***
Лес кричит от боли и корчится в агонии, теряя магию. Она уходит глубоко в землю, рассеивается в воздухе, перемешиваясь цветастыми вихрями, испаряется под холодным светом безучастной луны. Деревья стонут, скрипя в последний раз переломанными ветками, выворачиваясь корнями и умирая. Красное зарево пожара поблескивает на их черных стволах, по воздуху ползет удушливый запах гари, а спину опаляет жаром, подгоняя и торопя, заставляя бежать быстрее. Они уже совсем близко. Они найдут ее и сожгут, как остальных… Очако цепляется балахоном за ветки и сучья, панически петляет между стволов, шепча себе под нос заклинание. Голос то и дело срывается, и приходится раз за разом начинать снова — слова «покрова» очень длинные и сложные, но они надежно уберегут ее от лишних глаз, если она будет достаточно быстрой. Если она успеет хоть что-нибудь. Справа что-то громко трещит, а потом из-за поваленного дерева появляется огромный черный пес. Очако в ужасе замирает, приседая рядом с толстым пнем и продолжая одними губами проговаривать заклинание, и собака ведет носом, оскаливая зубастую пасть. В маленьких глазах плещется злое безумие, на толстом ошейнике болтается крестик, и очередной огненный всполох подсвечивает выдавленную на полосе грубой кожи руническую вязь. Он ее увидит. Увидит и убьет. Они его заговорили. Посох материализуется в руке одновременно с тем, как пес прыгает в ее сторону. Очако успевает выставить его перед собой в грубом подобии щита, ловя на древко шумно сомкнувшиеся челюсти. Спина больно врезается в торчащий корень, сердце прыгает у горла, мешая здраво думать, и она беспомощно скалится в ответ, рыча почти так же, как и чертова собака. Они специально пришли за ними на Самайн. Они знали. Кто-то рассказал им, где искать. Кто-то их предал. Злость придает сил, и Очако вдруг чувствует, как влажная земля под ней приходит в движение. Погибающий лес помогает ей на последнем издыхании, буквально заталкивая в нее и в посох остатки древней магии. Большой корень причудливо извивается, выворачиваясь из-под листьев, и перехватывает пса поперек груди. Очако с усилием выдергивает из зубов посох и быстро отползает. Вскакивает на ноги, поправляя капюшон, и собирается бежать дальше, но громкий визг останавливает ее, заставляя обернуться. Корень вокруг собаки скручивается кольцами, как огромная змея, сдавливая все сильнее. Внутри что-то дергается жалостью к умирающему животному, но лес не жалеет своих убийц, с хрустом ломая кости и разрывая органы. Забирая их души с собой в небытие. Когда-то он был светлым пристанищем чистой жизни. Когда-то они все были светлыми, пока инквизиция не решила иначе. «Поздно!» — отчетливо шепчет на ухо осыпающаяся листва, и Очако резко оборачивается, замечая окружившие ее тени. Они нашли ее. Ужас ползет под коленями и поднимается выше, впиваясь острыми когтями в заходящееся сердце. Паника захватывает разум, и Очако плюет на «покров», почти задыхаясь от гари, все равно уже не успеет. «Думай!» — приказывает она себе, собирая всю волю в кулак. Отчаяние захлестывает с головой, душит все варианты, и Очако отбрасывает их один за другим. Нет ни единой возможности, что она выберется отсюда живой — из окружения инквизиции еще никто не уходил, а она слишком хорошо помнит запах горящей плоти и крики тех, кто не успел. Пес позади издает последний мерзкий хрип, отдающийся в ушах даже среди рева пожара. Посох в ледяных вспотевших пальцах вибрирует и нагревается от искрящей вокруг чистой магии. — Помощники демонов должны сгореть в огне! — кричит кто-то. Озарение приходит само, подсказкой появившись из урагана смерти. Это будет стоить ей жизни. Очако резко оборачивается к мертвой собаке, одним прыжком оказываясь рядом — так резко, что капюшон сваливается с головы, открывая отдающие рыжиной волосы. Ей все равно больше нечего терять. Больше не нужно скрывать лицо и зеленеющие одну ночь в году глаза, не нужно прятаться под личинами и убегать, путая следы. Для всего этого уже слишком поздно. Она сможет. Руки сами достают короткий ритуальный кинжал, рана появляется на дрожащей ладони так быстро, что Очако даже не чувствует боли, одновременно распарывая мохнатое брюхо между застывшими витками корня. Кровь пса