Tiny Little Boy

***

Донхун просыпается от осторожного касания к плечу. — Что такое? — он потирает глаза ладонью и жмурится от яркого верхнего света. — Я только недавно уснул, Хангем. — Я знаю, — виноватое лицо Хангема тут же вызывает улыбку. — Но есть кое-что, что не может ждать. Донхун вздыхает и поднимается на кровати. Времени почти полночь, и обычно сам Хангем следит за режимом и полностью контролирует лечение Донхуна. Если он считает происходящее таким важным, чтобы нарушать правила, значит, так и есть. Донхун одевается, зевая каждую секунду. Он накидывает теплую пайту, которую ему протягивает Хангем. — Тебе нельзя перемерзать. И касается носом к носу. Теплый, надёжный. Донхун смущённо улыбается, приближаясь к лицу Хангема: — Как я замёрзну… — он прижимается к шероховатым губам, с сожалением отмечая хангемову привычку жевать их. — Если ты меня одеваешь во сто кофт? Хангем фырчит и разравнивает завязки на пайте, вытягивая их в ровную линию. — А я думал, ты не замерзнешь, потому что я рядом. Донхун без стеснения смеётся. Ему хорошо. Хорошо, без каких-то других объяснений и вопросов. Наверное, только одно мешает оставаться в полном покое — брат. — А куда мы? — Увидишь! В машине Донхун снова начинает дремать. Не то режим сказывается, не то организм снова ослаб. Донхун ловит на себе внимательные подглядывания Хангема и сжимает его ладонь, успокаивая. — Вот не надо, — ворчит Хангем. — Я все вижу. Донхун дёргает бровью, негодуя на хангемово возмущение. Чего в нем не отнять, так это того, как он заботлив. Поэтому ли решил заняться медициной? Чтобы помогать тем, кому нужно. Донхун встретил его больше года назад. И на лечении настоял именно Хангем. Забрал к себе, как будто кота с улицы подобрал. Донхун и не спорит, все так и было. Семья заботилась о нем до наступления совершеннолетия, дальше — сам. Казалось, первое время удавалось неплохо справляться. Ещё в детском доме он начал играть. А у приемных родителей было пианино, за которым Донхун просиживал часами. Музыкальный самоучка, который перебивался любыми возможностями сыграть. И случайно, на торжестве, куда пришел работать, встретил Хангема. Оплачивать комнатушку, в которой он жил, было уже нечем, а Хангема привлекло грустно лицо. Вспоминать об этом до сих пор забавно. В какой-то момент жизнь словно повернулась своей удачливой стороной: Хангем не просто предложил переехать к нему, но и занялся лечением. Истощенный организм требовал специального ухода. Донхун отказывается думать, что было бы с ним, не встреть он Хангема. Машина останавливается у детской площадки. Воспоминания вереницей картинок проносятся перед глазами. — Это что? — у Донхуна без труда получается быть строгим. Помнится, Джун всегда побаивался заговаривать с ним в такие моменты. А Сэюн… Сэюн, которого знал Донхун, всегда глубоко переживал чужие беды, легко улавливал эмоции, но никогда не проявлял свои. Донхун восхищался его выдержкой. Почему-то сам он раздражался быстрее и никогда не стеснялся этого показывать. С Сэюном они отлично ладили. Но с тех пор, как Сэюн исчез из детского дома, Донхун его отыскать не мог. Джунхи восстанавливался под присмотром Хангема и тоже ничего о нем не знал. — Площадка. Это ведь сюда вы стали сбегать пока ещё жили в детском доме? — Хангем помогает выйти из машины и придерживает под руку. Он опускает голову, разглядывая свои ботинки, и только потом подталкивает вперед. — Ну, идём. — В приют? Я туда не хочу, знаешь. Это только Джунхи такой извращенец, что решил стать воспитателем, а я туда больше ни ногой. Они моего Чана… — Я знаю! — перебивает Хангем. Он упрямо тянет Донхуна несмотря на всякое сопротивление. — Хангем! Они сходят с асфальтированной дороги на искусственную траву. Вдоль выложенной тропинки тянутся оазисы из песка. Свет падает на отдаленные участки, там, где качели