Пепельная среда

"I see signs now all the time That you're not dead, you're sleeping, I believe in anything That brings you back home to me" Желание остановить время — не более чем человеческая слабость. Неготовность встретиться с последствиями собственных действий. Мечта остаться внутри одного мгновения, в котором, кажется, ты можешь провести целую вечность, и эта вечность будет счастливой. Но это лишь миф. Про Юру всегда говорили, что он упрямый. И Виктор, и родители, и даже Амина. Точнее, это был Отабек, но это стало понятно лишь несколько секунд назад. И это упрямство сейчас играет с ним злую шутку, потому что никуда Юра не бежит, хотя церковь маячит прямо по курсу, монохромно-черная на фоне ночного неба. Но, вместо того чтобы кинуться к ней, он разворачивается и смотрит на площадь. Нина стоит, возвышаясь над Виктором огромной, замотанной в пепельно-серые лохмотья фигурой, а Никифоров смотрит на Юру, и Юра этот его взгляд чувствует даже на разделяющем их расстоянии. И это даже, возможно, капельку смешно — и в такой патовой ситуации Виктор его будто мысленно ругает, словно спрашивает «Какого черта ты застыл, Плисецкий? Беги!». Но смотрите выше — Юра всегда был слишком упрямым. Мужчина, перерезавший себе горло под властью чужой воли, перестает хрипеть и замолкает. Юра мимолетно бросает на него взгляд — тело под ногами похоже на сваленный с постамента памятник, серый и холодный. Так не выглядят только что погибшие люди. Так выглядят мертвецы, пролежавшие в склепе десятилетие. Это все происходит за секунды, хотя Юре упорно кажется, что время растягивается липкой паутиной. Нина двигается медленно и неуверенно, став вдруг какой-то обмякшей и неповоротливой. По толпе жителей начинает прокатываться звук голосов, сначала тихий, но нарастающий с каждым словом. Юра не разбирает, что они говорят, замечает только, как несколько человек отделяется и двигается в его сторону. Он делает шаг назад, когда Нина вдруг наклоняется, хватает Виктора за запястья, притиснутые друг к другу веревкой, достает нож откуда-то из намотанных слоев одежды и перерезает ее. Никифоров мгновенно отталкивает старуху от себя, едва не падая набок, так как его ноги все еще связаны, и вцепляется пальцами в узел на лодыжках. Нина стоит над ним, нависая, как застывшая посреди океана гигантская волна. Кто-то из окружающих их жильцов начинает выкрикивать проклятья и звать Нину по имени, но та даже не поднимает головы. Виктор, справившись с веревками, достает из внутреннего кармана куртки небольшой нож, который всегда и везде таскает с собой, как раз в тот момент, когда на него набрасывается какая-то старуха из толпы. Юра все дальше и дальше пятится к церкви, потому что отделившиеся от общей массы люди все быстрее и быстрее подходят ближе. Похоже, им сегодня никто уже не будет отдавать приказы, и они решают действовать самостоятельно. Он видит Амину, которая так и лежит на мостовой, словно мертвая. И уже не хватает ни сил, ни возможностей у разума воспринимать все, что происходит. Юра понимает, что у него у самого нет никакого оружия — и нож, и пистолет, правда с посеребренными пулями, у него отобрали, когда вырубили. Интересно, чем — голова кружится, и мутит сильно, как при отравлении. Нина, находившаяся все это время, словно в забытьи (и Юра, конечно, догадывается, почему), роется в своей фуфайке, которую она на памяти Юры и не снимала ни разу. Звук выстрела настолько оглушителен, что застывают все, включая теснящих Юру жителей. Старуха, навалившаяся на Виктора, рушится набок. Следом падает и сама Нина, как подкошенная. — Витя, в церковь! — орет Юра, и горло саднит от крика и холодного воздуха. Виктор подскакивает