Совместная операция

Когда Отабек вернулся, Юра болтал ногами в воде и смотрел, как за речкой, прямо в перерезанный красным и желтым лес, садится солнце. Он поднял голову только, когда Отабек подошел вплотную. — Нашел? — Да, в конце улицы, как и сказали. Последний дом. — Это хорошо, что последний. Меньше глаз, меньше риска. Видел там что-нибудь? — Сейчас нет, надо ждать темноты. Сам посмотреть не хочешь? — Нет. Распугаю ещё. Не хочу испортить веселье. — Так тебе это весело? — А? Нет. Не весело. Не то слово выбрал. Он наклонил голову, и волосы занавесили его лицо. Отабек обвел взглядом неширокую речку, хлипкий деревянный мостик с расшатанными перилами над самой водой, поставил на мостки сумку и сел рядом с Юрой, подогнув ноги. Не хотелось разуваться, мочить их в воде, согреть потом будет негде, а заболеть в октябре легко. — Тебе не холодно? — спросил он Юру, хотя знал, что тот не мерзнет почти никогда, а когда жалуется, что замерз, ему, на самом деле, хочется прижаться и полежать под одним одеялом. Холод там не при чем. Юра только усмехнулся, отбросил волосы за плечо и покосился на сумку. — Уже идешь? — Да, нужно время, чтобы подготовиться. Машину я закрыл, вот. Он, извернувшись, вытащил ключи из кармана и отдал Юре, Юра со звоном подбросил их на ладони. Улыбнулся и стал ещё моложе на вид, совсем-совсем мальчик. Хорошо, что Лилия его не видела, Отабек встречался с ней сам. Лилия Андреевна Барановская, заказчица, бывшая прима-балерина, нынешняя постановщица танцевальных спектаклей, хореограф, и вообще широко известная в творческих кругах личность. Отабек вычитал всё это уже потом, а тогда просто видел, что женщина состоятельная. Это бросалось в глаза, хотя из украшений на ней были только аккуратные серьги да тонкое кольцо из белого золота. Они встретились на летней площадке ресторана, хотя холодновато уже было сидеть на улице. Отабек жалел, что пришлось снять перчатки, но иначе было никак нельзя, неуважение. Лилию прохлада, похоже, совершенно не беспокоила, она иногда поправляла на плечах цвета слоновой кости палантин и обнимала пальцами чашку с чаем, но согревали её, судя по всему, волнение и некоторая неловкость. Как человек творческий, Лилия Барановская чувствовала очень тонко и очень честно, как человек русский, тянулась душою к корням, а корни, как водится, уходили в глухую деревню. Далекие такие корни, почти истаявшие за давностью лет — и тем не менее. — Вы там выросли? — спросил Отабек, когда Лилия вкратце обрисовала суть заказа. — Это имеет значение? — Возможно. Если место вас помнит. — Нет. Выросла я в ленинградской коммуналке, а в деревне жил когда-то мой прадед. Многим владел. От дома, разумеется, давно ничего не осталось, он был многажды перестроен, но я купила то здание, которое стоит на месте прадедовского дома. Дом госпожа Барановская планировала использовать как зимнюю резиденцию. Или летнюю. Или по настроению. Чтобы махнуть рукой как-нибудь вечером на городскую суету и по велению сердца и настроения сесть в тройку, в смысле, в личный автомобиль с водителем, и укатить слушать журчание речки, шелест ветра и крики деревенского петуха. Пару дней прохаживаться барыней по фруктовому саду или по сезону греться у очага с настоящим, не газовым огнем, чтобы, набравшись сил и спокойствия, возвернуться. Дом куплен аккурат прошлой осенью, с весны планировался ремонт, чтобы к нынешнему времени всё уже было готово: и очаг, и веранда с плетеными креслами, и неотличимый от городского санузел. — Но что-то пошло не так? Лилия кивнула больше своему отражению в чае, чем Отабеку. — Ни одна строительная бригада не задержалась. Я нанимала, как вы понимаете, людей с репутацией, однако же… — Понимаю, — заверил Отабек. Лилия приподняла уголок губ и коснулась нервными пальцами туго затянутых на затылке волос. — Я, несмотря на род занятий, — сказала она, — человек практичный и весьма приземленный. Признаюсь, я была раздосадована, даже зла, а после третьего случая пришла в полное негодование, но всё ещё далека была от того, чтобы… Чтобы поверить в это. — И вы поехали сами. С ночевкой? Не первый раз Отабек с этим сталкивался, не первый раз слушал эти истории: «Я не верю во все эти сказки, но, мать вашу, у меня до сих пор поджилки трясутся, как вспомню. Ты выгонишь это? Я заплачу!». Лилия кивнула — даже кивала она с достоинством, медленно, едва опуская голову, скорее обозначая движение — и случайно задела чашку кольцом, раздался тихий звон. — Да, я отправилась туда с ночевкой. К счастью, не одна. Это было… странно. Я не берусь