неожиданно горячая, живая, она падает темными кляксами на светлеющий в полумраке балахон и пачкает руки, смешиваясь с ее собственной. Грязно и мерзко. Отвратительно. Ей нечего терять, повторяет она себе, всем телом ощущая, как темнеет голубой кристалл в посохе, заполняясь черным туманом. Он является отражением ее души, он знает, чувствует, что она собирается сделать. В плечо вдруг врезается стрела, легко пробивая почти насквозь. Очако сбивается на секунду, глубоко вдыхая, зажмуривается и кричит изо всех сил, вкладывая в этот крик всю магию, всю свою боль, каждую крупицу отчаяния и страха. Мысленно проговорить слова призыва оказывается совсем не сложно — она помнит их, она учила, думая, что это никогда не пригодится в ее ремесле. Таким, как она. Светлым. Лес откликается, подхватывает ее, вкладывая в нее всю оставшуюся мощь, и Очако чувствует себя крошечным руслом, через которое пытается вылиться целое море. Горло саднит, крик исходит изнутри, из другого мира, проходит через все ее тело, прорезая шум и треск пожара, и вырывается в ночное небо высокой нечеловеческой нотой. Все звуки на мгновение исчезают. Очако даже кажется, что она ослепла и оглохла. Или осталась совсем одна. А потом круглый бок белой луны окрашивается багровым. Шепот наползает со всех сторон — вылезает из-под земли, стекает с деревьев, собирается в воздухе вязкой тьмой, окружая ее. Труп пса исчезает с громким чавканьем, сложившись сам в себя и напоследок обрызгав теплой кровью, а затем резкий длинный скрип взрезает барабанные перепонки, заставляя кричать и корчиться от боли. «Мы услышали тебя, дитя», — раздается у самого уха. Очако не слышит, но чувствует, как рядом разверзается настоящий ад — всю кожу покалывает мелкими угольками, ветер доносит нестерпимый жар адского пламени. Голова почти лопается от напряжения, будто кто-то сжимает ее в тисках, волосы встают дыбом от потрескивающей магии, и Очако уже не понимает, чьи крики заполняют собой все вокруг — ее или других людей. А потом все заволакивает густая чернота, и перед глазами появляется нечто. Демон, вдруг понимает Очако, сжимая зубы, когда нечеловеческие желтые глаза ласково заглядывают в ее собственные, оказываясь прямо напротив. Оглушенный рассудок не успевает даже ужаснуться, когда к губам прижимается липкий туман и проскальзывает по языку, проникая все глубже и глубже, добираясь до самого сердца. Это похоже на смертельный поцелуй, и Очако давится, невольно пытаясь сглотнуть. На глазах выступают слезы, и нечто — снаружи и внутри — довольно вибрирует. «Ты такая чистая, Очако-чан, — насмешливо шепчет голос в ее голове, — хочешь, мы станем твоим ангелом? Чего ты хочешь?» Неповоротливые мысли мешают собраться, но Очако была слишком хорошей ученицей, чтобы отступить так просто. И отличной целительницей. Она внимательно читала все книги, даже по призыву, чтобы суметь помочь в любой ситуации, и сейчас что-то внутри нее жалобно кричит, умоляя найти выход. Ей вдруг очень хочется жить — хочется снова увидеть друзей, добраться на метле до драконьей вершины и спуститься в кристальную пещеру, чтобы коснуться светлой уютной магии. Хочется заглянуть к Цую на заколдованное озеро и поесть тыквенного пирога в гостях у Деку. Научиться всему, что она еще не знает, посмотреть на мир, перестать убегать и бояться… Хочется открыть глаза и глубоко вдохнуть, и чтобы сердце просто продолжало биться изо дня в день. «Думай!» — снова отчаянно приказывает она себе, судорожно вдыхая через нос, и, наконец, отталкивает от себя липкую тень. — Я хочу! — голос подводит и срывается, но в черном коконе нет эха, звук мгновенно глохнет, увязая. — Хочу сделать так, чтобы люди перестали ненавидеть магию! Хочу мира! — Как мило, — ехидно тянет тень сотней разных голосов, а потом обвивается вокруг шеи змеей, угрожающе сжимая. — А мы чувствуем жажду мести. Почему бы тебе просто не убить их всех? Каждого, кто причинил тебе боль? В голове сами собой появляются картинки прошлого, запах паленой плоти забивается в ноздри. Боль от старых ран скручивает внутренности — мучающие ее по ночам крики умирающих на костре сестер всплывают на поверхность, окрашивая мысли яростью. Она снова видит все, что так хотела забыть, наяву, будто очутившись