Очаровательный Человек

Тьма сгущалась. Она забирала всё без остатка, чувства и мысли, и оставляла на их месте звенящую пустоту. Но пустоту легко заполнить. Табак, карты, алкоголь, поцелуи, разговоры, случайные связи — есть столько чудесных способов унять завывающую бездну внутри себя. Беда лишь в том, что получается сделать это ненадолго, на день или два при лучшем исходе. Ведь только появится чувство, что жизнь — невероятный дар, который хочется лелеять и крепко держать в руках, чтобы не дать ускользнуть и минуте, не провести и мгновения, не наполняя тело всевозможными удовольствиями, как пучина печали поглотит беззаботность и недолгую эйфорию, а тьма начнёт расползаться всё быстрее и станет куда мрачнее и непрогляднее, чем была до этого. И вновь Джон оказывался в крохотной, сырой, тесной, удушающей комнате. На простынях, что не меняли неделями. Рядом с очередным миловидным, обнажённым, но таким безразличным ему незнакомцем. В другие дни его окружали пустые бутылки, а в комнате стоял запах гари и табака, который сам Лоуренс уже не замечал, ведь давно пропитался им насквозь, но любой другой человек, оказавшись в его обители вселенского уныния, не мог не сморщить лицо в брезгливой гримасе. Прерывать эту гедонистическую эпопею не было ни сил, ни желания. Стремиться не к чему — амбиций не осталось. Терять нечего — всё давно потеряно. И раз уж не было желания менять приземлённый, бессмысленный образ жизни, не было ни надежды, ни целей, в голове неизменно всплывали мысли о том, чтобы и вовсе оборвать это жалкое существование. Но Джон пресекал эти мысли. Порой, в моменты совершенной беспомощности, когда не получалось контролировать ход мрачных размышлений и ненависть к себе, а табака и алкоголя под рукой не было, Лоуренс бросал взгляд на бритву, блестящую, острую, и не всегда мог противостоять соблазну изрисовать предплечье кровавыми полосами. Иногда он впивался в кожу ногтями, раздирая кожу рук, груди, бёдер, оставлял на ней красные следы, которые были менее заметны, чем линии запёкшихся порезов, но долго напоминали о себе жгучей болью. Он не хотел умирать, никогда не проводил ножом вдоль вены, не прижимал лезвие слишком сильно. Эта боль лишь успокаивала, помогала опуститься на землю, и ненадолго вязкое и тёмное чувство в груди исчезало. Не было человека, который сказал бы ему остановиться, прежде чем на теле Лоуренса не осталось и единого нетронутого участка кожи. Ему казалось, что даже если бы такой человек и был, если бы кто-то попытался его отговорить, он бы не послушал. Это был его выбор. Его способ утихомирить чувства и боль душевную, заменяя её болью физической. Ему было больно до такой степени, что он уже не понимал, откуда эта боль исходила. Столько всего, столько причин, столько несуразиц навалились, и он не понимал, как с ними справляться. Хотелось опустить руки. Смысл бороться, если он всегда оказывался в том же месте, в этой тёмной пучине, которая держит на цепях и не желает отпускать? Ему так надоело вырываться оттуда, что он предпочёл бы остаться на дне, не шевелиться, не дёргаться, не пытаться скинуть оковы, которые крепко сжимали его запястья, плотно обхватили шею и не давали дышать. Казалось, это всё, что ему осталось: сидеть в темноте, позволить ей пробраться внутрь него, залить лёгкие этой тягучей, липкой, черной жидкостью, потушить тусклый огонь надежды. Но огонь не хотел гаснуть. Он светил, несмотря на все слёзы и кровь, которыми он его заливал. Огонь не гас, он не хотел исчезнуть. И вот где-то вверху Джон видел тонкий, едва заметный луч. Он протягивал к нему руку, ладонь озаряли блики. Кожа блестела под этим крохотным источником света. Может, не всё ещё кончено? Если даже в эту бездну прорывается свет, может, у него ещё есть шанс выбраться? И слёзы струились из его глаз. Он не хотел оставаться во мгле. Не сейчас, у него ещё будет вечность, чтобы провести её в подобном мраке. Он выбирался отсюда и прежде. И пусть ему казалось, что всё безнадежно и тщетно, тогда он нашёл выход. Он жил в свете, который ослеплял его, улыбка не сходила с его лица, жизнь казалась чудом, а о тьме он и не думал. И эти короткие мгновения, проведенные в лучах солнца, стоили долгих лет в слепоте и боли. Постоянно в его памяти всплывали медные волосы, тёмная лазурь, тепло рук и тихий, нежный голос, который неизменно напоминал, что всё будет в порядке. Лоуренс не хотел помнить плохого. Он помнил заботу, моменты радости и беспечности, ради которых он прошёл бы этот путь вновь, потерял всё, что имел, но при этом обрёл что-то новое. Что-то бесценное и важное. Он помнил об обещании, которое