да за руки держатся…– тут по губам татуировщика снова расплылась ухмылка, – обычно одинаковую выбирают. Или господин хочет, чтобы наколку только тебе сделали, одной, и поэтому… ты боишься? – Обратился он к Ханаби. А вот Конохомару, кажется, ответил на этот вопрос вместо нее, выбрав для вида что-то для себя, но теперь объяснял, что ему нужно согласие дяди, потому что за себя и Ханаби он был бы должен художнику целый ре, неподъемную для двоих генинов сумму. Чем больше говорил Конохомару, тем больше татуировщик грустнел, понимая, что деньги на печать не у мальчишки, а у его взрослого дяди, а девчонка-нелюдь – вообще нищая, которой друг решил сделать такой подарок и привел в салон. И у нее-то не только не было при себе денег, но ей даже нельзя было надеяться на богатого дядю, как в случае со вторым клиентом. А Ханаби размышляла о том, что татуировка с чужой чакрой, хотя и прибавит удобства для шиноби, будет подтачивать его здоровье, а может, в конце концов, и спровоцировать опасную болезнь. Для себя Хьюга теперь точно решила, что лучше свитки носить. Даже, если их много, и они неудобные. Хотя прийти сюда и поглазеть было интересно. Она даже запомнила несколько новых деталей, поняла, как они рисуются из-за спонтанно сработавшего бьякугана. Ребята уже засобирались уходить, как у Ханаби, которая чуть не поскользнулась на одной из ступенек, из кармана формы случайно выпал свиток с запечатанной водой. Мастер поднял свиток, укатившийся к его ногам. Развернул. – А ты себе такую татуировку хотела, девушка? Техника со стихией воды, я полагаю? – Спросил художник. Тут он решительно запутался, потому что похоже было на то, что дворянчик о нелюди заботился и решил помочь ей в ниндзюцу. Зачем ему это? – Понятно, почему вы ничего не выбирали. Вы, верно, из тех, кто уже знают, чего хотят, когда ко мне приходят. – Но мы с молодым господином так долго говорили, что же он-то даже не обмолвился… Тут вдруг Ханаби увидела, как в глазах художника проснулся интерес. – А кто эскиз делал? – Спросил он. – Только не активируйте ее, пожалуйста, случайно, господин. – Произнесла Ханаби. – Не то здесь такой потоп будет… Там вода уже запечатана. – Мастер кивнул. Про то, что она неспособна к стихийным техникам, Хьюга решила не говорить, хотя и не думала, что татуировщик ее осудит. Все-таки к рисованию проявляли интерес люди, не слишком талантливые в иных сферах, но своих особенностей здоровья она стеснялась. – Я не просила сделать эскиз. Я скопировала рисунок по учебнику. Долго пришлось рисовать и все не сразу вышло так, как здесь. Я когда-то училась этому, и вот решила, что нельзя такое забывать. – Сказала она. Хозяин понял, что друг этой нелюди не только решил помочь ей сэкономить чакру, но где-то добыл учебник по фуиндзюцу и помогает нелюди учиться. А вот это было совсем необычно, хотя кто этих клановых разберет… – Знаешь, вот, если б у тебя были четыре такие свитка, и ты бы мне их отдала, то я бы тебе, девушка, бесплатно бы печать поставил. – Хьюга задумалась, а затем призналась, что она, действительно, сюда пришла больше посмотреть на мастерскую взрослого художника, а ставить печать на тело она очень и очень боится. Татуировщик разочарованно покачал головой, жалея об утраченной выгоде. Мастер посмотрел на свиток еще раз, вгляделся. – Вот я вам, что скажу, барышня. Глаз у вас хороший, наблюдательный, вы детали тонкие хорошо видите. Не зарывайте способности в землю. Учиться вам надо. На профессионального рисовальщика. Вам вот сколько лет? – В марте тринадцать будет. – Сказала она. – Время хорошее. – Ответил он. – Мой вам добрый совет: у нас здесь школа есть художественная. Там качественное образование можно получить, обширное. Сдать вам надо чунинский экзамен и туда поступать. Вступительные