на ноги, кидается к Амине и сгребает ее в охапку — легко, словно куклу. Перед этим выхватывает свой пистолет из руки лежащей на мостовой Нины. Юра вдруг понимает, почему на него самого никто не нападает, только кружат и кружат напротив, как стервятники. Он нужен им всем живым. — Назад! — кричит Виктор, одной рукой придерживая за талию обмякшую Амину, а второй направляя на толпу, отделяющую его от Юры, пистолет. — Живо назад! — Вам все равно не выбраться из деревни! — отвечает одна из старух. — Мы с вами повязаны. — Я бы не был так уверен! — отвечает Никифоров. Юра видит, что ему тяжело дышать — грудь ходит ходуном, хотя голос по-прежнему твердый. — Отошли от него! — Церковь вас не спасет, как и демон. Кажется, ему похуже, чем девчонке. Виктор на секунду переводит взгляд на Амину. Юра вдыхает морозный, упругий воздух, и он весь проваливается куда-то в живот, по пути леденя трахею и легкие. Хуже? — Меня кто-то не понял? — кричит Виктор и стреляет в мужика с густой седой бородой, который стоит ближе всех к Юре. Тот рушится на вымороженную землю, не издав ни единого звука. Выражение его лица на секунду даже кажется Юре удивленным. «Не трать пули. На всех не хватит». — Я сказал: отошли! — по слогам повторяет Никифоров, и жильцы с бормотанием, похожим на звуки захлебнувшегося бензином движка, сгруживаются все на одну сторону. «Беги», — читает Юра по чужим губам. И на этот раз подчиняется. * * * В церкви будто на несколько градусов холоднее, чем снаружи. Она вся темная и немая, но, когда они пробираются внутрь и запирают массивную пошарпанную дверь, еле сдвинув тяжелый проржавевший засов, Юра с удивлением понимает, что дышать почему-то становится легче. Все вокруг кажется таким живым, даже воздух совсем другой — чище и легче. Жители, гнавшиеся за ними, отстали, едва они пересекли границу святой земли, обозначенную лишь покосившейся на один бок низкой кованой оградой. — Почему? Почему они не могут войти? — вдыхая часто-часто, будто не может надышаться, спрашивает Виктор, упираясь обеими ладонями в створку двери. — Они мертвые. Внутри как будто тепло разливается, появившись из ниоткуда, когда Юра слышит голос Амины. Виктор успел уложить девушку на скамью, которая опоясывает периметр зала, и сейчас она смотрит оттуда на Юру блестящими глазами, отражающими свет зажигалки. Викторовская зиппо — единственный свет, который у них теперь есть, и неизвестно, на какое время в ней хватит бензина. — Мертвые? — переспрашивает Никифоров, отклеившись от двери и неуверенно подходя к Амине ближе. — Да. По сути — да. Они должны были умереть еще очень давно, и то, что они сейчас живы, противоречит… божьему замыслу, — трудно сглатывая, объясняет она. Юра подбирается ближе, опускается перед скамьей на колени, и Амина поворачивает голову, чтобы лучше его видеть. — Ты как? — Юрий, — как будто не слыша вопроса, выдыхает Амина. — Это так… так странно. Я столько ощущала, когда демон был внутри меня. Это чувство… — Она замолкает, кладет руку себе на грудь, где сердце, и стискивает пальцами ткань платья. — Такое… — Зачем? — сглатывая, спрашивает Юра. Прочищает горло, так как голос звучит сипло. — Зачем он это делал? — Спасти, — тихо отзывается Амина. — Чтобы спасти — тебя. Каждый раз, покидая мое тело на несколько минут, а потом снова возвращаясь, он был все слабее. Ему… сложно вселяться в них. Они мертвые. И эта пуля… — Она поворачивает голову и смотрит на рану на своем плече, хотя разглядеть ее почти невозможно — слишком темно. — Не знаю, сможет ли он теперь вернуться в мое тело. — Где он? — подает голос Виктор, стоящий у Юры за спиной. От него исходит свет, так как зажигалку он держит на уровне груди, чтобы