и несколько скамеек. Донхун именно там замечает тощую фигуру и замолкает, замирая с открытым ртом. А Хангем отпускает руки и кивает в сторону тощего мальчишки, сидящего к ним спиной. Его плечи поднимаются и опускаются, кажется он вздыхает или… плачет? Донхун чувствует толчок в плечо — это Хангем, в качестве знака свыше: — Чего ждёшь? Иди! И Донхун срывается с места, и бежит — за несколько шагов преодолевая всю площадку, — и обнимает подрагивающие плечи Ючана. * Теперь, наконец-то, когда Сэюн видит, как нежно Донхун гладит плечи брата, как трогает его лицо, которое не видел несколько лет, как говорит ему что-то непременно ласковое, он понимает, насколько крепко один ребёнок связал несколько взрослых жизней. Сэюн думает, что не будь Ючана, он не стал бы разыскивать Донхуна, а Джунхи не угодил в переделку, от последствий которой его до сих пор лечит Хангем. Если бы не Ючан, Сэюн не заключил бы сделку с Бенкваном, и, может быть, тогда у него был бы шанс верить в их с Джунхи будущее. Сэюн уходит медленно, шаркая ботинками по темной асфальтированной площадке. К Донхуну он подходить не собирается. Это все как-то стыдно и неуместно. Сэюн спрыгивает с бордюра и через пять шагов вступает в темноту, куда не достаёт свет фонарей. Он оглядывается лишь однажды: вспоминая, что сбегал из детского дома именно отсюда. И сейчас сбегает снова, только уже от самого себя. * — То, что здесь происходит, — сообщает Джунхи, строго поглядывая на Ючана и Сэюна, — то, о чем в курсе глава приюта и половина наших воспитателей, незаконно. И хорошо бы вам пока помалкивать… — Но, Джун, — яростным шёпотом возражаете Чан, — они буквально растят нас на убой. Вот нам двадцатка, и все — нас разрезают, как коров. Только их на мясо, а нас на органы… Со стороны слышится шорох, и Чан испуганно оглядывается по сторонам. Наверное, выйти на улицу, чтобы поговорить, было не лучшей идеей, но три здоровых парня в одну кладовую уже просто не вмещались, а Джунхи обещал встречу ещё кое с кем. Шорох обходит их стороной, и Сэюн поглядывает на Джунхи, без слов спрашивая, а что они, дети, могут сделать? Почему не рассказать всем? — У тебя очень много вопросов, я вижу, — кивает Джун с трескающейся улыбкой. — Пройдемся? Джун приводит к качелям и горкам. Днём место залито светом и полно детского гомона. Все движется, сияет, песок, поднятый с земли, летит, как продолжение солнца. Ночью здесь говорят совсем о другом. Эн встречает их в темном плаще, с накинутым по самые брови капюшоном. — За вами никто не шел? — он протягивает руку Джунхи, после Сэюну. — Малыш Ючан, — Эн приветствует каждого. — Как тебе живётся… — Без брата? Сэюн усмехается. Чан стал смелее в поступках, и язык острее. Вот и демонстрирует сразу каков он. Эн хмыкает. — Первый мальчишка, которому я помог отсюда убраться, был тогда где-то твоего же возраста. Хёк… Наивный мальчишка, — Эн указывает на длинные качели, напоминающие морды петухов, что выстроились длинным рядом. — Таких и выбирают первыми, потому что они ходят и радуются, что выберутся из этой клетки, говорят всем о свободе. А в итоге, — Эн показывает на бок и складывает пальцы на манер ножниц, — чик и все. Кто станет потом жаловаться? Стыдно, что сами попались, вляпались в такое дерьмо. — Неужели никто не понимает, что они не первые? — перебивает затянувшийся монолог Эна Сэюн. Ему эти «песни» надоели ещё в приюте. Философия выбора мальчишек «на убой» не интересует по той причине, что убивать их будут так или иначе. Кивает в сторону дорожки, по которой они шли сюда, прячась от строгих надзирателей, ставших убийцами детей: — Если у нас в детском доме все это превратилось в систему, нас растят здоровыми, чтобы продать наши органы, тех, кому повезло… Сэюн прерывается на миг, отмечая иронию случая, а Джунхи в этот момент подходит ближе и устраивает подбородок