в бесконечной кошмарной петле. Или в Аду. — Нет, — твердо отвечает Очако, слабо мотая головой. Воспоминания испуганно прячутся обратно, оставляя после себя только болезненный пепельный след. — Я точно знаю, чего хочу. И ты поможешь мне дожить до этого момента, потому что я должна сделать это сама. Ей кажется, что тень довольно мурлыкает, отпуская ее и снова становясь бесплотной. — Хорошо, — совсем по-звериному урчит она. — Ты знаешь цену, Урарака Очако. Ты получишь свое, а мы свое. Не важно, сколько времени это займет. Годы, века, тысячелетия — мы будем рядом. И не уйдем без платы. — Я согласна, — отчаянно шепчет Очако, чувствуя, как чернота расползается по всему телу, покрывая ее вязью невидимых татуировок, отпечатываясь на костях и внутренней поверхности кожи. — Тогда дай мне имя, — интимно шепчет демон мягким женским голосом. — Тога, — быстро отвечает Очако, прислушиваясь. — Пусть будет Тога… Так звали женщину, живущую по соседству, когда она была маленькой. Все называли ее ведьмой, но продолжали прислушиваться к советам и принимать ее помощь, и почему-то это имя первым пришло в голову… Кокон лопается со звонким смехом, и на Очако резко обрушиваются все запахи и звуки. Она оседает на ледяную землю, плечо немеет, отдаваясь холодом по всему телу, и невыносимо хочется спать, будто кто-то высосал все силы, оставив от нее пустую оболочку. Даже кровь на балахоне кажется остывшей навсегда, замерзшей, несмотря на жар охватившего лес огня. Лежащий рядом посох мертво поблескивает расколотым камнем — трещина проходит через все древко до самого низа. Не выдержал такой темной магии. Очако сделала все, что могла. Вокруг раздаются вопли ужаса, зрение мутится, и последним, что она успевает увидеть прежде, чем сознание покидает ее, становится тонкий черный силуэт, вокруг которого послушным вихрем закручивается ревущее пламя пожара…***
Кашель раздирает легкие битым стеклом, и Очако резко просыпается, выпутываясь из объятий кошмара. Приснится же такое. Вместо привычного потолка хижины над головой почему-то оказывается затянутое тучами серое небо, и Очако хмурится, снова надрывно кашляя. Волнами накатывает боль — распространяется от тяжелого плеча и головы, ползет по затекшим ногам и собирается под ребрами. Очако пытается подняться на здоровой руке и тут же вляпывается ладонью во что-то мокрое и холодное. Она перекатывается на локте, испуганно оглядываясь. И только сейчас понимает, как невыносимо пахнет гарью. Повсюду, куда дотягивается зрение, пусто и смертельно тихо. Торчат из земли обугленные черные стволы, бывшие когда-то частью живой древней магии, и только вокруг Очако лежат оранжевые листья — ровным кругом, будто кто-то поставил непреодолимую преграду между ней и адским пожаром, сожравшим ночью весь лес. Она сглатывает, пытаясь избавиться от удавки ужаса. Все это ей не приснилось. — Первый раз вижу такую забавную ведьму, — раздается сбоку, и Очако готова поклясться, что секунду назад там никого не было. Она резко оборачивается, тут же натыкаясь на взгляд желтых глаз — таких же, как и вчера, как у того черного демона. У присевшей рядом хрупкой голой девушки белокурые растрепанные волосы, красивое лицо и светлая, девственно чистая кожа. Она похожа на ангела с фресок. Очако моргает. Девушка протягивает ей маленькую ладонь и говорит: — Теперь я Тога, и у нас еще так много дел, Очако-чан. А потом прищуривается и улыбается так, что у Очако бегут мурашки. — Правда же, я похожа на ангела? Дыхание перехватывает, когда Очако молча хватается за протянутую ледяную кисть, тяжело поднимаясь. Она жива. Она смогла выбраться. Она все изменит, все исправит. Пусть даже это будет стоить ей жизни и даже души. Это ведь не сейчас, это потом, она же ведьма, она что-нибудь придумает… Ноги Тоги по колено в бурой крови и кровавых ошметках. Она довольно скалится, смущенно при этом краснея. Перешагивает границу обугленной земли, наступая на последние оранжевые листья, пачкая их, и подходит совсем близко. «Ты не обманешь меня, хитрая маленькая Очако-чан. Твоя душа теперь моя. Мы связаны. Однажды я заберу тебя с собой…» — звучит шепот прямо в голове. Тонкие губы обнажают длинные клыки, и в желтых глазах обещанием загорается адское пламя.