дал долгие месяцы назад. Казалось, что это было в другой жизни. Но Джон не мог не сдержать своих слов. Да, возможно, он вновь окажется здесь, в одиночестве и унынии. Возможно, свет уже не озарит его лицо, как прежде. Но вдруг ему повезёт? Он даст себе шанс. Очередной шанс, веру в который разжигал уголёк надежды. Он часто опускал руки в своей жизни. Каждый раз казалось, что впереди ничего не ждёт, но каждый раз каким-то образом на него обрушивался солнечный свет и давал силы идти дальше. Если бы раньше он так и остался во мраке, не дал себе возможности попытаться ещё раз, то не познал бы столько прекрасного, волшебного, не увидел бы светлые стороны этого таинственного мира, не открыл бы новое в себе, не узнал бы, какой может быть жизнь. Легко сидеть на дне и утопать в печали. Для этого ничего не нужно делать. Выбраться из тьмы куда труднее. И самое сложное — сделать первый шаг. И Джон не мог не попытаться. Он дал обещание, а сдержать его было меньшим, что он мог сделать в благодарность человеку, который подарил ему и мир, и солнце, и принятие.

***

Лучи закатного майского солнца уже не припекали так сильно, как днём. Лёгкий ветер наполнял Нью-Йорк свежестью, воздух полнился влагой, что впечаталась в мощёные дороги после дождя. За долгое время у Джона впервые выдался свободный вечер, и вот он уже часами слонялся по улицам, пока на город начали медленно опускаться сумерки. Надо было идти домой, ноги уже зудели от долгой ходьбы, но он никак не хотел, чтобы его прогулка заканчивалась. Он продолжал блуждать по знакомым улицам, глядя на серые фасады зданий, серые мощеные дороги, серый кафтан, рыжую копну волос... Джон замер посреди улицы, сердце пропустило несколько ударов. В голове гудел рой мыслей, всё нутро волнительно сжималось. Он не мог поверить, не мог осознать. Какое-то время он так и стоял на месте, но вскоре ринулся вперёд, желая увидеть, убедиться. На его лице непроизвольно загорелась улыбка. — Александр! Он шёл впереди, но не обернулся. Может, не услышал, пусть и был недалеко. Лоуренс знал, что не мог ошибиться, бежал к нему, сердце оглушительно стучало, он вновь крикнул: — Александр! Минуя прохожих, Лоуренс быстро догнал его и положил руку ему на плечо. Тот вздрогнул, весь напрягся, резко обернулся. Джон растерянно улыбался. Это был он. Лазурные глаза удивлённо смотрели на Лоуренса, на бледной коже горели веснушки, тонкие губы приоткрыты, точно он хотел что-то сказать, но не мог подобрать слов. Джон тоже не знал, что говорить. Волна удивления, облегчения накрыла его с головой, лишала дара речи. Они стояли, смотрели друг на друга широко раскрытыми глазами. Наконец к Джону вернулся голос: — Здравствуй, — произнёс Джон, всё не мог поверить, что это правда он, из крови и плоти, прямо перед ним. — Здравствуй, — отозвался Гамильтон и слабая улыбка наконец коснулась его губ. От этой улыбки Лоуренсу стало спокойней. Подчиняясь желанию, он подался вперёд, заключая растерянного Александра в объятья. Гамильтон даже не сразу обнял его в ответ, но когда всё же положил руки ему на спину, Джону казалось, что он задохнётся от того, как же крепко Александр прижал его к себе. Нос Лоуренса щекотали его волосы, выглядывающие из-под шляпы, и он зажмурил глаза и сделал глубокий вдох, когда почувствовал всё тот же ненавязчивый запах чернил. Джон поражался, что сквозь года он оставался неизменным. — Я и не думал, что вновь увижу тебя, — произнёс Лоуренс, медленно отстраняясь от него. Гамильтон широко улыбался, оглядывал Джона с ног до головы, вцепившись в его запястья, словно тоже пытался убедиться, что перед ним не призрак. Он изменился. Джон помнил абсолютно каждую черту его лица и теперь замечал детали, что не совпадали с запечатлённым в памяти образом. Скулы, подбородок заострились, слабые морщины виднелись на переносице, лбу, в уголках глаз. Он выглядел безгранично уставшим. Прошло три года, но Гамильтон казался куда старше, чем мог предполагать Джон. Ему стало интересно, какие перемены в нём мог заметить Александр. — Что занесло тебя в Нью-Йорк? — Я приезжаю сюда каждый год, — спокойно произнёс Гамильтон. — В годовщину. К матери. Джон сжал губы, медленно кивнул. Александр слабо улыбнулся, явно не желая заострять внимание на этой теме, и, наконец отпустив руки Лоуренса, в которые вцепился мёртвой хваткой, быстро спросил: — Как ты? — Я в порядке, — сказал он, чувствуя, что в груди разливается приятное тепло. От осознания, что Лоуренс мог сказать этот короткий ответ спокойно, уверенно, искренне, и эти слова в действительности описывали всё, что он чувствовал, уголки его губ невольно