на его плече, а руки смыкает на талии. Наверняка он тоже думает о Донхуне в это мгновение: — …Те, кто больны и их нельзя использовать, выбрасываются в семьи или на жизненную помойку. Разве никто не замечает, что происходит? Эн пожимает плечами. Сколько же в нем равнодушия, думает Сэюн. Он накрывает ладони Джуна, гладит запястья. Никто не учил их нежности, но когда все отдается трепетом в груди, когда мягкие и спутанные волосы Джуна щекочут щеки и шею, Сэюн готов отдать за это весь мир. Они стоят рядом, когда Эн покачивается на качели. Его тощая фигура выглядит там почти уместно. Ючан сидит на соседней, сложив руки на голове петуха и устроив там подбородок. Чан слушает. Джун наверное знает ответы, но влезать не спешит. И Сэюн благодарен за это. В конце концов, ему хочется знать, что думает и что знает Эн. В благородстве Джунхи — после того, как он отдал свое место в семье Донхуну, чтобы дать ему хотя бы шанс на нормальное лечение, — Сэюн не сомневается. — С девочками, которые в соседнем от нас крыле, и не такое делают, — Эн внимательно смотрит своими черными глазами, и Сэюн сдерживает дрожь. Не из-за стыда, а чтобы не давать повода для переживаний Джуну. — Я догадываюсь… После того, как узнал о том, что делают с нами. Сэюн отзеркаливает стеклянный взгляд Эна. Джун проводит по животу, поглаживает плечи. Он ведёт с ним другой безмолвный диалог. И наверняка сейчас хочет сказать, что все это показное равнодушие на самом деле — печать, чтобы скрыть далеко запрятанную боль и непринятие происходящего. — Некоторые мальчишки тоже, — Эн поворачивается в сторону Ючана и впивается острым взглядом. Джунхи мгновенно меняется. Он выпрямляется, мышцы натягиваются. Сэюн крепче сжимает ладонь, уступая Джуну вести диалог. — Ты хочешь сказать, что уже выбрали… Нашего Чани? Чан слазит с качели, чтобы во весь рост стать перед Эном и зло щурится, глядя в сторону здания, ставшего источником смерти и мерзости. — Ещё нет, — Эн отталкивается ногами от земли. Качели летят назад, и в капюшон забирается ветер. Эн вздыхает — жарко. Он с сожалением оправляет плащ и снова оглядывает Ючана. — Но его точно выберут не для того, чтобы разрезать на кусочки. Пусть он и здоров, но есть опасения… Всё-таки Донхун его брат. И такая мордашка, — Эн качает головой и тычет пальцем в щеку. Сэюн дёргает Чана к себе быстрее, чем рука Эна достигает цели. Эн смеётся коротко и зло. — Им выгоднее запереть его и подавать как особый десерт для богатых клиентов. Вот такая жизнь тебя ждёт, Ючан. В ушах шумит не то ночной ветер, не то злая решимость не допустить всего, о чем сказал Эн. И фоном звучит все тот же вопрос, который Сэюн задал несколько минут назад: почему никто не предупредил, ничего не делал? — С этим надо бороться изнутри, — Эн поднимается. Его дурашливая веселость уходит, уступая другой стороне натуры, которая вызывала восхищение в те дни, когда Эн был главным среди мальчишек. Он собран и сосредоточен. Возможно, провел бессонную ночь или подвергает риску свою жизнь, чтобы прийти к ним и поделиться планом. — Детей, попавших в беду, не подпускают и близко к приюту. А выбраться из того места, где режут на органы… Даже, если кому-то удается, то никто не думает о том, чтобы прийти обратно. Прямо из детского дома обратно на операционный стол? — Эн качает головой. — Дураков нет. Я полностью ответил на твой вопрос, Ким Сэюн, следующий выпускник детского дома закрытого типа? Сэюн чувствует насмешку, чувствует, как ощутимо нарастает страх. Самый первый и настоящий страх за собственную жизнь. Он так шокирован, что даже кивнуть стоит огромных усилий. А вот Джун наоборот обретает какую-то решимость, будто переступая черту. — Я могу быть тем, кто начнет… Кто сломает изнутри это все. Эн смеётся без всякого стеснения, как злобный гений, чей план удался на все сто. И даже робкий