вы бы, я думаю, и сейчас бы сдали. Там четыре года учатся. Профессионально заниматься станете, а иначе… – Он не договорил, но внимательно смотрел на медицинскую форму девочки. Не нравилось ему, что она, похоже, выбирает другой путь. – Спасибо. – Улыбнулась Ханаби. – А школа платная? – Конечно. – Усмехнулся мастер. – В общее образование ни рисование, ни каллиграфия не входят. Хочешь заниматься – так плати 10 ре в год. – Ханаби повесила голову. Цена за обучение превышала ее жалование в сотни раз. – Я подумаю. – Ответила она. – Будешь долго думать, может, и талант к тому времени пропадет. – Произнес художник. Он помолчал немного, о чем-то подумал, а затем сказал: – Вот за этот свиток я дал бы тебе 600 мон.(1) Так и накопишь. Считай, что поддерживаю молодого каллиграфа. Ханаби протянула свиток, только думала не о художественной школе, а о медицинском долге. *** Когда они вышли, то сначала долго молчали, а потом Хьюга сказала: – И вот зачем ходить на миссии? Ненавижу. Кажется, лучше бы несколько дней подряд химией занималась или с Кабуто жаропонижающее снадобье бы готовила, или полы бы в больнице мыла. Что угодно лучше. – В руках она сжимала мешочек с серебряными монетами. – За миссию С можно выручить почти в 15 раз больше. Только вот как раз на такой миссии Наруто и убили. А если написать много-много свитков, разных, то и на задания ходить не надо. Сидишь спокойно, рисуешь. Любимое дело вместо участия в чьих-то чужих разборках. Как будто у меня своих проблем в жизни мало! – Тебя же вроде не посылают. – Откликнулся Конохомару. – Да я так, к слову. – Ответила девочка. – Вон Акадо-сан тоже в больнице работал, а его отправили, хотя для меня это, скорее, хорошая новость. *** Кабуто услышал звук открывающейся двери. Обернулся. Увидел Ханаби. – Кабуто-сан, – такой деловой тон Якуши не нравился. Он давно понял, что, чем больше натворила его воспитанница, тем официальнее она его зовет. А когда все совсем плохо, называет его на «вы». – Что? – Настороженно спросил врач, давая девочке возможность признаться самой. Он посмотрел на нее: напуганной она не выглядела, скорее обеспокоенной. Она, кажется, даже не была расстроенной, что являлось добрым знаком. Ханаби разучилась расстраиваться из-за пустяков. – Тут кое-что случилось, – сказала она, а Кабуто напрягся. – Я знаю, как поступать правильно, но хочется по-другому. – Рассказывай. – Кабуто развернулся к Хьюге и приготовился слушать. – Мне на самом деле очень хочется овладеть техникой призыва. Мы с Конохомару сегодня ходили в салон, где для шиноби печати ставят. – Хьюга увидела, как Кабуто изменился в лице, но так как Ханаби продолжала говорить, то Якуши не стал перебивать, а, взяв себя в руки, продолжил слушать. – И я увидела такую печать, но мастеру ничего не сказала. Я знаю, что татуировки – это вредно, ты рассказывал, а Анко-сан из-за своей уже несколько лет страдает. Я даже Конохомару-куна отговаривала и сама никому не посоветую. – Кабуто довольно кивнул головой, и был рад тому, что выслушал прежде, чем накричать. И уже думал, что в этот раз все обойдется. – Но я-то хочу себе всего лишь небольшой недорогой призывчик. Чтоб записки Конохомару-куну передавать, не то его не всегда из особняка выпускают. Я впервые об этом подумала, когда вся Коноха на ушах стояла, а я не знала, что с ним и связаться не могла. «Не обойдется», – вздохнул Якуши. – Я же не стану его зря использовать. Я только в крайнем случае, чтобы мы оба не волновались. И силы, как у Анко-сан, мне не надо. – Сказала она. – А что за призыв? – Спросил Кабуто. –Ну, ма-а-аленькая такая пташка. Она даже не говорящая, по-моему, но просто на шуншине записки носит. – Объяснила девочка. – Ну, может, есть возможность сделать призыв безвредным? – Мы с