Мраморный человек

Утром почти всю боль мне заменил вид черно-багрового засоса, который Данил не преминул сфоткать и выложить в Инсту. Белая кожа, белоснежные простыни, острая ключица, выступающая лопатка и здоровое яркое кровавое пятно с расплывчатыми алыми краями. Чувствуя себя на редкость глупо, как какой-то подросток, я все же не удержался и запустил руку в штаны, торопливо набирая сообщение. Я хочу потрогать тебя. До скольки у тебя сегодня смена? Везде потрогать? Ох уж эти мне непрямые и завуалированные ответы на вопросы. Терпеть не могу, издержки профессии. Но читалось как-то игриво, почти зазывно. С ног до головы и обратно. Воспоминания о гладкости его кожи только подлили масла в огонь. Плечо и шея были очень недовольны такой активностью с утра пораньше, но я только сжал зубы и резче двинул ладонью на члене, усилием разбивая судорожный узел над лопаткой. Тогда до десяти ;) Усмехнувшись, я прикрыл глаза запястьем, не выпуская из руки телефон. Боже мой, как это все глупо и странно, но я окрылен, я счастлив. Надеюсь, он тоже испытывает что-то подобное. Возбуждение не было лихорадочным и болезненным, так что я лениво просматривал его старые фотографии и так же лениво дрочил. Оргазм был тоже каким-то неспешным, вязким, долго не отпускал. Не то что вчера, вчера было горячо. Но стоит завязывать с ежедневными встречами, чтобы никто никому не приелся слишком быстро. Ну ладно, чтобы я ему не приелся слишком быстро, иллюзий я не питаю, знаю, что занудный и дотошный. Просто мы пока разговариваем нечасто и немного, не так заметно. Сообщения на рабочей почте были стандартными и не требовали много времени для ответа, кроме одного. Приглашение на банкет для акционеров. В семь вечера, кто вообще назначает официальные мероприятия на такое время, блять, это же не корпоратив. Хотя, наверное, близко. Не прийти я не могу — пятнадцать процентов, в конце концов. Пришлось писать Данилу, что в баре я не появлюсь. Он предложил приезжать сразу к нему в половине одиннадцатого, а в качестве извинения потребовал любое пирожное со взбитыми сливками и белковым кремом. Сладкоежка неисправимый, и как только остается таким худым. Старательно отгоняя воспоминания о туго обтянутых белой кожей ребрах с причудливым голубоватым узором вен, я выпил кофе, без энтузиазма пожевал бутерброд и сел еще поработать. Вечер, как обычно, прошел без эксцессов. Ближе к сумеркам стало очень свежо, но я все равно переживал, не потает и не потеряет ли товарный вид и вкус половина торта, оставшаяся в машине. Я даже приоткрыл все окна на маленькие щелки, чтобы в салоне были те же пять градусов, что и на улице. Эти блядские сливки вечно текут, стоит только их ненадолго оставить, но в кондитерской меня заверили, что они с какой-то добавкой и будут держать форму. Самое раздражающее было в том, что работала кондитерская до девяти. Если бы до десяти — я мог бы купить его свежее, прямо из холодильника. Мудаки мудаковые. Хотя, конечно, они не обязаны работать допоздна ради всяких придурков, которым приспичит потискаться на ночь глядя. Поморщившись от собственных мыслей, я отпил еще шампанского. Терпеть не могу слово "тискаться", его всегда мама использовала для всех проявлений людской любви и привязанности, причем с презрительной такой ноткой. Кто-то взял с собой детей, они шумели и добавляли раздражения в мой и без того не радужный настрой. Вот мои сыновья умеют себя вести в общественных местах — не бегают, не кричат, не влезают во взрослые разговоры с просьбами или просто с требованием внимания. Даже младший, пять лет всего, а уже сам не любит непослушных, хотя у самого тоже шило в одном месте, и немаленькое, как и у Егора. Если нет посторонних, а они разыграются, угомонить их почти нереально. Я обычно давал им побеситься, утомлял догонялками — они уставали и затихали, а то и вовсе