Я так хочу до тебе (Твари)

— Что-то слишком тихий, — Суавес зябко потер плечи ладонями. — Как в гробу, — безмятежно подтвердил Савиньяк и обернулся к напольным часам. — Леворукий, что это за монстр, да еще и с золотыми дроздами по верху... — Недавний подарок великого казара его величеству. — О, я отсутствовал в столице в ту пору, к счастью. А тишина вполне логична, господа, самый темный и тихий час — перед рассве... Договорить Савиньяк не успел — знакомый вой, а вслед за ним оглушительный грохот ломающихся предметов, сотряс стены королевского дворца, словно он был карточным домиком. Вслед за первой вспышкой ярости последовала вторая, третья, четвертая — Ойген следил за ходом золоченой стрелки, отсчитывая. Грохот повторялся с промежутками в четыре секунды. — Куда вы, капитан? — Савиньяк поднялся. В одной руке он держал бокал, другую невольно прижимал к уху. Звуки и впрямь были отвратительны. — Туда! — Суавес махнул рукой за окно и лихо накренил берет. — Может, что-то разгляжу. Доры, — кэналлиец выплеснул недопитое вино в камин и зашагал к дверям. Навстречу ему выскочили два бравых гвардейца, затараторили по кэналлийски. Хуан отдал короткий приказ и все трое быстро удалились. — Как выборочно болит спина у рэя Суавеса, вы заметили? — Савиньяк ехидно сощурился, напомнив на мгновение покойную графиню-баснописицу. Неприятная была особа, мир её праху, хотя в наблюдательности ни ей, ни ее сыну не откажешь. Что правда, то правда — кэналлиец виртуозно умеет притворяться старым больным человеком, но ровно до того момента, когда нужно действовать во благо соберано. Тут он становится прыток, как бакранский козел. — Хуан — своего рода фанатик, а с фанатиками каких только чудес не случается — они верят в них, и по вере им воздается. Бывает, что и ревматизм внезапно пропадает... Философствовать под аккомпанемент ломающихся стульев было неловко. Ойген молча прикончил остатки вина. Стены дрогнули, в очередной раз напомнив о долге. — Идемте, граф. Рэй Суавес прав — под лежачий камень вода не течет, и нам тоже будет лучше в саду. — Кто-то должен остаться здесь! — перекрикивая вопли, возразил Савиньяк. Он не бравировал — холода и рассудка в черных глазах хватило бы на целый полк. — Остаться, чтобы кто-то или все сгорели заживо? — С нами целый Повелитель Волн, — усмехнулся Савиньяк, — неужели это не должно успокаивать? Хотя бы вас? — Повелители удручающе смертны, если вы забыли, — без тени иронии парировал Ойген. Их взгляды сошлись, как шпаги в бою. Савиньяк отбил удар, но слабо, и Ойген продолжил наступление: — Вы понимаете, что во дворце деревянные перекрытия, и если случится пожар, мы должны быть снаружи, чтобы организовать спасение важных особ? — Мне кажется, граф Райнштайнер, или в данный момент вы зачем-то спасаете мою особу? «Ты же пытался спасти мою, ломая комедию, когда я рвался идти в темный коридор» — подумал Райнштайнер, но озвучил более веский довод: — Не льстите себе, Лионель. Если я кого-то и спасаю сейчас, то себя — Его Величество откусит мне голову и велит подать на завтрак, если в ночь, подобную этой, с вами что-то случится. Я цитирую, заметьте. Конечно, это было ложью, и ничего подобного Рокэ Первый Ойгену не говорил, но просветленное удивление в глазах Савиньяка стоило того, чтобы погрешить против истины. По правде говоря, Ойген не первый год планировал огорошить графа чем-то подобным и посмотреть на реакцию. Теперь он был доволен, как мальчишка, совершивший шалость под самым носом ментора. К тому же, шалость полезная, — размышлял Ойген, резво сбегая вниз по ступеням вслед за Савиньяком. Как бы ни хотелось языку кансилльера, гордость не позволит уточнять, говорил ли его король что-то подобное. И мысль, что он так ценен в глазах «кузена Росио», будет неплохо согревать одинокими вечерами. А то все вино, да камин, да большая печать… — Какие новости, рэй? — Ни хороших, ни плохих, дор! Олень с лосем, чавкая сапогами по мокрой траве, спешили присоединиться к маленькой компании наблюдателей. Посмотреть было на что: четыре окна на втором этаже переливались, сверкали и дребезжали, будто в комнате запускают салюты, или бешеная светящаяся змея мечется туда-сюда, отыскивая путь наружу. Разноцветные пятна плясали