поднимались вверх. — Работаешь? — Скорее подрабатываю. Приходится совмещать с учёбой. — Вот как! — брови Гамильтона взметнулись вверх. — Да, — рассмеялся Лоуренс. — В прошлом году поступил в медицинскую школу при Королевском Колледже. Не думал, что меня примут, но... Как видишь, всё получилось. — Боже, Джон, поздравляю! — улыбался Гамильтон, схватив его за плечи. — Я знал, я говорил, что всё так и будет. В груди Лоуренса металась волнительная радость. Его всё ещё согревало тепло их неожиданной встречи, которую он не до конца осознал. Он не верил, что вновь видел эту улыбку, слышал этот смех. Было странно, что его другая, прошлая жизнь, которой принадлежал Александр, столкнулась с новой. Казалось, Джон попал в какой-то чудный сон, слишком хороший, чтобы быть реальностью. — Не хочешь выпить? — предложил Александр. — За встречу? На мгновение в голову Джона закралось сомнение, но он быстро отогнал глупые мысли. Они просто выпьют за встречу. Это ничего не значит. Незачем было оглядываться на прошлое. У них давно уже совершенно иные жизни. По дороге в ближайшую таверну они не говорили ничего, шли рядом, и эта тишина опустила Джона на землю и отрезвила, словно удар пощёчины. Они не могли вести себя как старые знакомые. Можно было играть, притворяться, но воспоминания медленно накрывали Лоуренса, и он был уверен, что то же самое происходило с Александром. В одно мгновение всё показалось неправильным, абсурдным. Разве можно было делать вид, что ничего не было? В первые минуты, поражённые и не до конца верящие в реальность происходящего, они могли кинуться в объятья друг друга, улыбаться и радоваться встрече. Но возможно ли было удержать это настроение на целый вечер? Джон совершенно не желал вспоминать прошлое, хотя и понимал, что это невозможно. Но он решил держаться как можно дольше, строить из себя старого друга, который искренне интересуется, что же случилось с приятелем за всё время их разлуки, поэтому поспешил разорвать затянувшееся молчание: — И как жизнь в Бостоне? — Неплохо, — произнёс Александр после небольшой паузы, глядя себе под ноги. — Работаю в крупной конторе, платят там прилично. Мне не на что жаловаться. — А как же типография? — Как-то не срослось, — пожал плечами он. Раскрывать какие-либо детали Гамильтон явно не желал, поэтому Лоуренс решил не допытываться и сказал: — Но, может, в будущем ещё всё получится? — Возможно. Они вошли внутрь крохотного здания, и в нос сразу ударил запах алкоголя и пота. В таверне было жарко, посетителей собралось слишком много. Раздавались разъярённые мужские крики, в ближайшее время вполне можно было ожидать драку. Джона накрыло отвращение. Может, он просто отвык от таверн, забыл этот дух и атмосферу. Глубоко в душе он даже надеялся, чтобы им не нашлось свободного столика, и тогда они пойдут искать заведение получше или же вовсе откажутся от затеи выпить. Но Гамильтону удалось найти как раз два свободных места в углу таверны. К ним вскоре подошла девушка, уставшая и раздраженная с виду, выслушала заказ сквозь оглушающий хор голосов и быстро принесла им по кружке пива. Джон был рад, что Гамильтон не решил провести вечер за стаканом чего-нибудь крепкого, но его радость медленно отступала, когда он видел, как Александр с невероятной скоростью выпил свой напиток, а девушка вновь наполнила его кружку. — Ну рассказывай, — произнёс Гамильтон, — что жизнь преподнесла за эти годы? Джон опустил взгляд к своей кружке, растерянно пожал плечами. — Я и не знаю, с чего начать. Столько всего произошло за это время. — Как насчёт начать с самого начала? — тихо произнёс Гамильтон, его голос едва был слышен в шумной таверне. — Мне кажется, что эту часть как раз-таки стоит опустить, — хмыкнул Джон. Гамильтон заметно помрачнел. Он не стал задавать вопросов, сам всё прекрасно понимал. — А потом, — продолжил Лоуренс, — всё постепенно начало налаживаться. Мне даже написала Сара. Она была в курсе суда. Могу представить, как отец в красках описывал, какое я чудовище. Она тоже думала пресечь со мной общение, но поняла, что не может. Мы стали переписываться, хотя отец запретил ей это делать. В любом случае, он ни о чём не знает. Этим летом она зовёт меня к себе в Лондон. Когда освобожусь от учёбы, сразу же отправлюсь к ней. — Она всё-таки приняла тебя? — Она не до конца смирилась. Уверен, что она всё ещё лелеет надежду сосватать мне одну из своих лондонских подруг. Но она точно не желает вычёркивать меня из своей жизни, как это сделал отец. Гамильтон кивнул, опустив взгляд, сделал большой глоток из своей третьей кружки пива. — Значит, у тебя правда всё хорошо, — произнёс