Я и Царь

      Вдова Пирогова так крепко пила, что моего появления не заметила.. Жильцы квартиры уверяли, что против она и когда протрезвеет не будет. А может быть, и трезвая не очень обратит на меня внимание: в квартире обитает такое количество жильцов, сообщили мне, и меняются они с такой частотой, что переживать не стоит.       Из комнаты хозяйки доносился густой, жирный мат. — Это два ее любовника ругаются, — сказал один жилец. — Ты не волнуйся. Обычно они смирные, живут себе втроем… Но вот нынче, видать, накатило.       В том помещении, куда поселили меня, располагалось восемь кроватей, на которых размещалось четырнадцать человек — я была пятнадцатой. Соседями моими были лоточник, спавший вместе с сыном, тоже лоточником; торговка требухой, пропахшая насквозь своим товаром; политическая бабушка, вышедшая недавно из заключения, где тридцать лет просидела за хождение в народ; старый извозчик; молодой извозчик с женой, ожидавшие прибавления, бывшая служанка из Эстляндии, которой отказали от места из-за беременности, ее младенец, какая-то чахоточная девочка, постоянно кашляющаяся и не поднимающаяся с постели…       И еще несколько личностей, включая фабричную девушку, слушавшую священника в чайной и сюда меня и пригласившую. Представилась она Пелагеей и, кажется, очень ко мне тянулась, дружить хотела. Видимо, мечтала заполучить в соседи хоть одного приличного человека.       Еще несколько человек жило на кухне. Пелагея сообщила, что не знает их, поскольку те уходят рано утром и приходят поздно вечером, но это и к лучшему: — Скубенты — известное дело. Опасный народ. Книжки там читают, то да се… А может, у них динамит там, откуда я знаю?.. По мне бы пересажать всех!       Мое койкоместо оказалось возле окна, из которого дуло — достаточно для того, чтобы опасаться простуды, но не так сильно, чтобы проветрить комнату по-человечески. Открывать окно не разрешалось: дрова были дороги, и раскидываться ценным теплом никто не собирался. Так что запах черняшки, сапог, требухи и немытого тела не покидал нашу комнату, видимо, никогда.       Я села на кровать и ощутила, что как будто бы трезвею, что ли, как-то… Речь батюшки и вызванный ею общий восторг ввели меня в какое-то измененное состояние сознания. Кажется, я позволила этому оратору слишком увлечь себя… Скажем так, погорячилась… Подписалась на какую-то дурацкую демонстрацию, завела непонятных друзей, черт-те-где поселилась… Вот блин, как воняет-то здесь!.. — Ну, Наташа, что, спать будем, что ль? — спросила Пелагея. — Надо ложиться, поди. Не проспать бы нам завтра! Ведь нельзя же подвести отца Георгия.       Георгия!       Вдруг у меня в голове что-то щелкнуло.       Георгий, Георгий… Да уж не Гапон ли?!.. О, Господи! Как я могла так сглупить?! Неужели?!.. Неужели это то, о чем я думаю?!.. — А какое сегодня число? — Так восьмое ж! А что? — Да так просто.       Восьмое!.. Тут ноги мои ослабели, кровь отхлынула от лица, сердце заколотилось как бешеное. Хорошо, что я сидела, хорошо, что в комнате было темновато, и хорошо, что девчонка закашлялась — благодаря этому Пелагея и все остальные соседи не заметили произошедшего со мной. Ну, а я, между тем, пришла в ужас. Сегодня восьмое. А завтра девятое, получается. Января. Пятый год… В чайной говорили про японцев: точно, пятый! Значит, завтра… может статься, Пелагею расстреляют… Может статься, меня тоже…       Хотя нет.       Меня-то нет, конечно.       Что я, дура?       Я, конечно, не пойду.       Сама не знаю, из-за чего на меня накатил этот ужас. От того ли, что и эта моя соседка рискует окончить свое земное существование меньше, чем через сутки, и другие те, кто в чайной был, кто в ресторан со мной стучался, кто мне стал почти своими?.. Или от того, что я оказалась втянута в незаконную акцию, призванную дестабилизировать обстановку в стане и оплаченную из-за рубежа?.. Ведь если по демонстрантам открыли огонь, то, значит, они виноваты, логично ведь, да?       Мне захотелось сказать Пелагее, что ее «отец Георгий» очевидно получает печенюшки из японского посольства. Но я сдержалась. Не поверит. Глядишь, еще и выгонит меня мороз ночью так же, как привела… И вообще, кто ее знает. Может быть, она не так глупа, как кажется. Может, тоже ест эти печеньки. Ведь не может же она сама, по собственной инициативе, выйти на демонстрацию!..       … Тут мои мысли прервал таракан, пробежавший из-под кровати, в которой лежала туберкулезная, мимо той, где ютились извозчик с пузатой женой, под кровать Пелагеи. Из-за стены поднялась очередная волна мата; затем раздался глухой удар и звук бьющегося стекла — после этого все затихло. — Кажись, один другого укокошил, — выдохнул лоточник. — Наконец-то, — сказала мамаша с младенцем.       Я повернулась к стене, а, вернее, к окну. Сунула нос под струйку свежего воздуха из щели. Ну вот, так дышать даже можно… Так что я там думала?.. А! Не может Пелагея выйти на демонстрацию без наводки агентов влияния из-за рубежа. Не может, это совершенно исключено. Очевидно, для этого у нее нет никаких оснований… — Спишь, Наташ? — спросила Пелагея. — Ну… Пытаюсь. — Как думаешь, выйдет к нам царь? — Да откуда ж я знаю? — А Путин, как думаешь выйдет? — Что?! Кто?! Путин?!       Меня как водою холодной облили. Я села. Нет, не села, подскочила на кровати. — Ты сказала «Путин»?! Выйдет Путин? Или как? Я, что, ослышалась? Это шутка? Я не в прошлом веке? Путин царь? — Путин, да. А что такого? Что ты так разволновалась-то? Я вот говорю, интересно, выйдет он с нами и с поваренком на демонстрацию, как обещал? Или увильнет? До последнего отказывался, знаешь? Ты его разагитировала ловко! — Так это того повара фамилия? — я выдохнула. — Да. Ты, что не знала. Путин Спиридон Иванович. Кажется, он из Тверской губернии. Сурьезный человек! И состоятельный. У нас весь околоток его знает.       Я снова легла. Выдохнула. Уф! Однофамилец. Вот бывает же такое! Просто насмешка судьбы! Это ж надо. Я разогитировала повара, вот глупости… И вдруг его фамилия совпала… Ведь не может же… О, Боже!       Второе воображаемое ведро холодной воды обрушилось на меня.       Я ведь читала биографию первого лица! Двое его братьев умерли в блокаду, отец был рабочим, а дед… дед. дед… был поваром!       Несчастная! О, что же я наделала?! Я надоумила Спиридона Ивановича выйти под пули 9 января! И если он погибнет, не родится его сын, а следом внук… Тогда кто же поднимет Россию с колен?! Ей конец! Мне конец! Все конец!       Я сгубила Россию!       Что делать, что делать, что делать?!…