было видно лицо Амины. — Я не знаю, — качает головой Амина, по-прежнему глядя на Юру. — Прости. — Не трать силы. — Можно? — неуверенно спрашивает девушка и вдруг отнимает ладонь от своей груди и, едва касаясь, проводит костяшками пальцев по Юриной щеке. Сжимает руку в кулак и улыбается вдруг слабо, но очень светло. — Он был прав. — О чем ты? — шепчет Юра. — Твои глаза… Взгляд солдата. И затихает, прикрыв веки и уронив руку, словно засыпает в один момент. Юра осторожно кладет свесившуюся со скамьи руку на ее живот. Оборачивается на Виктора, который так и стоит, как памятник с факелом, держа зажигалку с широким дрожащим на сквозняке пламенем. — Что теперь? — Ну… — отзывается Виктор, убирая со лба слипшуюся от пота челку. — Когда я перестану откровенно охуевать от происходящего, может, я что-нибудь придумаю. — Ты сам-то в порядке? — спрашивает Юра. — Я? Я за последний час узнал столько нового, что порядок — точно не про меня. Скажи мне, ты реально провел полгода на охоте бок о бок с, мать его, демоном?! — к концу фразы Виктор будто взрывается, даже рука его дергается непроизвольно, расплескивая свет от зажигалки по темным стенам храма. — Этот демон спас нам жизнь! — шипит в ответ Юра, поднимаясь на ноги. — Я же говорил тебе, что не видел его! — Потому что не смотрел! — Потому что нечего там было смотреть! Ясно? — Юра отталкивает Виктора и отходит ближе к двери. Разворачивается, разводя руками. Внутри все прыгает и жжется нестерпимо. — Тебе не хватило, да? Того, что ты видел! Не хватило? — А я не знаю, что именно я видел. Что я должен делать? Я жизнь положил на то, чтобы отправить побольше этих тварей обратно в ад, а тут вдруг ты говоришь, что я должен поверить в то, что демон пытается тебя защитить! — Нас! — припечатывает Юра. — Нас! Или ты думаешь, Нина отпустила тебя по собственной воле? Просто взяла и разрезала веревки! Перед глазами вновь встает воспоминание, как Нина падает на мостовую, словно обессилевшая. Что стало с Отабеком? Где он? Снаружи слышатся крики и завывание ветра. Жители так никуда и не ушли, сгрудившись у входа на территорию церкви. — Ладно. Тише. Успокойся, — спокойно просит Виктор, подняв вверх раскрытую ладонь. — Мне нужно это переварить, ясно? — Надо решить, что мы будем делать. У нас скоро не останется света. И нет оружия. Виктор сует руку в карман куртки и извлекает оттуда пистолет. Показывает Юре. — Одна пуля. — Зашибись. Выстроить их в шеренгу и пробить головы всем одним выстрелом, как в «Матрице»? — ехидно спрашивает Юра. От волнения и дрожи под ребрами не спасают даже их с Витей дурацкие шутки, но что еще остается делать? Он ловит неуверенный взгляд Никифорова, который кажется каким-то фиолетовым от рыжего света маленького огня, и мотает головой. — Если применишь эту пулю против Отабека, я не знаю, что я сделаю. Виктор только кивает и кладет пистолет на скамью у ног Амины. — От греха. — От греха, — соглашается Юра. Амина вдруг шумно вдыхает. Ее рука снова падает, повисая плетью и почти касаясь пальцами каменного пола. Юра в несколько шагов оказывается подле нее. — Что с тоб… Конец вопроса он глотает, кажется, вместе с собственными внутренностями, так как глаза девушки вновь черные, будто залитые смолой. Лишь радужка, но, вспоминая слова Виктора… От слабого прикосновения пальцев к щеке тепло, как от свечного пламени. — Юра. — Ты? — еле двигая губами, спрашивает Юра. Амина усмехается — до боли знакомо — и мягко ведет рукой по пряди, упавшей на его лицо, пропуская ее между пальцев. Снова роняет руку. — Вечно находишь приключения на свою задницу. Юра смеется, только получается какой-то хриплый, оборванный звук. — А ты стихи мне читаешь, вместо того чтобы