давать этому определений. Думаю, вы, как профессионал, разберетесь лучше. Отабек, как и сама Лилия, мог похвастаться широкой известностью, правда, в кругах довольно узких. Он не афишировал ни свою деятельность, ни свои услуги, но заказчики неизменно сами находили его. В последнее время чаще, потому что он начал работать без осечек. Потому что начал работать не один. Но пока доходили до него, обычно успевали воспользоваться услугами модных экстрасенсов со студиями в центре города (у кого из клиентов хватало средств, конечно же), ясновидиц с хрустальными шарами и амулетами по сходной (а на деле заоблачной для фианита в металлической оправе) цене, гадалок на таро, а порой даже астрологов. Ну и тех, кто кличет себя экзорцистами, а на деле не видели вживую даже домового. — Вы уже обращались к кому-то, верно? — Это важно? — поджала губы Лилия. Ну да, разумеется, рациональной реалистке не к лицу обращаться за такого рода помощью, не говоря уже о том, чтобы обращаться не единожды. Особенно если пару раз уже надули. — Да, — заверил Отабек. — Коллеги, кхм, могли пользоваться разными методами, оставить следы, которые могут помешать мне в работе. — Не могу утверждать, что ничто вам не помешает. Во всяком случае, следы чужого вмешательства не могут быть опаснее… этого. Она так старательно избегала конкретики, что и под конец разговора Отабек не мог точно сказать, с чем именно ему предстоит столкнуться. Пришлось спросить напрямую. — Не знаю, — призналась Лилия. — Может быть, это призрак, дух, бес. Демон, дьявол, сам сатана. Но что-то обитает в этом доме, а мне этот дом нужен. И я намерена победить. Поговорим о цене. — Нет. Сначала работа, потом оплата. — Редкий подход, — Лилия даже позволила себе слегка улыбнуться. — Поскольку я не сомневаюсь в результате. Результат будет, тогда вы и сможете меня отблагодарить. Лилия, подумав, кивнула. Вряд ли кто-то из предшественников Отабека вернул ей аванс, а судя по её рассказу, аванс всеми был тут же спущен на водку. — Вы собираетесь ехать один? — Нет, у меня есть напарник. — Смею надеяться, у него есть опыт в такого рода вещах. Ага, подумал тогда Отабек. Вот так прямо. Действительно деловая и прямолинейная женщина, эта Лилия Барановская. Отабеку скоро исполнится двадцать два, а выглядит он, пожалуй, моложе, но вид Юры заказчицу уж точно не впечатлил бы, так что Отабек только кивнул и заверил её в полной компетентности их обоих, хотя у коллеги, разумеется, куда больше опыта. Занимательно, но он ни грамма не врал. — Надеюсь, — сказала Лилия на прощание, — ваш метод поможет. Она даже не спрашивала, что именно он собирается делать, и видно, слегка озадачилась тем, что он не напускал туману и не делал загадочный вид, намекая, что его силами случится нечто невероятно мистическое и тайное, недоступное простым смертным. Однако, вероятнее всего — во всяком случае, Отабек бы не удивился — решила, что замешано будет что-то национальное. К Отабеку нередко обращались в ожидании каких-то экзотических практик. Это трудно объяснить, но как среднестатистический американец видит нечто запретное и оттого сильное в магии индейцев, так среднестатистический русский, уже испробовавший православные молитвы и свечки из церкви втридорога, отчего-то думает, что настало время бурятских шаманов, татарских магов и казахских экзорцистов. Каково же было их разочарование, когда Отабек честно предупреждал, что дар достался ему от русской бабушки. Заказчики заметно сникали: опять святая вода и свечки. Нет, отвечал Отабек, это не помогает. Впрочем, важен ведь только результат, а результат обычно был положительным. В последний год и вовсе не «обычно», а «всегда». Потому что Юра. Потому что у Юры не случается осечек. Потому что с Юрой Отабека не посещает страх, как это нет-нет, да и случалось ранее. Он интересовался всем этим, мистическим, страшным, сколько помнил себя. А интересовался, потому что видел. На его счастье, не просто видел, а мог бороться. Солнце село, и сразу стало ощутимо прохладнее, Отабек подтянул шарф на подбородок. Юра так и сидел, ногами в воде. Над ними зажигались в бархатно-сером небе первые звезды. Будет ясная ночь. Безветренная. — Иди, — сказал Юра. Отабек поднялся, закинул на плечо сумку, задержался на секунду, чтобы поцеловать Юру в макушку. Тот прижался ему к колену, погладил замерзшую ногу и похлопал по голени, как коня: иди, иди. И Отабек пошел. Деревенька, в общем-то, пусть и не густонаселенная, не пустовала. В окнах зажглись огни. Девчонка в затертой куртке и расшнурованных кедах прогнала