Пепельная среда

粉雪 ねえ 時に頼りなく心は揺れる それでも僕は君のこと守り続けたい [1] [1] "Мелкий снег... Даже когда это беспомощное перед лицом времени сердце дрожит, Я снова и снова хочу защищать тебя". Из дневников Амины. Май 2019 года. Порой я не могу не оборачиваться на прошлое. Не вспоминать, что случилось со мной в годы, которые я провела с теми людьми. Виктор вынес меня из церкви на руках. Когда-то давно, будучи простым, не знавшим ничего о жизни подростком, я наивно полагала, что нечто подобное случится на моей свадьбе, но судьба распорядилась иначе. Я цеплялась за него, цеплялась изо всех сил, но пальцы лишь слабо сжимали воротник его куртки. Вокруг были мертвые тела, искореженные временем, которое вновь обрело смысл. Мои босые ноги замерзли, но я радовалась этому, как ребенок — Рождеству. Радовалась тому, что снова могу чувствовать, могу жить. Наверное, все, что я ощущала тогда, кроме страха и отчаяния — это удовольствие от прикосновения ледяного декабрьского ветра к моим ступням. «Я все равно умру», — сказала я тогда Виктору, уверенная в том, что мое тело не справится со всем, что с ним случилось. Виктор молчал, стиснув зубы и крепко обхватив меня руками. Я думала, что ему тяжело нести меня, но, наверное, его лицо было таким совершенно не из-за этого. «Черта с два ты умрешь», — ответил он после длинной паузы, и его сухие губы едва шевелились, пока он произносил эти слова, — «черта с два, Амина». И мне не хотелось умирать, чтобы не делать ему больно. Поселок был тихим и пустым. Жизнь лопнула, как мыльный пузырь, обнажив серость и запустение. Только белый снег, падавший с неба, напоминал мне о том, что время все же идет вперед. Виктор посадил меня на переднее сиденье их машины, а потом и сам залез следом, обнял руль обеими руками и уперся в него грудью. «Зачем мы пришли сюда?» — спросила я. — «Зачем, если машина сломана? Может, поискать ту, в лесу? Вдруг удастся ее починить?». Но Виктор молчал, не глядя на меня. Я осознавала, что говорю глупые вещи, но хотела лишь одного — чтобы тишина вокруг больше не укутывала меня своим плотным коконом, не душила, не заползала в легкие при каждом вдохе. Мне было страшно слушать тишину. Виктор протянул руку и открыл бардачок. Я уставилась в этот темный зев на панели машины. Разглядела там перчатки, перемазанные чем-то, похожим на автомобильное масло, часы на кожаном ремешке и сжатые плотно черной обложкой страницы книги. Именно ее Виктор и вынул, притянул к себе на колени, словно она была тяжелой, как уже подросший ребенок, которого родители все равно продолжают носить на руках. «Томас Элиот», — эта надпись золотым на обложке ловила свет, хранившийся в наступающих утренних сумерках. Слова этих стихов все еще были на моем языке. Такие горькие, словно неспелый плод. Я молчала. Не могла больше говорить. Лучше тишина, пускай она задушит меня, думала я, не желая больше бороться с этой болью, которая, будучи раньше чужой, стала теперь принадлежать лишь мне одной безраздельно. Виктор вышел из машины, и я последовала за ним, обжигая с каждым шагом свои ступни о выпавший снег. Мы сожгли тело в церкви. Я не написала об этом, потому что любые мысли о Юрии приносили мне такую нестерпимую боль, которую, наверное, можно испытать лишь в аду. Будто я каждый раз разбивалась на осколки и проваливалась в черноту. И тогда, глядя на то, как Виктор подносит зажигалку к книге, видя, как чернеют и морщатся белые страницы, я не могла не вспоминать… Мне казалось, что вся земля стала пепельной. И что не было на ней места, не покрытого прахом. Книга тоже становилась серой и пачкала снег вокруг, разгораясь. Виктор стоял, глядя на то, как плавится