Я и Царь

      Второй и третий акт шли без антракта. Наконец, шмель (а его играл ребёнок) убежал от всех ткачих и поварих, те пообещали раздавить его, сценический царь приказал повесить стражу, и занавес опустился.       Дмитрий Григорьевич подал мне руку: — Пойдёмте? — Так вы не шутили?! — Какие тут шутки? Вы думаете, я кто? Обычный человечишка, думаете? Тварь дрожащая? О, нет! Коль вы ещё не слышали обо мне, так скоро услышите! Я человек непростой. — О… — Да. И вот что. Возьмите. — Он дал мне бинокль. — Но зачем? Из партера и так ведь всё видно. — Как знать, может быть, государь захочет пригласить вас в свою ложу на третий акт… — О! Это было бы так прекрасно, что я даже не осмеливаюсь мечтать об этом! Прошу, не искушайте! — В таком случае, бинокль вам пригодится, чтоб увидеть что-то важное. Как знать, что здесь случится… Ну пойдёмте!       Мы пошли. Моё сердце стучало, как лошадь, галопом бегущая по мостовой.       Кто бы мог подумать, что у Дмитрия Григорьевича такие обширные связи?!       В коридоре он подвёл меня к солидному господину в мундире в полковничьих погонах, которого отрекомендовал как Николая Николаевича Кулябко. Представив меня ему тоже, Дмитрий Григорьевич сообщил, что я в высшей мере заслуживаю доверия и желаю передать некие сведения лично Государю. Я горячо попросила его посодействовать, хоть и настолько разволновалась, что и не поняла, что такой этот Николай Николаевич. Тот же почесал в затылке, шмыгнул носом, попросил моего спутника ещё раз удостовериться, на месте ли какой-то Николай Яковлевич, а затем повёл меня знакомиться ещё с одним господином. Того звали Павел Григорьевич Курлов, он был немолод, в гражданском, смотрел флегматично, но я постаралась вложить все свои чувства, всю страсть в то, чтобы убедить его в том, что знакомство со мной будет и безопасно для Государя, и даже небесполезно. Вскоре Курлов позволил себя убедить и представил меня Александру Ивановичу Спиридовичу, усатому человеку в мундире, который глядел на меня поначалу презрительно, но потом то ли решил быть милым с дамой, то ли пожалел умалишённую, но, словом…       … Он открыл передо мною губернаторскую ложу!       Не могу сказать, сколько людей находись в тот момент в этой ложе. Присутствовал ли сам губернатор? Были ли царевны?       Никого, кроме царя, я не заметила.       Никто, кроме него, в этот момент не существовал для меня.       Едва войдя, я пала на колени.       Спиридович что-то говорил, должно быть, представлял меня Государю в этот момент… Но я уже ничего не слышала, кроме собственного сердцебиения. Николай Александрович обернулся и одарил меня столь нежным взглядом, какого я в жизни не видела! Словно бы закутал в одеяло! Словно в бассейн с мягкими шариками обмакнул! Потом удивился, как будто ему было странно, что я на коленях, спросил меня: «Что с вами?»…       Тут из глаз моих хлынули слёзы.       На коленях, как была, я подползла к Его Величеству и принялась целовать его руки. Он просил перестать, успокоиться — я не могла. За спиной слышались какие-то голоса. Кажется, в ложу сбегалась охрана, чиновники, может быть, даже случайные люди… Похоже, кто-то даже показал готовность оттащить меня (царь, конечно же, видел просителей из народа, но мало кто реагировал на него столь эмоционально). Николай Александрович велел им всем сделать шаг назад, а мне ласково приказал успокоиться и встать на ноги. Встав, я кое-как пришла в себя. И заговорила: — Ваше Величество! Если бы Вы только знали, как я люблю Вас! Если бы Вы только представляли, какой путь и каким удивительным способом мне пришлось проделать, чтоб Вас увидеть!.. — Неужели вы прилетели на аэроплане? — спросил царь, удивлённо раскрыв свои нежные серые глазки. — Да, — выдохнула я, прекрасно понимая, что в мою правду он не поверит. — Неужели из Америки? — Да, — вновь сказала я. — Вот это да! — сказал он. — Ну, и как там, в Америке? В безик играют? — Играют… — ответила я, не имея понятия, что это — «безик». — А вкусны ли там ватрушки? — с интересом спросил царь.       Я пролепетала: «О, вкуснее не придумаешь…», пытаясь как-то скрыть свою растерянность. — А на кого можно в вашей Америке поохотиться? — поинтересовался за этим Его Величество.       Бездонные глаза Николая Александровича выражала всё самое доброе, самое лучшее, что только есть в человеке. Я не могла на него наглядеться… Но вдруг осознала: не время сейчас растекаться! Моему Государю остаётся жить всего несколько лет, а править — и того меньше. Россия на пороге катастрофы, и я призвана спасти её! — Ваше Величество! — громко воскликнула я. — До охоты ли нынче?! Последние времена настают! Неужели Вы не чувствуете этого? Ваше Величество, прошу, выполните одну мою просьбу! Не вступайте в войну с Германией!       