объяснить толком. — Ты бы не поверил иначе, — закрыв глаза, выдыхает Отабек. — Что с тобой? Ты… Я не знаю, как спросить, я не понимаю ничего. Я… — Тшш, Юра. Не все сразу. У меня всего пара минут. Юра замирает, кажется, даже сердце спотыкается, переставая биться. — А потом? — Не знаю. Ни разу… не пробовал. — Отабека почти совсем не слышно, губы Амины еле шевелятся, бледные, как вся ее кожа. — Это тело больше не выдерживает демона, — подает голос Виктор, который садится у Амины в ногах, отодвинув пистолет в сторону. — Пуля. — Он коротко проводит ладонью по собственному плечу, напоминая Юре о полученной девушкой ране. — Все-таки она убивает таких, как он. Юра вновь поворачивается к Отабеку — резко, волосы, слипшиеся отдельными прядями, холодным ударяют по щеке. — Это так. Я хочу, чтобы ты знал… кое-что, — говорит тот и, дождавшись слабого кивка, продолжает: — За эти три года я нашел демона, который убил твою сестру. Он мертв. — В аду? — Нет, Юра, мертв. — Юра не успевает ответить, и Отабек говорит снова: — И та девушка… в Хэллоуин. — Ты убил ее? — вновь вмешивается Виктор. — Да. — Ну вот мы и… — Юра не дает Никифорову договорить, не глядя выставляя руку в сторону — «помолчи». — Она правда была ведьмой. Я не мог допустить… чтобы она сделала то, что планировала. Юра уже не знает, что говорить или спрашивать — воздух слипается где-то в легких, как патока, все представление, которое он вообще имел о мире, рушится одномоментно, распадается на крошечные частицы, пиксели, и он понимает, что уже никогда больше не сможет собрать это все воедино. Голова раскалывается, глаза щиплет, но он не может даже моргнуть, всматриваясь в черную радужку глаз напротив. Пока Отабек не закрывает их. Минута-две. Тело Амины дышит, но не двигается, словно снова погрузившись в сон. Юра нетвердой рукой касается чужих пальцев. Ледяные. Виктор отворачивает голову, едва встречает его взгляд. — Юра, нет. — Ты можешь это контролировать. — Вот именно! — И… — Ты представляешь, о чем просишь?! — вскрикивает Виктор, глядя в пол. Молчит с полминуты, зажмуривает глаза. — Боже, немыслимо просто… * * * Снаружи не прекращаются шум и возня. Юра без понятия, что пытаются предпринять жители, но они, словно одержимые своей идеей, не сдаются. Начинает идти снег, и из разверзнутого церковного купола, через который видно ночное небо, сыпется в самый центр зала мелкий снег. Он медленно падает, образовывая почти ровный белый круг. Холодно. И гулко. В глубине, у старого разрушенного алтаря возятся голуби — их не видно, но Юра слышит периодически отдаленное их урчание, похожее на мурлыканье кошки. Виктор сидит, не шевелясь, сложив ладони одна к другой и прижав их ребрами к губам, будто молится. Юра как застыл в той позе, в какой разговаривал с Отабеком, так и не двигается больше, словно сам примерз к месту. Сердце бьется тихо и ровно, и Юра пытается сосредоточиться на его ритме, чтобы не дать волю эмоциям, которые похожи на бесов, рвущихся на свободу из клетки. Он даже взгляд поднять не может, когда Виктор встает и подходит к нему ближе. Садится рядом, упираясь коленями в ледяные камни. И обнимает — крепко, что Юра давится воздухом и дерущим горло всхлипом. — Виктор будет в ярости, но я не могу иначе, — слышит он голос Отабека, приглушенный собственными волосами. — Я не хочу больше задавать вопросы. Не знаю, что делать, — сипит Юра в чужое плечо, чувствуя сквозь почти выветрившийся запах парфюма Никифорова тот пряный аромат, напоминавший ему в далекое время глинтвейн. Кружится голова. — Ничего не делать, — отвечает Отабек, не отпуская его. — С рассветом все закончится. Без нового цикла они обречены. — Амина умрет? — Нет. Она