засыпали. Вера обычно их ругает за такое и портит настроение — эффект тот же. Она неплохая мать, но у нее частенько не хватает терпения на гиперактивное потомство. Без двадцати десять я откланялся — не самый первый, чтобы это не выглядело невежливо. В последнее время я вполне оправданно недолюбливаю общество коллег по компании и по цеху в целом. Кто-то жалеет, кто-то презирает за, якобы, трусость, но никто не может просто сделать вид, что со мной ничего не случилось, даже если эту тему в разговорах и не затрагивают. Торт выглядел очень даже бодро, зря я переживал. Уже почти у дома Данила я заметил открытую кофейню и купил себе большой стакан капучино, а ему — горячий шоколад без сахара с маленькими зефирками. Оказывается, он уже приехал и ждал у подъезда. Трусился в своей кожанке, как идиот, и не заходил в дом, ну что за дебил! — Носи теплую куртку, — хмуро буркнул я, вручив ему стаканы и наклоняясь в машину за тортом. — Квинтэссенция заботы, — усмехнулся блондин, и я немного оттаял. А потом увидел его ноги в подвернутых джинсах и тканевых кедах на босу ногу, — да блин, днем же было тепло, не бухти. Ого, целый торт! — Не целый, — проворчал я, тяжело вздохнул. Да, в свое время я тоже считал, что горячая молодая кровь решает все проблемы. И тоже не любил нотации а-ля "почему без шапки", на которые до сих пор так щедра моя бабуля. Но у меня хоть какая-никакая жировая прослойка есть, здоровая защита организма от холода, пусть и тонкая. А тут кожа да кости, конечно, его любым ветерком насквозь протягивает! Вот пусть только заболеет, я покажу ему всю силу своего занудства и буду капать на мозги, пока не выздоровеет. — Какой-то ты не очень счастливый, — заметил Данил, отпивая из одного стакана. Сморщил нос, приложился к другому и расплылся в широкой довольной улыбке. Милой и теплой, мне аж похорошело, — мир жесток и коварен? — Как распоследняя сука, — все же улыбнувшись в ответ, я забрал свой капучино, чтобы он смог открыть дверь. И, пока он шарил в одном кармане, перекладывал стакан в другую руку и нащупывал ключи в другом, я смотрел на него. Прекрасен, как само солнце. Не удержавшись, я подался ближе, нелепо приподнимаясь на носочки, и чмокнул его в уголок губ. Эта удивленная и какая-то беспомощная мордашка того стоила. — Увидят же, — пробормотал он, краснея так красиво и трогательно, что я не выдержал и поцеловал его, крепко, глубоко, получая почти жадный ответ. Увидят — ну и пусть. Мне плевать. Не на костре же сожгут. Но, когда запищал домофон и дверь начали открывать изнутри, Данил буквально отпрыгнул от меня, краснея еще гуще, — пойдем, а то холодно. Пропустив бабульку, которая чего вообще на ночь глядя вышла на улицу, мы без задержек поднялись к нужной двери. Парень пылал щеками так, что, казалось, было бы видно и в темноте, как девственница, в самом деле. — Не были бы у меня заняты руки, бабуся познала бы все прелести толерантности, — ухмыльнулся я, с удовлетворением замечая, что у него медленно начали алеть кончики ушей. — Между прочим, за такое в этом районе все еще пиздят, — такое грубое словцо из такого красивого рта, ай-яй-яй, — а я еще раз такого не хочу. Пожалуйста, не надо больше так делать. Судя по тому, как дрожат у него руки, он возбужден, смущен и вспоминает неприятное одновременно. Если он в течение десяти секунд не попадет блядским ключом в несчастную скважину, я начну его трогать прямо здесь. — Ну прости, — я мягко боднул его лбом в плечо, притерся щекой — руки все еще заняты. — Специально, что ли? — прошипел Данил, а потом извернулся и несильно укусил меня за кончик носа. Я отпрянул, брови сами собой поползли вверх от удивления, и блондин весело рассмеялся. — Видел бы ты себя сейчас! — Я выловлю все зефирки и съем их сам, — пригрозил я, пытаясь почесать нос запястьем и не расплескать кофе. — О, там есть