он. — Слухи тебя уже не донимают? — Почти. Иногда прошлое даёт свои отголоски. Бывает, что кто-то подойдёт, с вопросом или издёвкой... На это я уже давно не обращаю внимания. Я боялся, что из-за суда меня не примут в колледж. Но вступительные у меня были превосходными, поэтому... Всё обошлось. — И тебе нравится учёба? — Я чувствую, что я на своём месте, — слабо улыбнулся он. Джон допил остатки со дна кружки и отставил её в сторону. Он давно не пил, поэтому даже от такого незначительного количества алкоголя тело быстро наполнялось приятной слабостью, уходила скованность. Он смотрел на Александра, воображение рисовало картины прошлого, все моменты стремительно проносились перед ним. Он помнил всё. Всё хорошее и всё плохое. Но именно хорошее имело значение в тот момент. Джон чувствовал, что должен выразить Александру всё, что думал. Другой такой встречи могло и не быть. Они столкнулись случайно, Провидение дало эту возможность, и Лоуренсу казалось, что было бы кощунством не сказать Гамильтону того, что Джон носил в себе эти три года. Но только он хотел заговорить, как Александр спросил: — Ты ни о чём не жалеешь? — Что ты имеешь в виду? — слишком серьёзный тон Гамильтона заставил его напрячься. — У тебя не бывает моментов, когда ты пытаешься заснуть, но сон не приходит, и ты остаёшься один на один со своими мыслями, вспоминая каждый момент, когда ты оступился, думаешь о том, какой могла быть жизнь, если бы ты сделал всё по-другому... — Это свойственно всем нам, Александр. Конечно, я жалею о многом. — Ты жалеешь о том, что было между нами? Вопрос прозвучал резко, прямо в лоб, и ввёл Джона в ступор. Сразу у него не нашлось слов. Александр выглядел взволнованным, он переплёл пальцы, пытаясь унять дрожь в руках, но это не ускользнуло от взгляда Лоуренса. На лбу Гамильтона ярко выступили морщины, которые пару лет назад определённо были не так заметны. От его сосредоточенного взгляда Джону стало не по себе. Он знал, что всё придёт к этому. Призраки прошлого не могли их оставить просто так. Лоуренс вздохнул: — В каких-то моментах, да, жалею. Гамильтон медленно кивнул головой, тут же произнёс: — И в каких же? Сердце в груди Джона быстро стучало, от откинулся на спинку неудобного стула, отвёл взгляд. Он и сам желал полной откровенности, теперь было бессмысленно что-либо скрывать, поэтому он произнёс: — Жалею, что лгал тебе. Гамильтон хмыкнул. — Разве ты лгал? По-моему, в наших отношениях это занятие всецело лежало на моих плечах. Лоуренс бросил на него взгляд, слабо улыбнулся, но волнение всё ещё туго стягивало горло. Пересиливая себя, он продолжил: — Я лгал, Александр. И я жалею, что из-за моей лжи между нами всё закончилось именно так... резко, неправильно... Лоуренс положил руки на стол, наклонился к ближе к Александру. С каждой секундой лицо Гамильтона становилось всё мрачнее и беспокойнее, и Джону от этого становилось труднее говорить. — Тогда, насчёт Освальда. Это было глупо. Это было лишним. Я думал, что только это убедит тебя уехать в Бостон, но теперь мне кажется, что, наверное, и простого разговора хватило было. Гамильтон растерянно смотрел на него. Джон не мог выдержать его взгляд, сразу продолжил: — Нам двоим и так было трудно, а я ещё и решил всё оборвать как можно скорее и болезненнее, чтобы у тебя не осталось никаких сомнений насчёт Бостона. Я много думал об этом, и мне кажется, что ты бы всё равно оставил Нью-Йорк рано или поздно. Но если бы мы просто дали себе время, между нами всё наверняка было бы проще, и не осталось бы этого ужасного осадка. Александр как будто и не слушал его объяснений, в глазах стоял один лишь вопрос, который после долго он молчания он озвучил глухим голосом: — Но как же?... — Я знал, что одних слов не хватит, чтобы ты поверил. Да, я попросил Освальда, чтобы были какие-то доказательства, но больше он ко мне не прикоснулся. Гамильтон сжал губы, отведя взгляд в сторону. Сердце Джона билось всё отчаянней и гнетущее молчание его пугало сильнее всего. — Помимо этого, я ни о чём не жалею, Александр, — он мягко накрыл ладонью его руку. Гамильтон вздрогнул, но не смотрел на него. — Ты не представляешь, как я благодарен, что всё это было между нами. Если бы не ты, я не знаю, что со мной было бы. Ты дал мне понять, какой может быть жизнь. Благодаря тебе я понял, что со мной всё в порядке, что моя любовь не греховна, а сам я не ошибка. Я был слеп, а ты открыл мне глаза. Александр, только благодаря тебе я всё ещё здесь. За эти годы он часто представлял, как говорит эти слова Александру. Он боялся, что Гамильтон так никогда и не узнает, насколько же он