слаба, но жива. Живее всех нас, — с коротким смешком добавляет он. — Еще немного, солдат. Юра вытирает мокрую щеку о жесткий воротник куртки Виктора, сжимает зубы до боли в челюстях. — А ты? — Юра… Я ушел, потому что не мог больше так поступать с тобой. Пойми. — Отабек целует его в висок, и Юра закрывает глаза, растворяясь в этом укутывающем тепле. — И я не могу оставаться долго в одном теле. — Почему? — Это же человек. У него своя жизнь. — Демон, который заботится о человеке? — Не все демоны пахнут серой, читают мысли и мечтают истребить людской род, Юра. Но тебе было бы лучше, если бы мы никогда не встретились больше. Однако ты умудряешься найти такие приключения, в которые я не могу не вмешаться. «Окончательной в сумеречности Встречи не допусти». Слова, что были подчеркнуты в книге. Юра усмехается горько и разбито. Что тут скажешь? — Спасибо, — говорит он. — За что? — За сестру. Мне не хватило тринадцати лет на то, чтобы найти эту тварь, а ты справился за три года. — Мне проще. — Почему я тебя не вижу? Ну… — При помощи дара? — У Отабека дрожат руки, но он не отпускает Юру, лишь перехватывает его поперек спины, прижимая еще ближе. — Ты можешь. Попробуешь? — Если я сейчас подниму голову, я увижу Виктора. И это… это будет так странно. — Доверься мне. Юра считает до трех, выдыхает длинно, стараясь как можно дольше чувствовать этот запах, и все же отстраняется немного, поднимает взгляд. Виктор так странно выглядит с карими глазами, что это кажется еще более абсурдным, чем то, что они только что обнимались. Он старается не думать о том, что испытывает в этот момент сам Никифоров, ведь он умеет контролировать демонов внутри своего тела, а значит, ощущает все, что сейчас происходит. Возможно, даже знает мысли Отабека. Сосредоточиться сейчас кажется невыполнимой задачей, но Юра все же отводит взгляд в сторону — смотрит на Амину, крепко спящую на скамье. Он берет себе еще немного времени, скидывая куртку и, дотянувшись, укрывая ею девушку. Будь она хоть тысячу раз сосудом для вечной жизни этих сумасшедших или одержимой, холод она наверняка теперь ощущает сполна. Когда он снова смотрит на Отабека, он и видит Отабека. Такого, каким запомнил его тогда — три года назад. Такого, каким тот подошел к нему в церкви в морском порту в жарком июле 2015 года. — Ты многого не знаешь о своем даре, — говорит Отабек и гладит его по лицу. — Ты видишь не демонов. И не зло. Ты видишь истинную суть. — Это ведь чужое тело? — еле различимым шепотом произносит Юра. — Тело не играет никакой роли. Юра подается вперед — резко, неловко — и целует чужие губы, обжигая свои. И, может, это стоит сейчас одиночества, тоски и непонимания того, что и зачем он делал до этого. Мир сверхъестественного куда больше и сложнее, чем думают многие охотники. Спустя несколько мгновений Отабек тяжело выдыхает через нос и отстраняется, низко наклоняя голову. — Что с тобой? — спрашивает Юра, вновь обращая невольно внимание на то, как шумно становится снаружи. Как будто собравшиеся там начинают орать еще громче, только не разобрать, что они там выкрикивают. — Я за последние дни сменил больше тел, чем какой-либо демон за века. И, боюсь, силы мои уже на исходе. Ответить Юра не успевает. Громкий звук, похожий на взрыв, проносится по церкви эхом. Напуганные голуби разлетаются где-то в глубине темноты, и слышно опять хлопки их крыльев, как в тот день, когда Юра приходил сюда один. В деревянной двери отверстие от пули, через которое видно свет огня снаружи. — Мой пистолет, — тихо произносит Юра. Выстрел повторяется. Пробивает дверь уже совсем под другим углом — пуля прилетает в стену над скамьей, на которой лежит Амина. — Юра, на пол! От