через улицу стаю гусей, за ней трусила рыжая собачонка. На противоположном заборе, косом от времени и ветров, сидел ослепительно-белый кот и вылизывал лапу. Он поглядел на Отабека, будто единственный заметил чужака, но тут же потерял к нему интерес. Через пять домов на скамейке сидела парочка стариков, дед, погромыхивая палкой, поднялся и шуганул высунувшуюся из ворот курицу. Перед последним домом, стоило шагнуть за невидимую черту, нависала прозрачным куполом тишина. Или Отабеку так показалось, просто дальше от людей, понятно, что меньше шума. Вот деревья шелестят под ветерком остатками листьев. Во дворе ни с того ни с сего что-то шумно посыпалось. Отабек достал из кармана связку ключей, отпер калитку. Сразу же за воротами высилась гора песка, а рядышком — щебня. Помимо дома строители должны были обустроить и двор, но до этого, как видно, не дошло. К дому змеилась только угадываемая в жухлой траве тропинка. По правую сторону, у забора, белел кирпичной стеной сарай, и выступали причудливо гнутые, словно навесом, трубы, бывший виноградник. По левую — гараж и примыкающее к нему строение, летняя кухня, наверное. За домом, в углу заброшенного сада, Отабек догадывался, можно отыскать и домик неизвестного архитектора. Возможно, Лилия Барановская даже не стала бы от него избавляться, а оставила, как экзотику. Сам дом не представлял из себя ничего особенного. Одноэтажный, хотя и довольно высокий. На хорошем фундаменте. Крытое каменное крыльцо высотой в две ступеньки. Новая крепкая дверь, которую ставили, наверняка, днем. Окна в изъеденных короедом наличниках, снятые ставни, на которые робко намекали оставшиеся ржавые петли. Кирпичный, добротный, если Отабек вообще что-то понимал в домах. Поверх первого этажа чердак под покатой крышей. Скорее всего, хозяйка планировала достроить второй этаж, потому что почему бы и нет, правда? Может, достроит, когда Отабек с Юрой сделают свою работу. Что-то посыпалось снова. Отабек обогнул крыльцо, заглянул за угол, присел, взял в руки треснувшую по экватору колючку и выковырял глянцевый гладкий плод. Каштаны. Юра как-то сказал, что вот такого же цвета у него, Отабека, глаза. Прошлой осенью это было, как раз в такое же время, каштаны падали. И желуди. И была деревенька наподобие этой, только в другой стороне. Дом встретил его глухой тишиной и холодом. Телефонный фонарик осветил длинный коридор, из которого в обе стороны выходили двери, и упирался он тоже в дверь, правда, снятую, так что свет попал немного и в комнату, выхватил из сумрака какую-то мебель. Отабек нашел тумблеры сразу у входа, включил пробки, и прямо над ним вспыхнула желтым светом голая лампочка. «Не суетись, — всегда напутствовал Юра, — веди себя, как ни в чем не бывало. Пусть они поймут, кто ты и к чему готовишься. Не прячься, не показывай страха, так им даже интереснее, они любят издеваться над самоуверенными. У нечисти тоже есть амбиции, и чувство превосходства их греет, серьезно. Так что дай им этого отхлебнуть полным черпаком. Рассчитаемся же!» Отабек вошел по-хозяйски, уверенно и спокойно. Разуваться не стал, но упаковал, поочередно поднимая ноги, ботинки в бахилы. Дом не жилой, да и натоптано тут до него порядочно, но душа не лежала ходить по комнатам в обуви. Юра не упускал случая за это его постебать, Отабек не обижался. Заодно и ноги согреются. Он методично исследовал дом. Дверь сразу направо от входа вела в маленькую, обложенную древним голубеньким кафелем комнатку, ни ванны, ни унитаза там не было, зато из стены торчали несколько труб, подтверждая догадку, что это и в самом деле условная ванная. Первая дверь налево привела на пустую веранду. У дальнего окна выделялась прямоугольником в полу крышка погреба, краска настолько облупилась, что уже нельзя было сказать, какого она некогда была цвета. В углу притулился маленький холодильник. Его не отключили от сети, и теперь, когда Отабек включил в доме электричество, он заворчал. Из холодильника сочился свет, будто кто-то подглядывал из приоткрытой дверцы. Не закрыли, чтобы не завонялся, обычное дело. Отабек выдернул вилку из розетки — понадобилось приложить усилия, розетка была старая и обнимала вилку так крепко, словно держала её в заложниках — и холодильник замолчал. Рядом с холодильником стоял непокрытый стол, Отабек из чистого любопытства надавил на него пальцами, стол качнулся, ножки скрипнули. Древний. Даже с ящичком с круглой ручкой. У бабушки такой был. Следующая по левой стороне дверь вела в пустую спальню, дверь напротив — в кухню. В хорошую деревенскую