благодарен ему. И вот, наконец, он сказал это. Но на душе не было легче. Джон смотрел на Гамильтона, на опущенные длинные ресницы, тонкие губы, пунцовый румянец, и хотел, чтобы и Александр поднял взгляд, просто смотрел на него, произнёс хоть что-то, но он продолжал молчать, глядя на пальцы Лоуренса, сжимающие его холодную руку. Джон продолжил, желая заполнить молчание между ними: — Теперь я понимаю, что всё, что случилось, было правильным. Так должно было быть. Прошло время, всё встало на свои места. Всё наладилось. У меня всё хорошо. У тебя всё хорошо. Разве ты не доволен своей жизнью в Бостоне? Гамильтон ухмыльнулся, слишком горько и ядовито. Джону стало не по себе. Он не знал, что делать. — Ты ведь ничего не рассказал о своей семейной жизни, — бодро произнёс Джон, пытаясь хоть как-то вывести Александр из его странного состояния. Лоуренс надеялся, что это лишь алкоголь, это он ввёл Гамильтона в ступор, а не их разговор. — Ты правда хочешь об этом слышать? — прозвучал безжизненный голос Александра, но уже это придало Джону сил. — Конечно! — его улыбка стала шире. — Как твоя жена? Может у тебя уже и дети есть? Или пока только в планах? Наконец Александр поднял взгляд, пустой и тёмный. Сердце Джона сжалось, ему казалось, что взглянула на него Медуза Горгона, потому что он не мог ни шевелиться, ни говорить, ни думать, ни дышать. — У меня нет детей, — Гамильтон натянул дрожащую улыбку. — И жены у меня нет. В общем-то, у меня никого нет. Звуки таверны, крики людей затихли, Джон ничего не слышал помимо громкого завывания ветра в ушах, видел только мертвенно-бледное лицо Гамильтона. Джон не узнавал человека перед собой. От его беззаботности, веселья ничего не осталось. Александр за мгновение постарел лет на десять. — Как... — голос Джона дрожал. — Как так получилось? Пальцы Лоуренса всё ещё сжимали руку Гамильтона, не давали ему отдалиться. Он сжимал её всё сильнее, не хотел отпускать. И рука Александра вдруг расслабилась, он позволил их пальцам переплестись. — Когда я приехал в Бостон, — тихо начал Гамильтон, опустив взгляд, — всё было прекрасно. Мы виделись почти каждый день, её семья время от времени приглашала меня на ужины, приёмы. Я нашёл подработку, снимал комнату вместе с каким-то студентом. Всё шло хорошо, как я и планировал. Спустя пару месяцев я решился сделать ей предложение. Сначала пошёл к её отцу, просить благословение. Но он отверг меня сразу. Джон нахмурил брови, удивлённо спросил: — Разве её родители плохо к тебе относились? — Я тоже думал, что нравлюсь им. Это действительно было так, они были не против моей компании, но... Я был хорош только в качестве друга, но не супруга их дочери. Её отец сказал мне прямо, что его не заботит капитал, должность, происхождение избранника его дочери. Хватило бы только чистой совести и доброго имени. По его мнению, этого у меня не было. — Из-за... — Да, именно из-за суда он отказал. И он дал понять, что в этом доме меня больше не желают видеть. — Но как же девушка? Она ведь была влюблена в тебя по уши. — Полагаю, с ней поговорил отец. Мы встречались с ней пару раз после, но я сразу почувствовал перемену в её отношении ко мне. Вскоре наше общение полностью прервалось. Да и долго она не страдала. Недавно я узнал, что она помолвлена. Во взгляде Джона читалось сожаление, которое он не мог выразить словами. Но к сожалению прибавлялась неприятная смесь чувств, разобраться в которых не получалось. — И что ты делал потом? — Если честно, вёл себя как последний идиот, — хмыкнул Гамильтон. — Меня часто звали на приёмы, и каждый вечер я проводил в отчаянных попытках найти одинокую девушку, которая стала бы заменой моей прошлой неудаче. Но это не шло на пользу моей репутации. Обо мне велось столько разговоров... Конечно же, всплыло и моё прошлое. Те, кто изначально находил мою компанию приятной, кто сам искал со мной общения, по итогу отвернулись от меня. Я стал посмешищем, дикарём, сыном шлюхи, бастардом и содомитом. Вскоре я перестал посещать какие-либо приёмы, да меня на них уже и не звали. А если я и получал редкие приглашения, то там меня ждали только в качестве объекта для перешёптываний и насмешек. Тогда я погрузился в работу, оборвал общение практически со всеми. Репутация мешала моей карьере, но я не оставлял попыток. — Ты сказал, что работаешь в крупной конторе. Выходит, что у тебя всё же получилось что-то сделать, — с надеждой в голосе произнёс Лоуренс. — Да, по счастливому стечению обстоятельств мне удалось заполучить должность в одном довольно престижном месте. Работы много, очень много, но... Я даже рад этому. Он замолчал, а Джон не