тобой должны серьезно поговорить. – Произнес Кабуто. – Ну, вот опять. – Вздохнула Ханаби. – Я же ничего не сделала. – Я просто объясню. – Ответил опекун. – Я знаю, что вредно, но и нервничать так тоже больше не хочу. Ты вот переживал когда-нибудь за человека, от которого долго нет вестей? – Сказала она. – Татуировки не только вредны для здоровья. – Проговорил врач. – А что еще мне знать надо? – Спросила Хьюга. – Ханаби-чан, – ласково обратился к ней Якуши, – ты – способная девочка, много учишься, время зря не теряешь. В семье живешь, не беспризорница. Я сделал так, что у тебя легальная, мирная работа. Из тебя может получиться неплохой ирьенин, а ты… – И вовсе я не такая замечательная, как вы говорите. – Возразила она. – Наколки, которые наносят себе люди для того, чтобы улучшить свое ниндзюцу, говорят о том, что у этих людей определенная, скажем так … репутация. – Начал объяснять Якуши. – Репутация? – Хмыкнула Ханаби. – Знаешь сам, какая у меня репутация. Ее уже не испортить. Даже Какаши-сан рекомендовал мне призывы, сказал, что больше ни на что не гожусь. – Ошибаешься. Твою-то репутацию как раз еще можно испортить. И очень легко. На самом деле некоторые люди думают о тебе не так уж плохо, – произнес Якуши. – А этим ты закрепишь за собой славу, что ты пропащая. И неисправимая. И Какаши здесь тоже не прав. Я бы не стал слушать его советов, мне кажется, что после определенных событий он стал не очень рассудителен. – Но вы вот прямо все запрещаете. А у меня и так возможностей мало! – Воскликнула Хьюга. – Ханаби, ты опять про то, что тебя что-то не устраивает в обучении? – Спросил Якуши. – Но вы даже шанса не даете. А все из-за того, что про меня кто-нибудь подумает что-то плохое. Как будто я переживаю из-за их мнения! – С жаром ответила Ханаби – А кстати, – использовал Кабуто последний козырь, – как относятся к печатям-татуировкам в твоей семье? Как думаешь, тебя бы одобрили? Хьюга побледнела. Ей вообще не хотелось трогать эту тему. Тяжело было обсуждать то, что клеймили когда-то представителей Побочной ветви, только вот пользы самим заклейменным от этого не было никакой. А вот боль была. А теперь она сама хочет татуировку. Скверно… Только призыв-то ей все равно нужен. – Это – очень тяжелая тема для беседы, Кабуто-сан. А так получилось, что мы оба – люди нервные. Сейчас я боюсь, что мы слово за слово на родственников наших перейдем, и вообще забудем, что началось все из-за техники призыва. Как тогда… Друг другу очень больно сделаем. Я так не хочу. И выбирать между вами не хочу. И я знаю, что на второй раз ты меня точно выгонишь. А я не хочу с тобой расставаться, понимаешь? Ты мне тоже близким стал. А еще получается, что ты можешь говорить все, что хочешь, даже о самых… болезненных вещах, а я… молчать должна?! Это же ужасно несправедливо. – Она вдруг резко сменила тон: слышалась в нем какая-то слабость. – Я внизу постою недолго, на улице. Мне хочется на воздух. – Кабуто не понял, вопрос это был или утверждение. – Да не убегу я! – Крикнула она, захлопнув дверь. Кабуто спустился вниз минут через десять. – Куда неодетая выбежала? Опять заболеешь. – Он взял ее за руку. – Пошли, Ханаби-чан. Руки ледяные. – Помоги мне… – попросила она взволнованным голосом. – Помоги, слышишь… Что можно сделать с призывом, чтобы чужую чакру в себя не помещать? – Накопишь денег на призывную печать. И просто выкупишь у мастера свиток. Будешь носить с собой, а лучше вызубришь, чтобы воспроизводить ее потом, если свиток потеряется. Главное, себя зря не калечь, поняла? – Ответил Кабуто. *** Через неделю в жизни Ханаби произошло другое событие, гораздо более тревожное, чем посещение салона печатей. Хьюга пришла со службы и, окликнув Кабуто, сказала ему: – Я тут хотела спросить… – Голос