кухню с настоящей печкой. Отабек присел на корточки перед заржавленной дверцей, открыл, заглянул. Судя по саже, печку топили, и не так чтобы давно, в обозримом прошлом. Рабочие, очевидно. Летом выдалось пару холодных недель с дождями, хотели, наверное, заняться внутренней отделкой, но вряд ли их хватило больше, чем на одну ночь. Наверняка можно найти дрова в сарае, разжечь, погреть руки у огня, но Отабек представил, как начнет возиться с растопкой, сколько это отнимет времени, а дом за пару часов всё равно не прогреется. А вскоре после полуночи они с Юрой уже уедут домой. Тут и голову-то приклонить негде. Спальные места, однако же, нашлись. Из комнаты, в которую упирался общий коридор, выходила ещё одна. Довольно большая квадратная спальня со старой мебелью. К одной из стен прижался трехстворчатый шкаф. Отабек даже не стал отпирать его, зная, что ничего, кроме душераздирающего скрипа и пыли, не обнаружит. У противоположной, покрытой ковром стенки, рядком умостились две полуторные кровати и раскладушка. Несколько тумбочек, а в углу возле шкафа, далеко от окна, трюмо. Классическое бабушкино трюмо на толстеньких ножках, с тремя тусклыми от времени зеркалами. На таких обычно стоят шкатулки и керамические раскрашенные фигурки. Жутковатые такие, непропорциональные не пойми кто, Отабек из всех узнавал только распахнувших рот рыбок. Отабек глянул через плечо, и только огромный опыт помог сдержаться и не отпрянуть, не показать страха. Зеркало, как и положено зеркалу, точно отразило комнату и невысокую фигуру самого Отабека, в джинсах, куртке и любимом сером шарфе, только вместо головы на плечах его красовалась раскрашенная гжелью рожа. Вытянутая вперед звериная морда раскрывала белоснежную пасть, а в пасти сверкали керамические зубы. Отабек перехватил сумку, которую всё ещё держал в руке, и вышел в большую комнату. Большая комната полностью ему подходила. Мебели, кроме пары стульев и раскладного стола — которые есть у каждого уважающего себя постсоветского человека — там не было. На голых серых от пыли половицах лежали пара мешков алебастра, несколько банок краски, запакованный в целлофан валик, большая упаковка полиэтилена и пара пакетов, очевидно, со всякой строительной мелочью типа шпателей. Отабек пристроил сумку на один из стульев покрепче. Сложил пальцами запрещающий знак — в простонародье: дулю — и накрепко запретил себе думать о Юре. У каждой операции есть слабые места, а в их работе вот это — главное. Не выдать себя заранее. То есть не выдать по-настоящему. Нечисть считает себя самой хитрой, незачем её в этом разубеждать. А ведь сильная сволочь! Обычный бес не забирается в голову, пугает обывателя просто так: покажет страшную рожу, завоет, копытами затопочет. Бес посильнее пугает осмысленно, ориентируясь на человека, то есть, имеет сознание, а то, что имеет сознание, сложней обмануть. И изгнать. Что же, Отабек оставит ему что-нибудь. Неважное. Какой-нибудь детский страх. Уже окончательно стемнело, но, выглянув в окошко, Отабек наконец-таки обнаружил уличный туалет. Вон он, пристроился у самой рабицы на краю огорода. Под самым же окном торчал из земли железный кран в окружении разросшихся кустов, кажется, малины. Из малины на него смотрели в ответ полыхающим алым взглядом. Как же маленький Отабек боялся из-за этого смотреть в окно вечерами! Отабек отошел от окна. Спрятал концы шарфа под куртку, чтоб не мешались, и принялся разбирать сумку. Неизменный арсенал, как у бойца элитного подразделения, только вместо гранат — мешочки с солью, вместо бронежилета — мел, вместо баллончика со слезоточивым газом — святая вода, вместо ножей… ножи. Но не абы какие! Когда-то он всю зарплату за них отдал, потом месяц сидел на гречке и ходил пешком. Тогда он ещё верил, что это совсем не пустая трата. Качественные стальные ножи с серебряной оковкой и гравировкой на лезвиях. Недлинные, узкие, с гладкими ручками из осины. Они нравились Отабеку и просто так, без применения к делу, тем более в деле, как выяснилось, они помогают только самом простом. Достаточно сильная нечисть обходит их без труда, а со слабой есть способы справиться и попроще. Но не колбасу же ими резать, как Юра! Когда Отабек увидел это впервые, у него чуть сердце не выскочило. — Я взял, ничего? — спросил тот, как ни в чем не бывало, шлепая кружки сырокопченой колбасы на смазанный майонезом батон. — Они для работы, — только и выдавил Отабек. — Но их же целых шесть штук! Зачем тебе аж шесть штук? Тем более, смысл? Они даже домового нормального не удержат, не то что