знал, что сказать. Всё внутри него трепетало от услышанного. Кроме работы у Гамильтона не было ничего. Статус и доброе имя, за которыми Гамильтон рвался в Бостон, оказались недостижимы. Осознание этого невыносимым грузом обрушилось на плечи Джона. Когда к их столику в очередной раз подошла девушка с подносом, Гамильтон попросил принести стакан рома. Джон перебил его и попросил принести целую бутылку. Пока девушка несла выпивку, они не произнесли и слова, а Лоуренс только заметил, что до сих пор их пальцы были переплетены. Вскоре перед ними оказалась бутылка рома. Джон разлил тёмную жидкость по стаканам. Гамильтон мгновенно опустошил свой, Лоуренсу для этого потребовалось чуть больше времени. — Почему ты не вернулся в Нью-Йорк? — спросил Джон, вытирая влажные губы тыльной стороной ладони. — Было уже слишком поздно возвращаться. — Но если в Бостоне ничего не получилось, если тебя там ничто не держало, какой смысл там оставаться? Гамильтон наполнил свой стакан, сделал небольшой глоток, глядя на Джона исподлобья. — Я не мог вернуться, Джон, — хмуро произнёс он. — Но почему? Гамильтон допил оставшийся в стакане ром, смотрел на Лоуренса холодным мрачным взглядом. — Я боялся. Не знаю, что было для меня страшнее: вновь встретиться с тобой или больше никогда тебя не увидеть. Наверное, второе. Я боялся узнать что-то страшное. Чувство вины и без того пожирало меня. А если бы я узнал, что ты... — он замолчал, покачал головой, продолжил: — Знал бы ты, сколько бессонных ночей я провёл, размышляя, где ты, чем ты живёшь, что делаешь... Слабая улыбка коснулась губ Лоуренса. Он предполагал, что по количеству таких бессонных ночей Джон вполне мог сравняться с Александром. — Я рад, что мы встретились именно сейчас, — сказал Гамильтон. — Я рад, что у тебя всё в порядке. Пожалуй, одной проблемой в моей жизни станет меньше. Выпив ещё один стакан, Джон чувствовал, что тело ощущалось невесомым, очертания предметов расплывались, и одно он понимал наверняка: этот разговор и этот вечер стоило поскорее завершить. — Завтра утром у меня занятия, — произнёс он. — Мне стоит идти. Пока Лоуренс рылся в карманах в поисках денег за выпивку, Гамильтон резко спросил: — Могу я провести тебя? Джон замер, глядя на него оценивающим взглядом. Слова Александра уже давно путались, щёки пылали румянцем. Он был куда пьянее, чем сам Лоуренс, и скорее его стоило бы проводить до дома. Но Джон вздохнул, сказал: — Конечно. Снаружи давно стемнело. Покинув жаркую таверну, Лоуренс чересчур остро ощущал холодный ночной ветер, дрожь пробегала по коже, и он прятал руки в карманы и ускорял шаг, пока Гамильтон, пошатываясь и спотыкаясь, едва поспевал за ним. — Ты далеко отсюда живёшь? — спросил Александр, в попытках хоть как-то оборвать затянувшееся молчание. — Мои апартаменты в двадцати минутах отсюда. — Квартира хорошая? — Лучше той, которую сдавала миссис Кэннон, — хмыкнул Лоуренс. Он видел, что Александр опустил взгляд, его губы расплылись в улыбке. Джону становилось не по себе. Всё казалось таким неправильным. Их встреча, разговор — всё это было странным, словно этого и не должно было происходить. Лоуренс смотрел себе под ноги и хотел побыстрее оказаться в тёплой постели, уснуть, а утром проснуться с ощущением, что всё это было лишь сном. Гамильтон пытался вести какой-то разговор, но Лоуренс отвечал неохотно, большую часть дороги они молчали. Оставалось совсем немного, но время тянулось слишком медленно. Джон только и думал о том, чтобы скорее добраться до апартаментов, оставить Александра и вместе с этим отвязаться от поглощающего чувства вины, которые было невозможно выносить. Один вопрос твёрдо засел в голове: что было бы, если бы он не солгал насчёт Освальда? Остался бы Гамильтон в Нью-Йорке? Обрели бы они, медленно и постепенно, счастье вместе? Он не знал ответов на эти вопросы. Но одно он знал наверняка: если бы Александр остался в Нью-Йорке, он бы не ощутил унижений и полного крушения надежд, с которыми его встретил Бостон. Джон жил с твёрдым убеждением, что всё сделал правильно, спас Александра, а потом и себя. И теперь эта вера в собственную правоту разрушилась в одно мгновение. — Джон, — его серьёзный голос вырвал Лоуренса из мрачных размышлений, — я уже задавал этот вопрос, но задам его ещё раз. Ты о чём-нибудь жалеешь? — Ты ведь уже получил мой ответ, — сухо произнёс он, глядя на мощённую дорожку перед собой. — Да постой ты! — Гамильтон схватил его за руку, остановил, заставил взглянуть на себя. — Ответь ещё раз. Ты о чём-нибудь жалеешь? Александр тяжело дышал, тусклый свет от уличного фонаря падал на его лицо, глаза