Глаза императора округлились. — Да я и не собираюсь, — простодушно ответил он. — Ведь германский император мой кузен. — И не надо, и не надо! И потом, и никогда! Даже если придётся вступиться за Сербию! Ни в коем случае! Запомните: иначе вы погибнете! — Да о чём вы?..       Я не слушала: — Ваше Величество! У меня есть ещё одна просьба! Если вдруг Вы против воли окажетесь всё-таки втянуты в импералистическую войну, если в Петрограде… Петербурге!.. вдруг начнутся беспорядки… если кто-то вам скажет, что выхода нет и что надо отречься… Не слушайте! Не отрекайтесь! Велите стрелять и держитесь за власть до последнего!.. — Кто вы?! — Не ездите в поездах! Не берите на себя главнокомандование! — я судорожно пыталась припомнить, какие ещё ошибки Его Величество совершит и о чём его надо предупредить. — С Распутиным уж слишком не сближайтесь! Он позорит вас! — Никто не давал вам права оскорблять святого старца, — нахмурился Николай. — О, простите, Ваше Величество! Но просто вы не знаете того, что знаю я! Ещё немного, и злые языки начнут распространять о нём и о Государыне непотребные сплетни! А потом вы узнаете, что из-за него от Вас отвернутся даже самые преданные! Спросите у князя Юсупова, Государь! Прислушайтесь к Пуришкевичу!       Толпа, окружавшая нас, загудела, услышав эту фамилию. Царь смотрел растерянно, испуганно. Похоже, он не знал, что и ответить. Но, по-всему, я смогла зацепить его. Он меня слушает! — Ваше Величество! Чуть не забыла! Ещё одна просьба! Это следует сделать сегодня же прямо! Молю вас: прикажите арестовать Владимира Ульянова!       Царь переглянулся с окружением. — Но кто это? — Опасный бунтовщик! Он хуже всех, даже хуже Желябова! — Где-то слышал я это фамилию… — тихо сказал Государь. — Так… Ульянов, Ульянов… Он готовил покушение на отца! — Так это брат его! Они там все опасны. Вся семейка. — Велю разобраться… — сказал Николай Александрович. — Вы вроде бы похожи на безумную. Но что-то мне подсказывает, что это не так. Или не совсем так… Что-то есть в ваших словах… Ведь вы не бредите… Вы как будто правда что-то знаете! — Да, знаю! — Кто послал вас? — тут царь посмотрел мне в глаза.       Я ужасно растерялась и, сама не зная, как и почему, произнесла: — Меня послал Иоанн Кронштадтский…       Царь вскочил: — Так ведь он третий год уж, как умер! — Оттуда… — шепнула я робко.       Вокруг все заахали…       А спустя мгновение грохнул выстрел.       Я вздрогнула и замолчала.       Раздался второй.       Первая моя мысль была такова, что стреляли в Государя. Но он, невредимый, забыл обо мне и метнулся к ограждению своей ложи. Я кинулась следом, поняв, что стреляли не здесь, а подальше, в партере, а, может, на сцене. Именно туда, вдаль и вниз, в сторону оркестровой ямы, был направлен взор царя. Туда же уставились штатские и военные, находившиеся поблизости. Кто-то визжал — я узнала одну из царевен. Перегнувшись через барьер, я смогла разглядеть лишь столпотворение возле первого ряда… И тут вспомнила! Бинокль! Он был в кармане!       Приложив бинокль к глазам, я обомлела.       В проходе у первого ряда, опершись об ограждение ямы, стоял бородатый мужчина в белом сюртуке с большим красным пятном. На моих глазах он грузно снял фуражку и перчатки, повернулся в мою сторону, совершил что-то похожее на крестное знамение… и с грохотом упал.       А возле него стоял Дмитрий Григорьевич с пистолетом. — Столыпин! — крикнул кто-то, тоже, видно, применивший свой бинокль. — Пётр Аркадьевич ранен!       Зал, на секунду застывший в молчании, загомонил так, как будто бы рушилось здание. — Поймайте! — Убейте!       Дмитрий Григорьевич бросился прочь. На моих глазах его схватили за фалды фрака, повалили между рядами и принялись избивать. Под вопли сотен женщин Спиридович подбежал к нему по креслам, вынул саблю…       А что было дальше — не видела. — Сообщница, сообщница! — раздался крик над ухом. — Она с ним заодно! — Она отвлекала! — Убить их обоих! — Проклятая террористка!       Я поискала глазами царя, но его уже не было. Через секунду меня сбили с ног. Бинокль упал на пол, стекло зазвенело. Носки чьих-то туфель впились мне в бока…       Били долго, агрессивно, увлечённо.       На Дворцовой и во Пскове было легче…