беса. Ну, если только совсем уж немощного. Я оставлю один, он удобный такой, можно? Так что ножей у Отабека осталось пять. Он прошел через коридор и воткнул два в косяки у входной двери. Всё равно тут будет ремонт, всё поменяют на новое. Ещё два воткнул в раму окна в большой комнате, и один, повертев в руках, вбил над межкомнатной дверью. Вода была уже не там, где он оставил. С комода бутылка перекочевала на мешок алебастра и лежала на боку, выпачканная. Пришлось натянуть перчатки, перед тем, как основательно окропить углы. С водой он прошелся по всем комнатам, заглянув на веранду и в кухню. Ему пока не мешали, не дергали, хотя наверняка ухахатывались, невидимые, и ждали из чистого любопытства, к каким ещё средствам прибегнет наивный человек. Времени всего-то семь вечера, до полуночи далеко, куда торопиться? Это раньше он торопился, хотелось скорее выманить, скорее сделать работу и быть свободным. Не спустя рукава, нет, просто к чему тянуть? Редко ведь попадается что-то действительно интересное. А так, разбушевавшийся домовой, призрак, неугомонный бес, которому не сидится в аду или который застрял, когда хозяева пытались выгнать его кустарными методами, и он теперь бесится и хулиганит хуже прежнего. Со сложным и интересным Отабек не торопился никогда. Юра отучил торопиться и с мелочью. — Ты не изгоняешь их насовсем, — сказал он сразу же, едва они стали работать вместе. — Ты это понимаешь? Ну выгнал ты его из этой квартиры, но не запечатал же, он в ад нырнул, отсиделся недолго и пошел куролесить по новой, не в это место, так в другое. — У меня не хватает сил убивать, — растерянно признался Отабек. — Пф, это вообще дано только избранным. Я не про то вообще. Не надо никого убивать, зачем, но шугануть так, чтоб из преисподней лет десять высунуться боялись — это нам по силам. Юра скромничал. По силам это было ему. Силами Отабека производилась только подготовка. Он снова вернулся в большую комнату, снял с комода и взвесил на ладони мешочек соли. Улыбнулся ностальгически. В детстве, когда болел, ему грели такими нос. Соль долго держит тепло. Мешочек надо было прижать к переносице и так сидеть, а чтобы Отабек не скучал, мама рассказывала ему истории. Нередко — о бабушке, своей матери, как за её помощью хоть раз да обращался каждый в родной деревне, каким уважением она пользовалась даже в сугубо атеистические советские времена. Нечисти-то плевать, что верят в неё, что нет, она знай себе существует да портит жизнь тому, до кого дотянется. Часто забавы ради, но нередко и из самого злого умысла, или натравленной будучи, или явившись взимать долги с умерших предков, до которых теперь уж не докопаться, и тогда цеплялась, с безнадеги, к живым наследникам. Отабек снова обошел комнаты и тщательно присыпал солью пыльные подоконники, не забыл задержаться и у входной двери, вытрусил там остатки. Соль самая обычная, поваренная, та самая, за которой дикие очереди, едва только пройдет слух, что вот-вот война и соли будет не достать. Знакомый геолог как-то объяснил Отабеку, что хлорид натрия — один из самых распространенных и устойчивых соединений на планете, так что бояться остаться без неё можно только, если не будет выхода к морю или хоть к соленому озеру. Словом, дешевле, чем святая вода, потому что ту ещё надо купить, а потом пилить в церковь. Нечисти, ясное дело, плевать, но что-то она всё равно чувствует, и побрызгать углы простой минералкой вообще не прокатывает. Отабек пробовал, Юра смеялся. Юра вообще смешливый, Отабек даже не ожидал. Когда они встретились первый раз, у того было очень серьезное, если не сказать суровое лицо. Они пересеклись взглядами на мгновение, и Отабек понял сразу: это не шутки. Но когда он бежал от опасности? Когда Отабек напомнил Юре о той встрече, Юра признался: — Ты мне не понравился. — Правда? Почему? — Слишком модный. — Что-о? — Модный и молодой. Обычно нормальные экзорцисты такие, ну, в возрасте. И жизнью потрепанные. Часто тетки, мужики редко долго выдерживают, так и гоняют мелких бесов из алкашей всю жизнь, а тетки порой ого-го дают жару! А ты ещё такой мелкий, несерьезный вообще на вид. Мне про тебя рассказали, и я просто пришел посмотреть, от нечего делать. С тех пор мало что изменилось, у Отабека и куртка та же, но в Юрином взгляде уже куда больше веры в его силы, чем в первую и даже во вторую, и третью встречи. Одна из самых важных Отабековых заслуг. В большой комнате он принялся, наконец, за настоящую работу. Выудил из маленького кармашка завернутый в пленку мелок — самый обычный, школьный — и очертил метровый круг в центре комнаты. Белый мел отлично выделялся на темно-коричневых половицах. А то, бывает, чертишь на голом цементе или светлом линолеуме, чертишь, а не видно буквально ни фига. Но на такой случай у Отабека есть синий мелок. Он рисовал бы черным, но черным нельзя. Долго он набивал руку, чтобы получался именно круг, а не кривое нечто, не овал, не облачко диалога в манге, но теперь давно уже получалось автоматически и идеально, будто циркулем. Когда линия замкнулась, Отабек нарисовал ещё один круг, немного большим диаметром и, опустившись на колени, начал заполнять полученную прослойку формулами. Часть он откуда-то знал с раннего детства и использовал, когда становилось совсем уж невмоготу ночевать у одной из теток. У той была большая, но очень недружная семья, с мужем они жили плохо, дети росли капризными и болезненными, дом кишел бесами, и если днем Отабеку удавалось их игнорировать, то ночью становилось совсем уж плохо. Тогда он доставал припрятанный мелок, очерчивал круг у своей кровати и обрисовывал его незамысловатым узором: палочка, кружочек, уголок, снова палочка, но уже наискось, и так, пока место не кончится. Там же ложился с подушкой и одеялом. Потому же его возвращали родителям, настоятельно советуя показать доктору, а лучше — мулле. Мама только качала головой и смотрела Отабеку в глаза. Дома он спал спокойно в своей кровати, и до следующего визита к тетке тему не поднимали. С той поры он подучился. Узоры стали куда сложней, в них почти не осталось кружочков и косых палочек, зато появились латинские буквы, слова и даже целые фразы. Фразы перемежались рунами. Руны — парочкой иероглифов. Чему-то он научился сам, чему-то научил Юра. А чему-то, в промежутке между самоучением и профессиональными Юриными советами — Жан-Жак. Самое смешное, что его так и звали — Жан-Жак, и Отабек был уверен, он представлялся бы так всем и каждому, если б не выбрал быть загадочным экзорцистом, превратив реальное имя в пафосный псевдоним. А непосвященным представлялся Евгением. Они познакомились в старшей школе, и Отабек никогда бы не выдал себя, но Жан подкатил к нему первый с разговором об особой ауре, которая, очевидно, свидетельствует, что Отабек видит вещи, невидимые для остальных. Ну давай, признайся мне, я никому не скажу и даже смогу помочь. Помочь он, и правда, мог, несмотря на почти полное отсутствие всякой конспирации, не говоря уж об осторожности, в способностях и старательности ему было не отказать. Жану повезло родиться в особой семье, где и мать, и отец не отмахнулись от него, а помогли развить способности, потому что и сами не были их лишены. Собственно, Жан так и остался единственным Отабековым коллегой, которого он знал в лицо. Колдунской тусовки он избегал, хотя Жан клялся, что шарлатаны к ним не прибиваются, их отсеивают на подходах, так что никаких гадалок и астрологов, зато есть парочка настоящих колдунов, экзорцисты разной степени силы и способностей, ясновидица и даже один чернокнижник. Нет, Отабек не нуждался в такого рода компании. Клиенты и так не переводились, потому что специалистов, как он, действительно мало, и каждый, кому он помог, советовал его же при случае друзьям и знакомым. А болтать о потустороннем — в этом Отабек не нуждался. Хотя это, конечно, не значит, что его не находили желающие пообщаться. От одного из таких желающих Отабеку и перепал совет. Исходил он от человека крайне осторожного. С Отабеком они ни разу не виделись, только вели переписку, весьма туманную для постороннего глаза, но вполне конкретную для человека знающего. Именно тот знакомец и подсказал Отабеку найти наконец-то помощника. Волк-одиночка — образ романтичный, но непрактичный. Вдвоем можно сделать в два раза больше и во много раз качественнее. Главное, найти «своего». Тот же знакомец подсказал, как и что сделать, и предупредил не отчаиваться, если первые попытки будут провальными. И что это, несмотря на все возможные плюсы в будущем, огромный риск. Риски Отабек сознавал и сам. И всё же решился. Заканчивал формулу он уже полуспящим. Поднялся на ноги, отряхнул колени и ступил, наконец-то, в круг. Сон как рукой сняло. Обычное дело: из лежащего, пассивного, куда проще качать энергию, поэтому всякая нечисть первым делом насылает на человека сонливость. За сонливостью, если нечисть очень уж вредная и голодная, следует болезнь, часто очень невнятная, просто слабость и всё. А дальше, в особо тяжелых случаях — смерть. Отабека такое обычно не брало, а раз уж даже у него глаза слипаться