голос Ючана отдает смелостью: — И я тоже! Эн оборачивается на Чана. Кладет ладони ему на плечи: — Это смело, малыш. Знаешь, — Эн склоняет голову набок и разглядывает каждую чёрточку чанового лица. Ючан крутится на месте и всем становится неловко. — Ты очень напоминаешь мне Хёка. Он тоже был младшим среди нас. Потому мне и захотелось помочь ему. Просто интересно, что же будет с тобой дальше? * Сэюн проматывает в голове ту ночь. Он уходит все дальше и дальше, без всякой надежды вернуться хоть в сколько-то нормальную жизнь. А была ли она такой? Сэюн загибает пальцы: детский дом, побег и чьи-то квартиры, знакомые Эна, которые соглашались приютить его на месяц или два, а после Бенкван. И с ним было хорошо. Особенно если отбросить тот факт, что Сэюн его ничуть не любил (хотя и в этом он уже сомневается, ведь жил же с ним и даже испытывал какие-то… сожаления, сочувствие? Что-то простое и человеческое ведь тоже любовь?) Сэюн останавливается, никак не в силах определиться. В груди сдавливает, и воздух становится густым и проходит с трудом. Это все так обидно, с самого начала что-то пошло не так, с самого рождения. — Я должен был оказаться на улице ещё тогда, — напоминает себе Сэюн. Вернуться к Бенквану, попросить пожить у Донхуна? Нет. Донхун должен жить с Хангемом и Ючаном, Сэюну рядом с ними нельзя, чтобы не ставить под угрозу их безопасность, если его или Чана будут искать. Осторожные, крадущиеся шаги как напоминание об осторожности. Сэюн проверяет ножик во внутреннем кармане и продолжает неторопливый ход. Через две минуты он легко убеждается в том, что преследуют его: стоит замедлиться, как и его «шпион» делает также. Сэюн выходит на соседнюю улицу и немного ускоряет шаг, но это ничего не меняет — за ним упорно идут. Сэюн не понимает такую слежку: неумелую, уже почти и не пугает, только… Что же надо этому человеку? Сэюн резко разворачивается, нож в кармане наготове, и он кидается на несколько шагов и замирает, пораженный: — Джун?! Джун-хи?! Сэюн заикается и отшатывается назад. Он хлопает глазами и чувствует себя как увидевший призрака ребенок: хочется кричать, а голоса нет. — Я так плохо выгляжу? — Джун кривит губы. — Понимаю, несколько огнестрельных и сломанный нос никого не делают симпатичнее, но я вроде бы не так плох. — Да, — кое-как выдавливает Сэюн. Он даже набирается смелости и подходит ближе. — Ты уже можешь ходить? Я… знаю. Мне рассказывали о том, что случилось. Выдавать себя перед Джунхи не слишком хочется. Сэюн бы с радостью не показывался на глаза, потому что… — Ну иди же ко мне, — просит Джунхи, раскрывая руки. Его открытость перебивает тщательно уложенные и рассортированные мысли, сбивает векторы чувств нежными словами и просьбами. — Я так скучал, Ким Сэюн. А ты? Сэюн выставляет руки, ведь Джунхи, слегка ещё прихрамывая, движется к нему. — Сэюн? Джунхи идет медленно, и Сэюн с сожалением смотрит на его ногу и на его красивое — все ещё и всегда — лицо. — Зачем ты пришел? Как вообще нашел меня? Донхун не должен был узнать… Джунхи останавливается. Сэюн видит в нем прежнюю решимость, и от этого хочется сбежать ещё сильнее. — Зачем ты пришел?! — За тобой! — Джунхи тоже не самый терпеливый и кричит. Сэюн его таким помнит только в моменты особой злости. И что самое в Пак Джунхи прекрасное, злости не на ошибки близких, а на себя. За то, что не успел прийти вовремя, не смог оказаться рядом, не доглядел… Добро в Джунхи было всегда, а Эн постарался на славу, воспитывая в нем лидера: «Ты же не хочешь, чтобы дети пострадали? Веди за собой, присматривай за ними!» Сэюн поверить не мог, что Джунхи захочет стать воспитателем, но в этом было что-то логичное и правильное. И ужасное тоже. Ведь их встречи, свидания, вся их уже не юношеская, а вполне осознанная любовь оказывалась на грани. Джунхи должен быть в детском доме, работать