под его ногами письмо, которое так и не было отправлено. Я знала об этом. Знала, как никто другой. Читая слова поэмы, которая была написана автором для Господа, демон во мне никогда не имел в виду бога. Всегда обращался к человеку. «Господи, я недостоин, Но скажи только слово». Всегда лишь к нему. Когда книга прогорела, оставив, словно кости, углы твердой обложки, Виктор вдруг осел на землю, будто ноги больше не держали его тело, и разрыдался, не сдерживая крика. Я опустилась рядом с ним, чувствуя, что распадаюсь на части. До сих пор, вспоминая об этом, я хочу плакать. Теперь, когда я снова веду обычную жизнь среди людей, которые не останавливают время и стареют вместе с пролетающими мимо годами, я нередко думаю о том, что, даже если мне суждено влюбиться, по-настоящему и очень-очень сильно, я все равно больше никогда не смогу ощутить любовь той силы, что жила во мне, когда я была одержима. И сколько бы слов я ни переложила сейчас на бумагу, у меня не выйдет описать и части этого огромного, бескрайнего чувства, которое не имело дна. Я ощущала все это так, будто любила сама. Но, когда демон покинул мое тело, я словно лишилась этого живого, подвижного, тяжелого, но столь полного чувства, что сдавливало мою грудь. И осталась лишь боль. Боль, которая изранила мою душу навсегда, нанесла ей увечья, которые уже никогда я не смогу залатать. Кого бы я ни полюбила в будущем, как бы ни хотела принадлежать ему без остатка, часть моего сердца, часть меня навеки останется с Юрием. Это, как клеймо, выжженное на моих костях изнутри. Выжженное демоном. Юра. Юра. Юра. Имя, что текло в моих венах вместе с кровью. И я ни за что не смогла бы обвинить его в этом, даже если бы захотела. Эта любовь, пусть лишь ее эхо, ее отголосок, останется со мной, наверное, даже после смерти. Столь сильная, что я не вижу букв из-за слез, пока пишу эти слова. Это был пепельный день. Пепельная среда, как у Элиота. Я не уверена, что это правда была среда, но для меня это неважно. Виктор и сам был похож на пепел. Если бы налетел порыв ветра, его бы развеяло им, и в моих ослабевших руках осталась бы лишь сгоревшая пыль. Даже его волосы напоминали мне серую сажу. Когда он затих, а мои ноги окончательно онемели от холода и неудобного положения, в котором я сидела, Виктор снял с себя куртку и укрыл ею мои колени и икры. «Знаешь, Амина», — начал он, но замолчал. Я думала, что не хочу знать то, о чем он собирался сказать, но потом поняла, что уже это знаю. Человек, хоть раз бывший одержимым демоном, навсегда остается с ним связан. Демон покинул тело Виктора за секунду до того, как Юрий нажал на курок. И я понимала, что пуля, которой был заряжен пистолет, может убить и его. Знал об этом и он сам. Надеюсь, в эту последнюю секунду своей жизни Юрий, став единым с существом, которое так оберегало его, ощутил то, что невозможно было высказать словами. С одним выстрелом не стало их обоих. Лишь пепел: души, которая, я в этом теперь точно уверена, есть и у демона. Думаю, я осознавала, что демон так поступит. Потому что ощущала его, как себя. И то, что я почувствовала в момент, когда он вселился в тело Юрия за мгновение до выстрела, не было страхом, отчаянием или болью. Это было… счастье? «В узком окне за гирляндой хмеля Под буколическим небосклоном Некто плечистый в сине-зеленом Май чаровал игрой на свирели. Нежно дрожат на ветру и касаются губ Гроздья сирени, кудрей позолота; Рассеянье, трели свирели, шаги и круги рассудка у поворота, Тише, тише; сила превыше Отчаянья и надежды, падения и полета Уводит выше нового поворота. Господи, я недостоин Господи, я недостоин но скажи только слово».