горели. Он крепко сжимал руку Лоуренса, переплёл их пальцы. Сердце в груди бешено стучало, голова была пуста, внутренности болезненно сжимались. Он не мог найти слов, смотрел на Александра и знал, что молчание его убивает. — Хорошо, ты не хочешь говорить, — кивнул головой Гамильтон, сокращая между ними расстояние. Джон невольно пятился назад, пока не уткнулся спиной в стену здания. Воздуха в лёгких не хватало. — Тогда скажу я. Я жалею о многом. Но больше всего на свете я жалею, что ко мне в голову пришла эта идиотская мысль о Бостоне. Я возомнил, что это земля обетованная, то, к чему стоит стремиться, ради чего приходится чем-то жертвовать. Я пожертвовал твоим доверием. Теперь я понимаю, что не должен был этого делать. Я оставил тебя, и моя жизнь пошла под откос. Ты дал мне всё, а я не ценил этого. Я солгал, предал тебя. Мысль о Бостоне затмила мне глаза. Я видел прекрасное будущее, бесконечные возможности, жил тем, чего нет, а о том, что имел, совершенно забыл. Я даже хотел остаться, но из-за этой истории про Освальда решил, что в Нью-Йорке мне не за что держаться. И я не виню тебя. Я понимаю, почему ты это сделал. Ты солгал, потому что я солгал. Вся вина лежит на мне. Из-за своей ошибки я потерял всё, но благодаря этому я понял: я уже был в земле обетованной, но не осознавал этого, добровольно покинул её в поисках лучшей жизни и за это был наказан. По-настоящему счастлив я был только с тобой, Джон. Всё это время, все три года я не прекращал думать о тебе. Глаза Лоуренса блестели, сквозь дрожащую дымку он смотрел на Александра, стоящего слишком близко, прижимающего его к холодной кирпичной стене, и не мог пошевелиться. Они оба тяжело дышали, делили между собой горячий воздух, не отводили друг от друга взгляд. Джон знал, к чему всё шло, колени дрожали. — Ты сказал, что не жалеешь ни о чём, что было между нами, — прошептал Александр ему в губы. — Это правда? Джон медленно кивнул, чувствуя, как рука Гамильтона нежно легла ему на щёку. Всё внутри него переворачивалось, трепетало от знакомых прикосновений, которые он слишком хорошо помнил. Он помнил, как руки Александра ощущались на его коже, помнил тепло его тела. Всё это было таким родным и неправильным одновременно. — Скажи, — молил он, — скажи, просто скажи, Джон... Гамильтон не договорил, но Лоуренс понимал, что именно он хотел от него услышать. Но горло Джона сжималось, он не мог произнести и слова. Его взгляд на мгновение опустился к приоткрытым губам Александра, мягким, нежным на вид. Он помнил, как эти губы прикасались к каждой части его тела, помнил это чувство, которое обволакивало целиком, поглощало, растворяло все мысли и проблемы. Неторопливо, осторожно Гамильтон подался вперёд, накрывая губы Лоуренса своими, возрождая воспоминания и чувства, которые никогда и не забывались. Джон ответил на поцелуй. С губ Александра сорвался удивлённый, облегчённый вздох, он обернул руку вокруг талии Лоуренса, прижимая его ближе к себе. Мягкие, медленные прикосновения губ, короткие вздохи, никакой спешки, резкости, жадного желания. Поцелуй робкий, осторожный, от его нежности у Джона кружилась голова. Лоуренс хотел запомнить его именно таким, трепетным и мягким. Пока не стало слишком поздно, пока Александр не попытался взять больше, чем Джон мог предложить, он положил руки на лицо Гамильтона, медленно разорвал поцелуй, соединяя их лбы. Александр взглянул на него, Лоуренс чувствовал его горячее дыхание на своих губах. Джон закрыл глаза, прошептал: — Нет, Александр... Он чувствовал, как Гамильтон обхватил его челюсть, осторожно уткнулся носом в его щёку, покрывал кожу долгими, нежными поцелуями, и Джон разрешал это. — Почему? — дрожащим голосом спросил Александр, целуя его в висок. Его волосы, навсегда впитавшие в себя аромат чернил, щекотали лицо Лоуренса, который не смог противиться соблазну и зарылся в них пальцами, притянул к себе его голову, уткнулся лицом в рыжие кудри. — Почему, Джон? — прошептал Гамильтон, пока его руки блуждали по спине Лоуренса. Александр отстранился, чтобы посмотреть на него. Блестящими глазами он изучал лицо Лоуренса и вдруг произнёс: — У тебя кто-то есть. Он не спрашивал, но Лоуренс всё равно кивнул, слабо улыбнувшись тому, как легко Александр читал его, словно проникал прямиком в его голову. Всё ещё прикасаясь к нему, Джон почувствовал, как Гамильтон вздрогнул. — И я не хочу терять то, что нашёл, — произнёс Лоуренс. Александр сжал губы, подался вперёд и прильнул к груди Джона, положив руки ему на спину. Лоуренс тут же обхватил его в ответ, прижался щекой к его волосам, гладил его голову. — Ты счастлив с