ее дрожал, она вся будто сжалась, и теперь прислонившись к стене, точно ища у нее опоры, стояла в углу комнаты. – Что у тебя опять? – Почуяв недоброе, спросил Якуши. – Я его увидела, опять, как тогда на церемонии… – Начала говорить Ханаби. Это кого это – его? – Не понял Кабуто, но воображение рисовало Итачи, а это не сулило ничего хорошего. – Данзо Шимуру. – Ответила она. – Он на площади был, говорил что-то… У них там было какое-то мероприятие. Я не сильно вникала. А у меня-то зрение острое. Я его и высмотрела. Отметив беспокойное выражение лица Кабуто, который думал о том, что чаще всего встречи с Ханаби и ее врагами ничем хорошим для нее не заканчиваются, она сказала: – Я в толпе была. Подумаешь, маленькая медичка. Недоучка к тому же. Никто и не заметил. А всем было интересно, что он скажет, а не то, что с какой-то странной девчонкой в толпе творится. А глаза-то мои видят хорошо. На километры вперед, если нужно. А там расстояние было куда меньше. Я смотрела на него. Не очень долго. – Кабуто заинтересованно поглядел на девочку, не перебивал, затем подошел к ней и произнес: – Говори тише. – Она выполнила. Затем начала рассказывать вновь. – Мне очень страшно было… – Залепетала она быстрым шепотом. Я книжки по чакре читаю, а еще… еще в клане училась, и привнесенную чакру от родной отличить могу. Он инфицирован. Процентов на десять. (2) Даже, может быть, чуть больше. Вся правая рука в чужой чакре. И даже немного чакра эта на туловище переходит. Жуть… ты бы видел. Это он кровь в себя чужую переливал, наверное… – Голос ее задрожал. – Нашу что ли… Больной ублюдок. Это насколько нужно свихнуться на поиске силы, чтобы в 70 лет на операцию пойти? – На себя бы лучше посмотрела. Ты в октябре хотела, чтоб тебя учили «как в АНБУ». Забыла? И больного человека себе в учителя выбрала, за что чуть не поплатилась. – Резко ответил Кабуто. – Но не такой же ценой силу добывать, чтобы ради нее других убивать. – Возразила Ханаби. – И ты бы так сделала. У тебя просто нет его возможностей. – Сказал Кабуто. – А вот и неправда! – Воскликнула девочка. – Я честно учиться хотела, а не способности воровать. Все, кто так добывают силу, об этом жалеют. Орочимару стал преступником и умер, вы ужаснулись того, что в отряде происходило и сбежали, Анко-сан от чужой чакры до сих пор страдает. А у него вся правая рука… и еще на руке такие нарывы странные или язвы. Я таких никогда не видела. А чакра все-таки не наша. Нашу я бы сразу узнала, не знаю бы, что тогда со мной было… А вот, – дальше она замолчала, не смогла говорить, ее сотрясало в беззвучном рыдании. – Я сейчас… – Она понизила голос и постаралась собраться. – У него глаз пересажен. Знаете, как они это делают. Итачи мне сам показывал. Мне сейчас немного легче, не в первый раз… Я знаю, что они много раз это делали: пересаживали от Основной Ветви. – И ты… – Продолжил за нее Кабуто, дав Ханаби стакан воды. Та нервно пила ее маленькими глоточками. – Хорошо, что я далеко от него была, и, в общем-то, его боюсь. Могли бы больше и не увидеться. А сама я… на ватных ногах и на службу. Как дошла – не помню. Ничего не соображала. Только держалась поближе к людям: боялась, что совсем подурнеет. Весь день все из рук валилось, работать нормально не могла. Сама на себя злилась, что так расклеилась, а поделать ничего не могу. От Мисато-самы нагоняй получила, что никогда такая не была. Она меня отчитывает, а у меня у формы рукава мокрые. Я соврала, будто у матери день рождения. И я будто весь день только о ней и думала. Не рассказывать же ей про это самое… Мисато-сама позвала меня с собою, чтобы поговорить наедине, заперла дверь. Подошла ко мне и сказала так, как вы сейчас, вполголоса, что я – хорошая дочь. Но то, что случилось с моей