Я и Царь

      К Пироговой шли толпой человек в десять. Тьма стояла непроглядная. Мороз трещал еще сильней, чем прежде. Но настроение в нашей компании (о, да, теперь я смело могла назвать эту компанию своей, сказать о ней «мы»!) было таким приподнятым, что как будто бы и холода не чувствовалось. Мне задали несколько вопросов: чья, откуда, где хочу устроиться. Выдуманные на ходу ответы вполне сгодились: никто не усомнился в том, что я девчонка из села, приехавшая устраиваться на фабрику. То ли зажигательная речь батюшки сделала меня своей среди этих рабочих и вдохновила на столь эффективное вранье, то ли — это более вероятно — люди были так увлечены своими планами на завтра, что не больно-то расспрашивали и россказни мои воспринимали вполуха.       По дороге беспрестанно обсуждали, как пойдут к царю, что скажут, что он, может быть, ответит. Потом запели. Под пение верных подданных государя я шла и думала, что, быть может, смогу завтра попросить его не слушать предсказаний в день смерти Столыпина. Вероятность этого была, конечно, маленькой… но так хотелось верить в лучшее! Я разделяла общее воодушевление, как бы грелась в лучах общего оптимизма и чувствовала, как и сама его испускаю. В конце концов, если я даже и застряну насовсем в этой эпохе… если не смогу вернуть свой век… если уже не увижу свою милую служебную квартирочку… да совсем неплохо жить при Николае II, оставаясь простой работницей! Говорят, у рабочих квартиры в то время были четырехкомнатные и своя прислуга. Ну вот, значит, у меня все это будет. Плюс возможность пойти к царю-батюшке и лицезреть его лично!       Радостное возбуждение среди моих спутников, тем временем, нарастало. Им хотелось агитировать к участию в походе всех и вся. Всей толпой навалились на дворника, снег убиравшего: кажется, убедили. Потом пристали к извозчику, ожидавшему седока. Тот долго отнекивался, отмахивался, затем послал всех матом, подстегнул свою лошадку и уехал; в его сторону долго плевались, ругали жидом и предателем.       Потом возникла мысль зайти в галантерейный магазин, находившийся в паре кварталов от Пироговой. Кто-то сказал, что приказчики там ярославские, свои, почти родные и их надо непременно взять с собой завтра к царю. Магазин оказался закрыт. В него долго стучали, кричали — до тех пор, покуда оттуда не пригрозили послать за полицией. Кто-то сказал, что полиции мы не боимся, она тоже с нами пойдет, но его охладили. Ушли.       Было обидно. Всем хотелось еще пригласить завтра кого-нибудь к царю-батюшке.       Магазинов вблизи больше не было, зато обнаружился ресторан. Окна его горели. Через них можно было разглядеть богатую публику, пирующую как ни в чем не бывало. — Ну, попили кровушки народной! — буркнул кто-то. — Теперь все! Прижмет вас царь к ногтю-то! — Может, окна им побить? — спросил другой. — Нет, нет! — закричало большинство. — Не хулигань. Арестуют, и кто тогда завтра пойдет? — В этом ресторане наши парни есть, тверские — бросил кто-то. — Половой из нашего села. — Айда к нему!       Все бросились к черному ходу: ломиться с парадного как-то стеснялись. Забарабанили в заднюю дверь, завопили… И, наконец, дождались того, что она открылась. На пороге был официант. Через секунду появился поваренок лет пятнадцати. — Гришка! Сенька! — Завтра с нами? — Вместе? К царю! Ну! — Все наши там будут! — Тимоха, вон, даже с женой и детями пойдет! — Я-то буду обязательно! — сказал официант. — Да я бы тоже, только повар не велит! — ответил мальчик. — Вы бы нашего повара уговорили! — Так, тут что еще за сборище?..       С этими словами на пороге возник повар — видимо, тот самый. Был он средних лет, с холодным взглядом, щегольскими усами, тонкими чертами лица и еще чем-то таким во внешности, что показалось мне очень знакомым и очень располагающим. — Спиридон Иваныч, это заводские! Они завтра к императору идут. И нас пришли позвать, — принялся объяснять поваренок. — Их микадо подкупил, чтоб барагозили. А ты, дурак, и слушаешь, — ответил Спиридон. — Никто нас не подкупал! — Эй, ты там язык-то попридержи! — Мы за государя-императора горой! А с микадой, может, сам ты и якшаешься? — Ну, тихо! — Коль не хочешь — не ходи. А парень сходит. — Ну вот и не пойду! — ответил повар. — И его вот не пущу. Мне его родители доверили. И почем вообще я знаю, что там будет? — Царь с народом поручкается! Вот что будет! — Да не примет он вас! Прочь идите! Холоду напустите…       Еще несколько минут толпа препиралась с поваром, а я все смотрела на него и думала: почему же он кажется мне таким своим, таким симпатичным, таким знакомым?.. Почему-то ужасно хотелось узнать его, пообщаться, поговорить…       Неожиданно для самой себя я сделала шаг вперед: — Спиридон Иваныч! Что ж это такое? Вы не русский? Не с народом? Все к царю идут: и заводские, и фабричные, и с Петроградской, и с Васьки, и с Выборгской… — Кое-кто даже из Красного села! — сказали сзади. — …Посмотрите на меня! Вот я вот — женщина! И все-таки иду! И не боюсь! Вот я — с народом! — Верно, верно! — закричали позади. — Да он боится! — Не боюсь я, — буркнул повар. — Ну, а если не боитесь, так чего же? — продолжала я. — Вы, может, лучше всех себя считаете? Думаете, все, кто идут, дураки, а вы, стало быть, один умный! Ну и так пожалуйста! Не ходите! Нам таких не надо! Только мальчика пустите! Его-то родители, видно, хорошие люди! Они-то и сами пошли бы, да только не в Питере, верно?..       Я несла Бог знает что. Пять минут спустя уже невозможно было вспомнить, какие фразы прыгали тогда из моего рта. Я была подхвачена азартом: воодущевление, вселенное батюшкой, еще не прошло; упорство повара и злило, и в то же время чем-то был он мне ужасно интересен. В общем, я, сама не знаю, как, сумела убедить его: — Да черт с вами! — ответил Спиридон. — Пускай идет ваш Гришка. И я с ним пойду, погляжу. Как вам царь в рожу плюнет, увижу. — Ну-ну! — Не болтай что попало! — Наташка не промах… — А ты побожись, что мальчишку отпустишь и сам не соврешь! Повар дал обещание.       До дома вдовы Пироговой меня донесли на руках — как героя. Впрочем, ходу до него оставалось меньше пяти минут. Добравшись до подъезда, я уж не сомневалась, что останусь в этом времени: здесь все меня устраивает.