начали, значит, одно из двух: либо повлияло что-то действительно сильное, либо нечисть берет количеством и уже напихалась в доме, как шпроты в банку. Просто пока не показывается. А Отабек не хочет присматриваться. Тоже — пока. Он дотянулся до сумки, бросил её рядом, за круг, чтоб не смазало мел, и достал подушку. Старую, диванную, которую носил с собой на общие с Юрой заказы. Юра сам предложил, мол, что жопу морозишь, ещё и твердо, вон подушку возьми. На подушке сидеть тепло и мягко. Отабек повозился, устроился, достал из сумки термос и бутерброды. На всякой работе должен быть обеденный перерыв, иначе производительность падает. Термос хорошо держал температуру, от горячего чая кровь прилила к лицу, Отабек, отдуваясь, зажевал глоток холодным бутербродом с ветчиной, помидором и укропом. Он ждал. Раньше, до Юры, пользовался приемом сродни медитации, чтобы отстраниться и накопить силы для решающего удара, но Юра его пристыдил: — Они стараются, а тебе насрать? Прояви уважение. И так с насиженного места их прогоняешь. Так что Отабек стал относиться к происходящему, как к бесплатному театральному представлению. Не всегда приятному — и тогда это был альтернативный театр. Сперва появился ребенок. Из ниоткуда. Просто вышел из двери в смежную комнату и остановился в метре от круга. Потянул в рот перепачканную ручонку и потихоньку позвал: — Дядя. Дядя, я потерялся. Мне страшно. Отабек затолкал в рот остатки бутерброда, запил и наблюдал, как ребенок сперва вытягивается, как искаженное изображение телеэкрана, потом распадается на куски, собирается снова и уже не ножками, а ползком подбирается к кругу и бьется в него головой. Это разве страшно? Но местная нечисть не может знать пределов Отабековой смелости — а если быть точным и честным, опыта — потому начинает с малого. Ребенок никуда не ушел, отполз и заголосил около мешков с алебастром, хорошо, что круг приглушал заодно и звук. И вот тут по-настоящему началось! Они лезли и лезли, из каждой щели, из каждого угла. Кричали, кривлялись, хохотали до визга и осыпали его проклятиями, скребли когтями около круга и пытались его прокусить, раззявливая черные пасти. Принимали облик больных людей, изуродованных животных, заложников, молящих о помощи, гигантских насекомых и птиц, и свой естественный облик, настолько гадкий, что у Отабека вместо страха пробегали по спине мурашки от омерзения и брезгливости. Комната кишела ими, как тараканами. Они сидели на стенах, висели на потолке, капая оттуда слюной, выпрыгивали из-под половиц. И вдруг всё стихло. Бесы замолкли и, подхихикивая, поползли с дороги. Половицы словно протерли влажной тряпкой, во всяком случае, на ногах пришедшей не оставалось грязи, точно грязь и не липла к ней. Вошедшая остановилась именно там, куда повернут был лицом Отабек. Круг прятал его от глаз слабой нечисти, только сильные могли его разглядеть. Именно этой части формулы и научил его Юра: чтобы ты знал, что они на тебя не пялятся, ну, от реально сильных, конечно, не защитит, но к реально сильным я и не пущу тебя одного. Отабек возражал, что раньше ходил и справлялся, Юра отвечал, что до добра его это не довело бы, пусть так и знает. Вошедшая сбросила с плеч накидку и опустилась на неё же, как на постель, и села, скрестив ноги. Раскрывшись. Медленно, медово-тягучим движением, приподняла сочную грудь, обхватила напряженный сосок длинными пальцами и сжала, прикрыв глаза. Отабек сложил руки на коленях. Был это, пожалуй, не бес, а демон. Бесу не под силу настолько мощная, качественная и детальная иллюзия. Во всех человекоподобных образах ранее Отабек сходу видел фальшь, что-то неуловимо отталкивающее, но она… О, образ этой женщины бесподобен! Молодая, черноволосая, белокожая и ослепительно нагая, она ласкала себя с такой жадностью, что Отабек не хотел себе врать, каких-нибудь пять лет назад это выманило бы его из круга, и ему пришлось бы импровизировать и приколачивать штанины гвоздями. Теперь он только потер ладонь о колено — чесалось. Член напрягся, но настоящей эрекцией это ведь не назвать. Женщина легла на спину, умудряясь всё так же смотреть прямо на Отабека, и опустила обе руки между широко разведенными бедрами. Она сочилась, текла, и на накидке под нею уже мокрело пятно. — Иди, — позвала она, введя в себя третий палец. — Иди ко мне. Она звала и звала, а Отабек смотрел на натянувшуюся вокруг трех, четырех, пяти пальцев плоть, и думал о Юре. Юра не оценил бы таких забав, для него это слишком грубо, слишком топорная работа. Он не предлагал Отабеку себя, он вывел его на