сквозняка гаснет стоящая поодаль на полу зажигалка. * * * Перед рассветом небо такое темное. Юра видит его угол в просвете разрушенного купола, лежа на полу. Снег так и падает, его едва получается разглядеть во мраке. Он почему-то поблескивает, хотя света нигде нет. Хотя, может, это от луны. Во рту солоно и горько. И губы все спеклись коркой. Юра сглатывает и едва не давится чем-то густым в горле. И лишь затем чувствует, что его держат за руки, обхватив теплыми пальцами обе сразу. — Дышит, — тихо произносят над головой. Юра узнает голос Амины. Это уже второй раз за эту ночь, когда все, что ему остается — это различать голоса. — Юра, — зовет Виктор. — Юра, слышишь меня? — Слы…шу. Юра хочет сказать слово целиком, но внутри будто смещаются все кости сразу от попытки просто набрать воздух в легкие, чтобы ответить. Груди холодно, и он шевелит рукой в чужой некрепкой хватке. Чувствует запястьем, что свитер весь мокрый и ледяной. И липкий... — Все будет в порядке. Еще немного, и я вытащу тебя отсюда, — говорит Виктор, тяжело дыша и накрывая Юрину ладонь, заставляя прижать ее к груди. Кажется, все предельно ясно. Пулевое, причем не одно. Везет, как утопленнику, ведь они даже не целились. Это что такое было — акция протеста «не доставайся же ты никому»? Юре самому смешно от своих мыслей, но он вдохнуть нормально не может, не то что смеяться. — Где Отабек? — умудряется спросить он, заставляя шевелиться губы. — Как бы это чудовищно ни звучало, во мне, — отзывается Виктор, и Юре снова хочется смеяться. — Я умираю, а ты… не даешь мне с ним поговорить. — Уж прости, в данной ситуации я воспользовался своим небольшим талантом. С твоим, конечно, не сравнится, но… И ты не умираешь. — Виктор отнимает одну руку от Юриных пальцев и убирает с его лба волосы — Юра ничего не видит, но чувствует прикосновение. И понимает, что Виктор случайно пачкает его лицо его же кровью. — Врешь. Юра слышит дыхание Амины. И ее руки на своих плечах. Все ощущения распадаются на части, и чувствовать все сразу не получается никак. Виктор рвано выдыхает и молчит. — Вить, две… две минуты. Пожалуйста. Каковы шансы выжить с пулевыми в грудь и живот на отшибе цивилизации со сломанной машиной, когда еще и приходится ждать рассвета, чтобы выйти? Ноль, Плисецкий. Юра отвечает сам себе на непроизнесенный вопрос и почему-то успокаивается. И у этих поехавших, похоже, кончились пули, потому что за дверью тишина. Или это ему просто так кажется, потому что не слышит ни черта — все звуки, будто в отдалении. — Юра. Долгожданный голос. И это хорошо. Хоть послушать. Свое имя, которое никто и никогда так не произносил. Как — так? Юра не знает. Просто по-особенному. Юра берет руку Отабека в свою, перепачканную кровью, которая холодит кожу. Но чужое прикосновение теплое, согревает опять не только ладонь, но и все до самого плеча. Вторая рука, онемевшая, падает с груди. Под ней оказывается что-то твердое, тяжелое и ледяное. Пистолет. Тот самый. И даже пуля в нем есть, Юра помнит. — Не трать силы, — просит Отабек тихо, пожимает Юрину ладонь. Юра слышит, как плачет Амина. И очень хочет, чтобы она жила. Нормальной жизнью. У нее еще столько впереди, ведь ей все еще лишь шестнадцать. — Хоть ты… не ври мне. — Я не вру. Юр… — Бек. Самоубийцы ведь попадают в ад, так? — у Юры половина сил уходит на то, чтобы задать этот вопрос. Палец находит ледяной и гладкий курок. Пистолет ложится в руку, как влитой. — Юра не смей! Кажется, это уже кричит Виктор. Еще половина сил уходит на то, чтобы поднять пистолет с пола и поднести к виску. За мгновение перед выстрелом во всем теле становится настолько тепло, что Юре кажется, что он уже мертв. И ничего не болит.