зефирки? — воодушевился он, наконец, отомкнув дурацкую дверь. Едва только у меня освободились руки, я требовательно вжал его в стену. Чувствовать себя альфа-самцом и при этом на цыпочках тянуться к его губам было бы проблематично, так что я начал с шеи. С гладкой, мягкой и нежной кожи, с отчетливых сухожилий и вибрирующего горла. До боли вжимая ладони в стену, я пока не трогал. Трогать буду позже — везде и так, как только захочу. Даже если он запросит пощады. Блондин беспомощно и разочарованно хныкнул, когда я отстранился, поправляя галстук, облизнул губы, гораздо более красные, чем когда мы вошли. Прикусывал их. И я буду. Только чуть-чуть попозже, чтобы ни на что не отвлекаться. Торт был мягким, свежим, в меру сладким. Под вилкой бисквит проминался едва ли не в два раза и почти сразу возвращался в прежнее состояние. Надо запомнить эту кондитерскую, отлично пекут. — Офигенно вкусно, — тоже отметил Данил. Да уж, судя по тому, что первый кусок исчез очень быстро, а второй был гораздо больше первого, ему понравилось, — где брал? — Не скажу, — слизнув остатки крема с вилки, я отставил тарелку на столик и подпер подбородок кулаком, — буду сам привозить тебе пирожные. — А ты знаешь, как ухаживать, — с хитринкой прищурился сладкоежка, вылавливая из уже порядком остывшего шоколада зефир, — я согласен. Но вид у тебя примерно "давай быстрее ешь и пошли трахаться". — Разве я сказал, что мы сегодня будем трахаться? — приподняв брови, я легко улыбнулся. — Не помню такого, если честно. Сначала я тебя потрогаю, а потом уже что хочешь, — он почти нервно сглотнул, внимательно изучая взглядом мои руки, — но трогать буду долго, потому что слишком давно этого хочу. — Трогать? — тихо повторил парень, дернув уголком губ. — Трогать, — подтвердил я, кончиками пальцев касаясь его запястья, — везде, с ног до головы и обратно, помнишь? Он поднял на меня взгляд. Шальной, расфокусированный, затуманенный, светлая радужка почти слилась с белком и казалось, что у него черные, а не серые глаза. Такой возбужденный — только от слов. Такой похожий на чертово солнце — прекрасный до боли в глазах, манящий, яркий, горячий. — Я красивый? — пересохшими губами прошептал Данил, волоски на его предплечье встали дыбом, когда мои пальцы заскользили выше. — Не встречал никого красивее, — так же тихо ответил я. Ухватив меня за плечи, он откинулся на сиденье дивана, резко, как будто нырнул в ледяную воду. Учитывая вчерашнее, такое поведение трудно было объяснить, но я еще очень мало о нем знаю. Да и разве это важно, когда он так отчаянно и жадно отвечает на поцелуи? — Трахни меня, — выдохнула моя личная античная статуя, прогибаясь, подставляя шею, — пожалуйста, Игорь, пожа... Он сорвался в глубокий, низкий стон, когда я накрыл ладонью его пах. Трогать уже не очень-то и хотелось, потому что в голове все плыло. Похуй, что я ничего в этом не понимаю, уж он сам должен знать, как это правильно делается. — Смазка, — хрипло потребовал я. Выебу. Когда так просят, просто невозможно удержаться. — Мне... Надо в душ, — простонал блондин, когда я сжал его бедро, притираясь стояком, — блять, Игорь... Уткнувшись лбом ему в плечо, я зажмурился на несколько секунд, усилием воли цепляя на разыгравшееся либидо ошейник. — Ладно, окей, — отстранившись, я тяжело откинулся на спинку дивана, потирая лицо. Нетвердой походкой удалившись, Данил оставил меня наедине с остатками торта и недопитым кофе. Я глотнул и сморщился — от остывания появилась неприятная кислинка. Подал голос телефон в кармане. Не очень хотелось сейчас обращать внимание на кого-то еще, но делать все равно нечего, так что я все же выудил его и открыл сообщение. Будет тупо, если я сейчас попрошу тебя уйти, да? Ну охуеть теперь, блять! Что не так-то? Он как кот, то ластится, то шарахается. Весьма. Что случилось? Он писал долго, пару