с теми, от кого бежал Сэюн — а на самом деле против них. А Сэюн в свою очередь не должен показываться у приюта и искать собственное место, куда бы потом привести Джунхи. Слишком небезопасно. Они провалились под грузом обстоятельств. Джунхи сказал, что они не смогут видеться какое-то время, а после был Бенкван и его предложение, которое Сэюн отвергал аж до того момента, пока он не решил разыскать и вытащить Ючана. Новости о том, что Джунхи подстрелили, и он долго не сможет ходить, кажется, сделали только хуже: Сэюн отказывался признавать симпатии Бенквана и назло уходил выпивать и спать с кем придется; о том, чтобы показаться Джуну не могло быть и речи: он бы его презирал. Сэюн ненавидит и презирает сам себя. — Ты же знаешь, Джунхи, — Сэюну с трудом удается быть спокойным, а Джун, все ещё хромая, останавливается в шаге и дёргает на себя за ворот. — Ты не можешь скучать за таким, как я… — После того, как ты ни разу не пришел ко мне, пока я даже подняться не мог, честно говоря, Сэюн, я сомневался в том, могу ли верить тебе… — О каком доверии ты говоришь? — наивность Джунхи в их отношениях поражает, рождает вулкан, вызывает пламя. Сэюн толкает Джуна, и тот пошатывается. Сэюн боится, что он упадет, но упрямо продолжает убивать шансы на воссоединение. — Как будто ты не знаешь, что я был с Бенкваном все это время. Если ты нашел меня, значит, и о другом тебе рассказали… — Хангем знал, что я хочу тебя видеть, Сэюн. — Как ты можешь этого хотеть? Ты глухой или слепой? Я спал с ним! И ещё с десятком других! Кулаки сжимаются сами по себе, и вся ночь горит этими несколькими месяцами, что они не виделись. С кривой усмешкой Сэюн отмечает, что они успешно минуют этап типичных приветствий: вежливые замечания и вопросы о том, как дела, о прошлом и планах на будущее. А ведь они с Джуном достаточно спокойные, чтобы кричать на кого-то, а тут орут прямо посреди улицы. Последние месяцы с Бенкваном должны были уничтожить всякую человечность. И это почти случилось. Сэюн успешно игнорировал каждый жест заботы со стороны Бенквана, упорно отрицал его чувства. Отрицал то, что нужен Джунхи. В челюсть ему прилетает одним четким хорошо поставленным ударом. Сэюн падает сразу в ноги Джуна и даже подносит ладонь к щеке, чтобы ощупать там все. Он сидит на коленях и разглядывает шнурки на ботинках Джуна, потрёпанные края джинс. Вся ночь как вязкий мед, что горчит. — Ты меня ударил. — Я бы ударил тебя ещё раньше, если бы знал, где искать. Я бы вышиб из тебя всю дурь, Ким Сэюн. У Джунхи немного дрожат ноги, когда он опускается, и видно, что ему ещё больно. Сэюн подставляет плечо раньше, чем понимает, что делает, чтобы удержать Джунхи от падения. Раньше, чем замечает, как Джун виснет у него на шее и задевает губами подбородок. — С тобой нельзя наполовинку, Джунхи. — Я знаю, — согласие мгновенное, но наверняка обдуманное. Что ж, у него было время для принятия решения. — Но, знаешь, Сэюн, есть вещи, которые нужно учиться понимать. Даже если я никогда не был на твоём месте, мне хочется верить, что у тебя была причина не прийти ко мне, увязнуть в тех отношениях с Бенкваном и разыскать Ючана, чтобы вернуть его Донхуну. Джунхи говорит и обнимает, и лечит каждым словом. И Сэюн чувствует себя одаренным с ног до головы. На него сыпется одновременно: страх улицы, с которой ему все ещё некуда уйти, и самое лучшее, что может быть в мире, — прощение Джунхи. Сэюн крепко прижимает его к груди. И только это заставляет Джуна замолчать. — Иногда ты ведёшь себя как маленький наивный мальчик. Сэюн уже находит причину и объяснение всем своим поступкам, но не спешит озвучивать ее Джунхи. Они сидят, обнявшись на грубом ночном асфальте, без дома и с покалеченным прошлым. И весь мир, кажется, смыкается до размеров одной маленькой кладовой, а между ними двумя — вся возможная любовь.