матерью, давно прошло, а теперь нужно собраться и работать. Если я до этого как-то держалась, а я старалась… Правда! Я… слабость проявила и на ее глазах заплакала. Хотя знала, что нельзя у нее на глазах. Хорошо еще, что там мы были одни. Она, кажется, поверила про мать и вроде как сжалилась, сказала, чтоб завтра нормальная приходила. К вечеру вроде немножко отошла: успокаивать себя стала, что тебе расскажу, и мне легче будет. Ты слова можешь найти правильные, хорошие, даже когда ругаешь. Хорошо, что первый раз я этот ужас при тебе увидела. – Кабуто встал, достал бутылку саке и два стаканчика. – Вы что? Я же боюсь саке. – Воскликнула Ханаби. – Тем более, сейчас. Если мне из-за каждого случая выпивать, то так себя запросто сгубишь. – А я выпью. – Сказал Якуши и налил себе. – За успешную операцию Данзо-самы. – Кабуто опустошил стаканчик. – Что невеселая? – Спросил он. – Хорошие же новости! А еще ты пришла живая, чтобы об этом рассказать. – Как-то ты быстро захмелел, брат! Раз такие вещи говоришь. Чего ж тут хорошего? – С сомнением посмотрела Хьюга на Якуши. Не может же человек едва пригубить и сразу опьянеть до того, что не чувствует, что причиняет боль другому. – Я забыл тебе объяснить, – Ханаби совсем запуталась, голос Якуши не был похож на речь пьяного. А за последний год она научилась различать. Да и попробовал-то он вина совсем чуть-чуть. – В Данзо Шимуре стало быть сейчас два типа чакры, не считая собственной, и он пошел на операцию и чудом пережил ее. Знаешь, Ханаби-чан, а ты права. Что тяга к улучшенным геномам с людьми делает! Чужая чакра серьезно истощает организм. Он долго не проживет. И самое интересное: он сам с собой это сделал, потому что так губить его организм у нас просто ресурсов нет. Рука уже вся в нарывах, говоришь? Значит, чужая чакра отторгается. Такую руку, наверное, ампутировать нужно, пока она все тело не погубила, а его жаба душит. Слишком много ради такой руки сил угроблено. Может, даже здорово будет, если окажется, что он забрал глаз твоего отца. – Якуши-сан, мне больно. Зачем вы меня травите? Что я вам сделала? – Взволнованно сказала девочка. – Ведь коли рука его не убьет, так бьякуган прикончит. – Продолжил Якуши. – А ты принесла хорошие новости. Пожалуй, в первый раз за долгое время. Он попался в ловушку своей жадности. Многие считают Хьюг калеками. Каналы чакры у вас слабые, гендзюцу вы не владеете, стихиями тоже. Только вот бьякуган только и мог прижиться у таких слабых ниндзя, потому что он сам по себе дает колоссальную нагрузку на мозг и систему чакры. А если еще шиноби вживляет в себя чужую чакру, использует стихии, или, как Шимура, идет на опасные операции в преклонном возрасте, пересаживает себе белый глаз, который сам по себе увеличивает риск инсульта… могу представить… Он скоро сам к Ноно-сан отправится. Сократил он себе жизнь, ох сократил… Знаешь, если будешь осторожной и перестанешь подставляться, увидишь его похороны. Если нет – уйдешь вперед него. – Предупредил Якуши. Ханаби подумала, что не знает, сколько проживет, но если вдруг не доживет она, то за них двоих на могилу Данзо посмотрит осмотрительный Кабуто. Но ничего не сказала. Не любил опекун разговоров про ее смерть. – Значит, и Минори тоже… – Предположила она. – Это еще кто такой? – Спросил Якуши. – Это тот первый, у кого я увидела с трансплантированным глазом… ну, ты понял. – Объяснила Хьюга – А это – телохранитель Итачи-самы? Ты имя запомнила? – Удивился Якуши. – Такое не забудешь. – Ответила Ханаби. – И он тоже. – Кивнул Якуши. – Я не рассказал тебе тогда. Тогда тебя в АНБУ вызвали, мне не до лекций было. А потом я был рад, когда это подзабылось немного, не стало нем напоминать. Один Ками знает, сколько эти пересадки убили ойнинов-реципиентов, сколько