минут. Либо тщательно обдумывает и переписывает каждое слово, либо очень много. У меня уже очень давно не было анала, так что лучше это отложить. Я подготовлюсь к следующему разу. Бессильно застонав, я с громким шлепком закрыл глаза ладонью. Нет, правда кот. Или баба с ПМС. "Трахни меня, нет, не трахай", блять. Я очень боюсь боли. Еще эти точки. Он их никогда, блять, не ставит, а тут вдруг нате. Дань, блять, ну вот что за хуйня? Если ты не будешь меня таким охуенным голосом просить тебя выебать, я этого делать не буду. Я приехал, чтобы тебя увидеть, трогать и кормить тортом. Если хочешь, второй пункт можем заменить на обнимашки и фильм, только не делай из меня в своей голове неуправляемого монстра с членом наперевес и не выгоняй. Да уж, а я-то думал, что все уговоры и аргументации визитов в моей жизни были и будут только с Верой после рождения Тимура. В ванной включился душ. Либо он все же решил со мной потрахаться, либо ну я прям не знаю. Мне вообще оставаться или уходить? Чувствуя себя на редкость глупо и практически беспомощно, я снял галстук, сунул его в карман пиджака. Когда расстегнул две верхние пуговицы и закатал рукава по локоть, стало немного легче дышать. О возбуждении не шло и речи вообще, после таких-то вывертов. Вышел Данил из ванной в домашних штанах и футболке, смущенный и растерянный. — Прости за это, — пробормотал он, как-то виновато уткнувшись лбом мне в плечо, — мне нравятся мужчины твоего типажа, но они обычно очень... Нетерпеливы. Я из рамок типажа не особо выбиваюсь — когда дело доходит до постели, я не реагирую на все смущенные и "я-не-такая" попытки меня остановить, если вижу, что меня хотят. А на этом вот прямо диване меня только что хотели так, что я бы и в душ не пустил, если бы были навыки, как трахать парней в зад. — Как же тебе повезло, что я просто не в теме гомоебли, — фыркнул я, поглаживая его по спине, теплого, почти горячего после душа, — сам дико нервничаю и побаиваюсь, так что первые разы исключительно на тебе. — Я думал как раз наоборот, — не удержавшись, я чмокнул его в красный кончик уха, господи, ну что за прелесть, и это вот он мне вчера так умело дрочил? — но что ты все-таки подразумеваешь под "трогать"? — А что там еще можно подразумевать? — я через футболку огладил его острые лопатки. Если честно, вечность бы так с ним стоял и обнимался. — Трогать буду, прикасаться, гладить, как хочешь назови. Отлепившись от меня, Данил ухватился за мое запястье и потянул за собой. В спальню. В слабом свете фонарей можно было неплохо ориентироваться, но я хотел смотреть, видеть все детали до единой, так что щелкнул выключателем. Выглядящий несколько потерянным парень присел на край кровати — меня такое устраивало, даже более чем. Зарывшись пальцами в мягкие тонкие волосы, я пропустил их сквозь пальцы, взлохматил, снова пригладил. Подушечками пальцев очертил форму ушей, провел по гладкой коже за ними вдоль линии роста волос. Блондин сидел, запрокинув голову, и смотрел мне в лицо, тоже с какой-то жадностью. Видимо, нравится смотреть, как я им любуюсь. У него фетиш на самого себя? Маленький эгоист. Больше всего в его лице меня интересовали глаза и губы, но глаза трогать такими дрожащими руками опасно, так что я уделил внимание губам. Коснувшись нижней большим пальцем, я чуть придавил ее, сминая, оттягивая в сторону. Мягкая, бледная, в трещинках и морщинках — сегодня я зацелую ее до красноты. Приоткрыв рот, Данил легко дал мне потрогать и там. Чуть шершавый мягкий язык скользил по пальцам, сбивая, но одергивать я и не спешил. Ровная кромка белых зубов чуть царапнула подушечки, и гладкая скользкая внутренняя поверхность щеки создала прекрасный контраст. Наклонившись, я лизнул эти чудесные губы, едва успев вытащить пальцы, сгреб в кулак его футболку, чтобы потянулся ко мне, ближе, поцеловал глубже, чтобы