разговор. Отабек никогда этого не забудет. Он сидел вот так же, только на голом полу — и Юра напротив. Там тоже был дом, тоже деревенский, далековато от города, и людей в доме, конечно же, не было. Отабек попросил освободить всё здание на ночь, и владельцы куда-то уехали, забрав детей, но почему-то оставив кота. Кот Отабека и поразил. Он подошел к возникшему в доме Юре и сходу полез к нему на руки, урча и бодаясь. — Не бойся, — сказал Юра, они ещё не были знакомы и Отабек не знал, как к нему обращаться. — Я тебе ничего не сделаю. — Кто ты? — Ты знаешь — кто. Ты же меня всё пытаешься выманить, вот я и пришел, что тебе не так? — Я уже видел тебя. — Ясное дело, видел. Я тебе сам показывался. Не знал тогда, говорить с тобой вообще или нет, вдруг сам отвалишься, но ты приставучий. Ты понимаешь, что делаешь? — Да. Призываю тебя. Или равного тебе по силе. Юра рассмеялся. Так искренне. У Отабека подскочило сердце. И пустилось галопом, когда Юра, не поднимаясь, а так, будто пол сам поехал под ним, подался вперед и оказался в круге. — Не меня и не равного мне, дурачина, а такого, чтоб у тебя хватило сил его запечатать и заставить работать на себя. Что, думаешь, хватит у тебя на меня сил? Закружилась голова, Отабек покачнулся, но его схватили за плечо, привлекли к себе, к самому лицу. — Я мог бы съесть тебя прямо сейчас. Я не люблю людей, они горькие, но я мог бы. За то, что ты дергаешь моих подопечных. За то, что не рассчитал своих сил и подставился сам, а меня бесят самоуверенные и нахальные. В конце концов, я могу показаться тебе по-настоящему, и у тебя душа из тела от страха выскочит. Кот всё мурчал, и этот звук убаюкивал, выбивал чувство реальности из-под ног, но Отабек в самую последнюю минуту справился. Схватил демона за лицо, за рот, поразившись невольно гладкости и мягкости кожи, и заговорил заклинание пересохшими губами. Зеленые глаза напротив стали черными, как мазут, и вдруг загорелись огнем. А больше Отабек ничего увидеть не смог. Очнулся он, лежа на диване. На груди у него лежал кот, в кресле рядом, с книгой в руках, сидел недавний знакомец. — А ты не ссыкливый, — сказал он, глядя поверх страниц. — С тобой может быть интересно. Заманался я что-то так жить, хочу разнообразия. Отабек сел, на всякий случай придерживая руками голову, но голова не болела. Кот стек на диван и поглядывал то на него, то на кресло. — То есть, — спросил Отабек, — ты хочешь заключить со мной договор? — Договор?! Пф-ф. Не-ет. По договору мы никуда друг от друга деться не сможем, варил я это в семи котлах. Нет. Просто. Ты интересный, хочу посмотреть на мир твоими глазами. Тем более мелочь, правда, часто шалит, за всеми и не усмотришь с той стороны, а с этой, может, и получиться. Работать в аду не хотят, тут-то, ясное дело, веселей. Хер им! Всех загоню обратно. Вот как. Вот это имел в виду тот советчик, да? А Отабек не понял его. Он встал и протянул руку. — Будешь моим напарником или нет? Рука этого демона не обжигала, оказалась приятно-теплой. Вот с тех пор Отабека почти невозможно было удивить, что бы ни показывали. Женщина извивалась, кричала, рука с хлюпаньем пропадала внутри и появлялась снаружи мокрая, а отверстие моментально, неправдоподобно стягивалось. Бесы глядели на неё, заполонив комнату, выглядывали друг у друга над головами. И вдруг замерли. Окоченели, словно их облили мгновенно застывшей смолой. В конце коридора открылась с металлическим лязганьем дверь, и Отабек низко опустил голову. Раздались шаги, такие тяжелые, точно шагал титан. Отабек закрыл глаза. Это случалось уже не впервые, не первая их совместная операция, но этот момент всякий раз отзывался в Отабеке смесью ужаса, восторга и возбуждения тела и сознания. Бесы визжали, кричали, плакали на разные голоса. Стонали в страхе, царапались в стены, бились так, что вибрация шла по полу. Их голоса слились в протяжный потусторонний вой, когда прозвучал повелительный голос: — На хуй пошли отсюда! В ад! А следом дикий жар, дрожание воздуха и опаляющее дыхание над головой. И спокойное Юрино: — Ну всё, открывай глаза. В комнате они остались вдвоем. Юра сел рядышком, прижался, горячий, как печка, прислонил голову Отабека к своей груди. — Ну вот и справились. Много ты их собрал. А я там все шоколадки в машине съел, и у меня телефон сдох, скучно было. Отабек промолчал, слушая, как стучит его сердце, и Юра сказал тогда: — Спасибо, что доверяешь мне, Отабек. — Доверяю, — сказал Отабек в ответ. — Потому что люблю. Сказал, зная, что только это и держит Юру по-настоящему. Доверие и любовь.