людей ослепли после таких операций. Этот Минори – просто удачный случай. Кроме того, получить бьякуган таким способом удача ли это? Ведь даже за твоей сестрой охотились. А награжденных «счастливчиков» так не охраняют. Умрут или станут инвалидами они рано, учитывая, что им не объясняли правило – пересадил себе бьякуган, так веди себя, как Хьюга. Не используй стихий, чтобы не истощать очаг чакры. А они будут использовать комбинированные со стихиями техники и считать, что превзошли вас. Не думай, что в Корне все шиноби с сильным образованием и понимают, что это опасно. Затем они получат как-нибудь паралич и отправятся в санаторий для бывших шиноби свой век доживать. А еще бьякуган, как и обычный глаз, имеет свойство стареть. Твои предки прожили долгую жизнь, это у тебя глаза молодые. – В голосе Кабуто чувствовался страх. – Вот и представь, что они пересадили глаза 40-летнего твоего родственника молодому ударнику из АНБУ. Лет через двадцать такой ойнин если не будет прикован к постели, то ослепнет. А до старости ему будет еще далеко. – Ты меня успокоил немного. – Сказала она. – Я и не знала, что в конце такого дня может произойти со мной хоть что-то, что меня утешит. – Бьякуган, как проклятый клад, убивает тех, кто не является его законными владельцами. Ханаби, тебе не стоит умирать, чтобы отомстить убийцам. Твои предки сами приняли месть на себя, а они, наверное, хотели бы, чтобы ты выжила. – Подумав, произнес Кабуто. «Интересно, он так же себя утешает? – Пронеслось в голове у Хьюги. – Говорит себе, что Ноно-сан не хотела бы, чтоб он умер, пытаясь отомстить». – Но вслух ничего не сказала: ей больно, и ему тоже будет больно. *** Несмотря на то, что слова Кабуто утешали, Ханаби не могла сразу справиться со всеми нахлынувшими на нее чувствами. Она неровной походкой прошла к койке. Легла, закрылась с головой тонким серым одеялом. Ей хотелось бы побыть одной, но в общежитии это было невозможно. На столе горел ночник, единственный оставшийся в полумраке комнаты источник света. Ханаби тяжело дышала, долго ворочалась, сон никак не приходил; она ждала, пока Якуши либо уснет, либо заработается над своими тетрадями, увлечется так, что совсем забудет про нее. Кабуто услышал, будто она постоянно все что-то повторяла вполголоса. Что именно он не разобрал. Пройдя несколько шагов, Якуши сел рядом с ней. Койка неприятно скрипнула. Кабуто захотелось сделать вид, что он ничего не разобрал в полутьме, не смущать воспитанницу, как она вдруг, не поворачиваясь к нему лицом, ощупью нашла его руку, и, протянув влажную ладонь, крепко сцепилась в нее. Якуши подумал, что хорошо, что ее не видят такой ее враги: слабой, уязвимой, обессиленной. Без маски, которую она надевает с чужими людьми, пытаясь казаться сильнее, чем она есть на самом деле. Кабуто чувствовал в этом жесте тоску по объятью, о котором она боялась его попросить. Он пробыл с ней так некоторое время. Когда она, наконец, затихла, Якуши осторожно освободил свою ладонь: Ханаби недовольно повела головой во сне, но не пробудилась. Обычно люди, которые видели Хьюгу, считали, что она немного старше, чем есть на самом деле, а худобу и совсем еще отроческое сложение списывали на стресс и скверные условия жизни. Сейчас, когда тусклый свет настольной лампы вдруг упал на лицо Ханаби, Якуши, наоборот показалось, как будто в дреме с нее спадают все маски, и во сне она позволяет себе быть ребенком. 1 мон – примерно 150 йен. Старая монета. 1 ре – 5000 мон. 2. Инфицирован на 10 процентов. Ханаби считает площадь тела, захваченного чужой чакрой у Данзо, как считают площадь ожога. По правилу «девятки». Правая рука – 9%. Но у него еще чуть-чуть захвачено туловище и глаз. Поэтому она посчитала за «10 процентов, может, даже чуть больше».