снял ее к чертям собачьим. Отбросив ненужную вещь, я огладил теплые слегка костлявые плечи — практически никаких мышц, но не выглядит дистрофиком. Просто хочется немного накормить. Усмехнувшись своим мыслям, я уперся коленом в матрас, шире разводя его ноги, повел им в сторону, отклоняя парня назад. Он послушно улегся, обвивая меня бедрами, доверчиво и вольготно раскинулся, раскрасневшийся и довольный моими жадными взглядами. Огладив жесткую и жилистую шею, я не удовлетворился и приник к ней ртом. Вылизал широкими мазками всю — от ключиц до линии челюсти, от уха до уха. Ушам тоже досталось, и за ушами. — Хочу пометить, — хрипло прошептал я ему в ухо, — всю. — Блять... — вцепившись мне в плечи, впиваясь пальцами так, что я невольно поморщился, он ближе прижал меня к себе ногами. — Долго будет сходить... Тоже хочет, но да, это неприлично. К счастью, шея — не единственное красивое место на его теле. Простор для действий меня несказанно радовал. Вылизывая одно плечо, я мог ощупью исследовать другое. С тонкой нежной кожей ключиц я был осторожен, только целовал и засасывал, но выше, на плечах уже позволял себе крепкие укусы. Данил тихо постанывал, почти всхлипывал, цепляясь за меня и вскидывая таз, чтобы потереться стояком. Он жмурился так, что светлые ресницы трепетали, прикусывал губы. Я приревновал и, перебираясь от одного плеча к другому, долго целовал их, глубоко, практически вылизывая горячий рот. На этом плече уже была моя метка — такая же яркая, как на утренней фотографии. Блондин крепче обнял меня за шею одной рукой, второй скользнул вниз, забрался в штаны. Усмехнувшись, я легонько подул на только что оставленный засос — он вздрогнул и покрылся мурашками. Правда, вдоволь ощупав одно плечо, ко второму я немного утратил интерес, так что перебрался пониже — к груди. Облизывая расходящиеся от грудины дуги ребер, я прощупывал их языком и с силой проводил в промежутках подушечками пальцев. Казалось, что они поддаются, прогибаются внутрь от малейшего давления, и это сводило меня с ума. Голубые венки пульсировали, стоило только прижать, ощутимо и часто толкали в ответ. Прижимая к его груди ладонь, я кончиками пальцев подцеплял и дразнил бледный сосок, вылизывая чуть выше пупка, в ложбинке пресса. Кожа тут была мягче, слегка солоноватой — Данил весь взмок. Я не обратил внимания, когда его рука вынырнула из штанов, пусть делает, что хочет. И я тоже буду делать, что хочу. От механического звука затвора я вздрогнул. — Блять, — шикнул парень, смущенно прикусил губу. Отобрав у него телефон, я небрежно плюхнул его рядом, выпрямился. Без особых церемоний стянув с него штаны вместе с бельем, я выбросил их за пределы кровати и снова устроил его широко разведенные ноги у себя на бедрах. Фотография с моего ракурса получилась потрясающей, но руки тряслись, я долго пытался удержать фокус. Данил успел покраснеть, напрячься, и вздрогнул всем телом, когда я показал ему результат, едва ли не под нос сунул. — Видишь? — прохрипел я. — Посмотри, какой ты красивый. Чертово произведение искусства, блять, и я убью каждого, кто это увидит. Он смотрел на себя, возбужденного, призывно раздвинувшего ноги, и, кажется, отдавал богу душу от удовольствия, ебаный визуал. Отбросив телефон, я поцеловал его, наталкиваясь на сумасшедший ответ, обхватил его член ладонью — и Данил кончил с протяжным низким стоном, что-то затрещало. Моя рубашка, ну заебись. Да и похуй. Пока он пытался отдышаться, я снова сел на пятки, расстегнул окончательно и стряхнул порванную на плечевом шве вещь. — Прости, — кое-как выдавил блондин, дрожащей рукой медленно потирая лицо. — Забудь, — мотнув головой, я положил ладони ему на колени, — ты же не думаешь, что "с головы до ног" было гиперболой? — Я не фанат фут-фетишизма, — слабо улыбнулся он, — и боюсь щекотки. А я смотрел на него