по траве, по деревьям и по людям, собравшимся поглазеть. Загвоздочка заключалась в том, что глазеть себе могли позволить рикос-омбрес, а Хуану, капитану королевской стражи, надо было делать дело. Вот только какое — не понятно! То была загадка, каррьяра, на миллион золотых вел. С одной стороны, соберано велел в такие поганые часы к нему не приближаться, что бы ни случилось, и что бы он ни вытворял — главное, чтоб двери-окна были заперты, да чтоб чужие не пронюхали, что во дворце странности всякие. С другой стороны, Хуан помнил выражение соберанова лица, когда ему показали тело мальчишки-повара, пойманного им же ночью в подвалах. Точь в точь, как давеча Райнштайнер приволок, только не дышал мальчишка тот, мертвым нашли. Той ночью было очень тихо, а теперь поднялся такой тарарам, что от ихней Светлости поди и костей не останется. Так ему, гайифской занозе, и надо, да только о покойниках или хорошо, или никак. Лицо Придда, до боли живое и румяное на фоне белой маски, явившейся из тьмы кабинета, стояло перед глазами. «А может, и не такой уж Эстин покойник», — решил понаивничать Хуан. С самим собой-то можно. Как никак, любит соберано своего новьо, затоскует один... — Угарта, слазай на дерево и доложи, видно ли что! Теньент Угарта кивнул и, скинув куртку, побежал к дубу, на который указало начальство. Луис подсадил его до ветки, и вскоре Мигель уже стоял на ней, показывая знаками, что ни кошки не видно. «Оставайся там», — махнул в ответ Хуан и вперил взгляд на небо. Светлая полоса над кронами деревьев обнадеживала рэя — на заре все безобразия обычно прекращались, ждать, по самым скромным подсчетам, оставалось минут десять. Да и звонкий птичий хор не дремал, предвещая рассвет — Хуан отчетливо слышал сквозь грохот разносимого в клочья кабинета, голос черного дрозда. Неожиданно шум стих. Разноцветное мелькание прекратилось, краски мира поблекли, и всё вокруг потонуло в холодном утреннем тумане. Дрозды по-прежнему звенели и перекликались, но где-то далеко-далеко, то ли за Данаром, то ли в ином мире. Люди же замерли живыми статуями в мире этом и, словно околдованные видом притихшего королевского дворца, не могли сдвинуться с места. Отчаянная тревога сковала их ноги, языки и сердца, и всё, на что они были теперь способны — безмолвно и напряженно вглядываться в четыре окна на втором этаже, ожидая своей участи, как кролики ждут решения удава, кому быть съеденным первым, а кому вторым. Глазницы здания были черными и слепыми, но Ли казалось, что стекла слегка отсвечивают алым. То были первые солнечные лучи, чудом пробившиеся сквозь стену облаков. Спасительный рассвет стоял у самого порога, счёт шел на секунды, но отчего-то тревожное напряжение только усиливалось, натягивая нервы, как струны. Крак! Третье окно тоненько задрожало и… взорвалось. Оцепенение спало, как по волшебству, но никто не сдвинулся с места. Сломанные рамы неспешно ударились о стены, веерами взметнулись и замерли в воздухе осколки стекла — время текло медленно, как мед, будто приглашая полюбоваться невиданным зрелищем. Из тьмы и дымных языков на свет явился огненный крылатый зверь, огласил сад знакомым визгливым криком и, прижав острые уши к плоской голове, перемахнул через подоконник. — Бежим!!! — завопил кто-то по-кэналлийски. Лужайка вмиг опустела. Мужчины бросились врассыпную, но убегать тоже надо с умом — Лионель предпочел выждать пару секунд и, прикинув траекторию хищника, бросился к дереву, на котором сидел, ни жив, ни мертв, человек Суавеса. Огненный зверь пронесся по лужайке, взметая к небу неправдоподобно огромные пласты земли, и нырнул в заросли кустарника на противоположном её краю. Послышались холодящие кровь вопли. — Карьярра, Лус! — рядом с чувством сплюнули. Лионель обернулся, обнаружив в своем укрытии брата по разуму, Хуана. — Туда, — Хуан ткнул пальцем в сторону дворца. Быстро удаляющаяся спина Райнштайнера служила отличным ориентиром к спасению, бергер умел выбирать правильные пути. Суавес придерживался того же мнения — бросив прощальный взгляд на кусты, где нашел свой конец Лус, он побежал догонять Райнштайнера. Лионель припустил следом. Животные на фамильных гербах — вовсе не случайность, вскоре кэналлиец оказался у него