ним? — Счастлив, — без промедления ответил Лоуренс. — Это так же, как было между нами? — Не думаю, — Джон улыбнулся. — Это по-другому. Хотя я не могу сравнивать такие вещи. Лоуренс чувствовал, как быстро билось сердце в груди Гамильтона. Александр дрожал в его руках, обжигал своим дыханием его шею. — Я боялся, — шептал Гамильтон, — что разрушил твою жизнь. Из-за меня ты потерял всё, что имел, столько несчастий ты пережил по моей вине... — Ты дал мне новую жизнь, — улыбнулся Джон, мягко перебирая его волосы между пальцами. — И жизнь, которая у меня сейчас, куда счастливее той, что была до тебя. С губ Гамильтона сорвался смешок, он взглянул в глаза Лоуренсу. — Дождусь ли я своей новой жизни? Джон нахмурил брови, осторожно убирал пряди за ухо Александра, когда тот продолжил: — Каждый раз, когда мне кажется, что я наконец обрёл счастье, все беды остались позади, в одно мгновение всё становится хуже, чем когда-либо. И я вновь оказываюсь на самом дне, в одиночестве. Похоже, Провидение меня ненавидит. — Ты считаешь, что таков только твой путь? — ухмыльнулся Джон. — Свой путь ты представляешь так же? — Мне кажется, это путь каждого. Вся наша жизнь — это взлёты и падения, которые бесконечно чередуются. — И что же нас ожидает в конце? Взлёт или падение? — Полагаю, что это зависит от тебя. Гамильтон улыбнулся, опустил взгляд и вдруг звонко рассмеялся: — Разве мы не слишком пьяны для таких разговоров? — Мы достаточно пьяны именно для таких разговоров. Тихий смех обернулся в молчание, но неловкости в нём не было. Было тихо, слишком тихо, слышно только их дыхание. Уткнувшись в шею Джона, Александр сильнее сжал его в своих объятьях, сближая их тела настолько, насколько это только было возможно. Лоуренс обнимал его в ответ с такой же силой, обращая взгляд вверх, на звёздное небо над их головами. Только звёзды, далёкие и молчаливые, видели их, слышали их разговор, чувствовали их смятение и тихое, недолгое счастье, которое не хотелось больше ни с кем делить. — Когда ты едешь обратно? — прошептал Джон. Александр не отвечал, поэтому Лоуренс быстро продолжил: — Можем мы встретиться завтра? — Нет, Джон... — Тогда оставишь мне свой адрес? Или же я оставлю свой. Прошу, напиши мне, как вернёшься в Бостон. — Не думаю, что это хорошая идея. Александр отстранился от его груди, чтобы взглянуть в глаза, но руки всё ещё лежали на талии Лоуренса. Гамильтон говорил тихо и медленно: — Ты сам сказал, что у тебя новая жизнь, Джон. И у меня другая жизнь. Мы встретились случайно, и эта встреча ничего не меняет. Я рад, что увидел тебя, что ты счастлив. Знать больше мне ни к чему. И я не хочу жить воспоминаниями и мыслями о том, как всё могло бы быть. Это пытка, Джон, которую наверняка испытал и ты. Неужели ты правда хочешь писать мне и притворяться, что мы старые добрые друзьями, которых роднят воспоминания о светлом, безоблачном прошлом? Для меня это жестокость, которую с твоей стороны я не выдержу. — Ты предпочтёшь полностью вычеркнуть меня из своей жизни и забыть всё? Мягко улыбнувшись, Александр сделал шаг назад, держал руки Джона в своих, нежно гладил большим пальцем тыльную сторону его ладони и, глядя прямо в глаза, сказал: — Я не забуду. И не хочу забыть. Я хотел возродить из пепла то, что собственноручно уничтожил годы назад, но... Тебе это не нужно. И, пожалуй, это правильно. Наверное, это не нужно и мне. Я просто люблю копаться в прошлом, мечтая о временах, когда чувствовал счастье. И поверь, если я буду получать от тебя письма, надежда внутри меня будет с каждым днём гореть всё сильнее, а это убьёт меня. Прошу, не давай мне надежду, коварнейшую из бед. Джон в отчаянии прошептал: — Значит, я больше тебя не увижу. — Хотелось бы, чтобы это было так. Но кто знает, как ещё Провидение решит поиздеваться над нами? — хмыкнул он. Не отводя от него глаз, Александр отпустил руки Джона, сделал несколько шагов назад, затем развернулся и медленно, непоколебимо шёл по блестящей после дождя дороге, достиг поворота и вот-вот должен был навсегда скрыться за рядом серых зданий, но резко остановился. Он обернулся. Его бледное лицо, лишённое маски уверенности и спокойствия, выражало все трепещущие чувства разом и одно лишь желание: увидеть. И он увидел, но Джон стремительно отступал вглубь затянутой ночной мглой части улицы, не освещённой ни тусклыми фонарями, ни светом свечей из окон. Тьма полностью окутала его фигуру, скрыла от глаз Александра, который продолжал отчаянно вглядываться в темноту. Укрываясь всё глубже в бездну мрака, с губ Джона сорвалось дрожащее, последнее "прости", которое едва ли достигло слуха Александра.