и не мог отвести взгляд. Все засосы и укусы налились цветом, покраснели даже места обычных поцелуев на груди и животе. Он тяжело дышал, приоткрыв зацелованный рот, не пытался поправить растрепанные волосы и вид имел на редкость затраханный. Просто невозможно. — Тогда начнем повыше, — не прекращая рассматривать очень подробную карту поцелуев на его теле, я мягко помассировал под коленями, огладил бедра по наружней стороне, перебрался на внутреннюю. Острые тазовые косточки оказались довольно чувствительным местом — у него снова начал вставать. Я наклонился, целуя их. Хотел было лизнуть и член, но не ощутил в себе готовности нырять так быстро в гейские омуты, так что решил с этим повременить. Зато заметил кое-что потрясающе интересное. Еще одну родинку. Понятно, почему не заметил ее на фотографиях — она на лобке, правее и чуть выше основания члена и вот сейчас, когда бедро приподнято, почти прячется в складке кожи. Тоже крупная, округлая, шероховатая — я вылизывал ее так долго и тщательно, что она будто отпечаталась на языке. Данил прогнулся в пояснице, когда я ласково прикусил нежную кожу, и я остро захотел увидеть его спину. Шалый и очень податливый парень без вопросов дал перевернуть себя на живот, только чуть приподнял бедра, давая место стояку между животом и постелью. И так он выглядел еще тоньше, как будто можно переломить одним движением. Глубокие ямочки на пояснице, такая же глубокая ложбинка позвоночника — я вылизал все, с жадностью прикусывая. Я обязательно трахну его сзади, чтобы видеть эти движения лопаток, эти выступающие позвонки на шее и аккуратные округлые ягодицы. В голове стало так туманно и пусто, что я поторопился завершить осмотр — снова перевернул его, притерся пахом, расстегнул брюки. Поймал его руку, тянущуюся вниз, широко мазнул языком по внутренней стороне запястья. — Блять, срочно назови меня как-нибудь, — лихорадочно пробормотал блондин, всем телом подрагивая и сжимая горячими пальцами оба члена, — чтобы мне понравилось. Он любит отдавать контроль, становиться ведомым, любит, когда его нежат и зацеловывают, гладят, ласкают. Легко выбрать. — А что, без этого, — я прошелся языком по его ладони, по внутренней стороне потрясающих длинных пальцев, — ты не кончишь, детка? И он кончил, глубоко протолкнув два пальца мне в рот. И от ощущения их на языке, от его вымученного гортанного стона и сжавшейся на члене руки я тоже кончил, не испытав, впрочем, особенного удовлетворения. Это был не секс. Я трогал его, гладил, целовал, изучал, и от успешности изучения мне было гораздо приятнее. Устало пристроившись рядом с ним, я потянулся, повел ноющим плечом, чувствуя себя сытым и довольным, как кот, наевшийся сметаны. Меньше всего хотелось сейчас вставать и ехать домой, но надо. Тем более, что завтра переться в офис на совещание с утра пораньше. — Ты не говорил, кстати, что будешь трогать языком, — еле слышно пробормотал Данил, прижимаясь ко мне поближе и довольно жмурясь от поглаживания по волосам. — Сюрприз, — улыбнулся я, чмокнул его в макушку, — устал? — он еле заметно кивнул. — Останься сегодня, — я поджал губы. Хотелось бы, черт, но нет, — пожалуйста, — вздохнув, я покачал головой и потерся носом о висок, — тогда хотя бы пока я не усну. Это уже в моих силах. Да и не пришлось долго ждать, в принципе. Осторожно поднявшись, я подложил ему под голову подушку, вытер живот его же футболкой, накрыл одеялом и не удержался, мягко поцеловал в губы на прощание. Убрал остатки торта в холодильник, выбросил пустые стаканы, натянул порванную рубашку, пиджак, обулся, выключил везде свет и тихонько захлопнул за собой дверь. От того, что приходилось уходить, было неприятно пусто где-то в солнечном сплетении, так что я по пути к машине заказал еще одну ортопедическую подушку, чтобы больше не приходилось посреди ночи ехать домой.