за спиной. Еще несколько секунд бешеного галопа по скользкой траве, и свист в ушах разорвал сначала рев Твари, а потом до боли знакомое «карьярра!». Лионель обернулся. Суавес не приходился ему ни врагом, ни другом, но увидев, что тот в беде, Ли бросился назад. Старик с трудом поднимался с травы, прижимая рукой ушибленное колено, а огненная дрянь размером с раскормленную лошадь во весь опор неслась на него. Расстояние сокращалась стремительно, но у Лионеля была фора, он успел раньше. — Сдурел, дор?! — Хуан попытался оттолкнуть от себя нежданную помощь. — Выбирайте выражения! — рявкнул опешивший Лионель и, ухватив кэналлийца за грудки, со всей силы швырнул обратно на траву. Применять грубую силу к старшему по возрасту было столь непривычно, что Ли даже понравилось. «Иногда ты будешь совершать поступки, которым нет объяснения. Пройдет время, и сам поймешь — самые неразумные деяния были самыми важными в твоей жизни», — так сказал ему отец очень давно, и это было последнее, о чем успел подумать Лионель. В следующее мгновение пламя с ревом поглотило его, заставив обезуметь от боли и провалиться в багровый мрак. Как во сне Хуан наблюдал, что сталось с его спасителем. Огромная пламенеющая скотина, в которую обратился соберано, летела вперед, как пушечное ядро, её огненная плоть врезалась в человеческую, и одежда на Савиньяке мгновенно вспыхнула. Тело дора от столкновения подлетело в воздух, изогнувшись огненной дугой. А Тварь прорвалась сквозь него, взревела страшным голосом и... ох, карьярра! Понеслась на Хуана. Скорость у зверюги была поистине зверская. Суавес не успел и глазом моргнуть, как всё кончилось. Зверь пролетел над ним, раздался треск, грохот, жалобный вой Угарты, и спину начало припекать. Потянуло тошнотно-сладким дымком. Хуан хребтом чуял, что опасность отступила, но даже будь это не так, всё одно бросился бы к Савиньяку. — В рубашке родился, повезло... Кэналлиец осторожно водил ладонями по белой коже. Огонь, ожегший его спасителя, имел иную природу, и одежда сгорела, не причинив плоти никакого видимого вреда. Даже волосы не были опалены, только... побелели, как снег. — Дочка поможет, дочка знает как. Алва горазды портить, но она исправит, исправит она, — как заведенный повторял Хуан, водя ладонью по холодному лбу. Рэй не смыслил в тонком лекарском деле, но руки у него, как говорила дочка, «чувствовали». Он слушал, когда начнет покалывать ладони, и понимал, где совсем плохо, а где еще можно помочь. Дор Лионель был ранен колдовством, сломал кости при падении, но сила в нем еще была. Внезапно Хуана осенило, что, возможно, жив и Лус. Рэй почувствовал, что по щекам текут слезы облегчения, как-никак, Луис — сын сводной сестры жены троюродного дяди его матери, не чужой человечек. А как же Угарта? Кое-как утерев глаза, Суавес обернулся туда, где давеча кричал Мигель, и сам чуть не вскрикнул от удивления. Он повидал на своем веку немало, но таких чудес и во сне не встречал. Королевский дуб, на котором по его приказу сидел Угарта, превратился в уголь. Дерево шевелилось от корней до последней веточки, словно подвешенная за голову ящерица, и будто порывалось идти по лугу, да корни не пускали. Под черной чешуей-корой светилось алое и золотое, из сердцевины слышалось приглушенное ворчание или что-то вроде мурлыканья. «Рокэ внутри». Сердце рэя упало. Как же быть, что же делать теперь? Подходить близко к такому соберано было страшновато, смертью от него веяло похлеще, чем от скотобойни. Хуан еще раз обвел взглядом искореженный дуб и увидел наконец Мигеля. Ветви душили его, изломанное обнаженное тело было увито черными обугленными плетьми так густо, что почти скрылось под ними. Но парень был жив, он стонал, Хуан отчетливо слышал мольбы о помощи. Пристрелить бы бедолагу. Да вдруг соберано это не понравится? Раздираемый сомнениями, рэй попытался встать, но ноги ослушались его. Хуан попытался вновь, но, как ему показалось, поскользнулся и, ударившись о землю, впал в беспамятство. В действительности это была смерть. Она мягко сжала сердце рэя, не давая тому биться, а когда всё было кончено, взяла под руку, помогла подняться и повела сквозь туман по мокрому лугу — туда, откуда он и сам не захотел бы возвращаться.