***
Они смели с пола несколько упавших виноградных листьев и расселись за столиком в беседке. Скалли подняла кобальтовый стакан апельсинового сока, любуясь искрящимся в золотистой жидкости солнечным светом. Малдер разложил по тарелкам яичницу, помазал маслом бейглы и нарезал клубнику и киви. Уильям, отложив «Робинзона Крузо», взял газету и с важным видом встряхнул ее. – Мам, представь, что тебе предстоит оказаться на необитаемом острове. – Хм? – рассеянно отозвалась Скалли. – И ты можешь взять с собой только три книги. – Энциклопедия считается за одну? – спросил Малдер. – Я вообще не испытываю никакого желания оказаться на необитаемом острове, – заметила Скалли. – Если ты будешь на нем со мной, книги тебе не понадобятся, – уверил ее Малдер, многозначительно приподняв брови. – Три книги, мам, – настаивал Уильям. Скалли перевела взгляд на Малдера, а потом – обратно на Уильяма. – «Большой Окфордский словарь английского языка», – произнесла она. – Это одна. – А можно взять все выпуски Медицинского журнала Новой Англии за тридцать лет, сшитые в один том? – спросил Малдер. – Это считается за одну книгу? – Даже если считается, ее невозможно будет поднять. – Зато будет чем разжечь сигнальный огонь, – отметил Малдер. – А еще ее можно использовать для строительства плота, – сказал Уильям. – И освежить свои познания про бурсит, пока будешь грести к морскому пути. – Я не хочу оказаться на необитаемом острове, – серьезно повторила Скалли. – Мам, а каким был папа, когда ты его встретила? – вдруг спросил Уильям, сгорбившись над своей тарелкой. – Он … – Скалли замолчала, потому что не могла думать о тех временах, не вспоминая первое возбуждение от встречи с Малдером и страсть первооткрывателя, которую он в ней зажег. Их глаза встретились – В отделе насильственных преступлений ходили легенды о его пугающей интуиции. Он мог говорить об абсолютно нелепых вещах и в то же время производить впечатление самого что ни на есть здравомыслящего человека. А еще он жил в каморке и спал на диване, как вампир. – Вампиры не спят на диванах, – возразил Малдер, вгрызаясь в бейгл. – Ты понимаешь, о чем я. – Скалли скрестила руки на груди. – Он все время печатал и ломал голову над всякой всячиной. Люди в массе своей его раздражали, но со мной он говорил, и мне это нравилось. Не просто говорил, а говорил так, будто ему было важно, чтобы я его поняла. – И моя квартира – никакая не каморка, – заметил Малдер, – а уютное гнездышко. – Темное, затхлое, тесное «уютное гнездышко», – сказала Скалли Уильяму, – в старом центре Александрии. С видом на подворотню и с дырой от пули в стене. Малдер поднялся из-за стола с тарелкой в руках. – Я думал, тебе нравилась та квартира. Ты говорила, что она – отражение меня самого. – О, она мне нравилась, – заверила его Скалли. – Так или иначе, ее больше нет. – В каком смысле? – спросила она, резко выпрямившись. – Тот дом уже снесли, – легкомысленно произнес Малдер, направляясь к застекленной двери. Скалли проследовала за ним на кухню. – Как это «снесли»? Откуда ты знаешь? Когда? – Она часто моргала, не успев привыкнуть к темноте внутри дома. – Помнишь, я летал в Вашингтон, чтобы встретиться со Скиннером? Ну вот, я тогда задержался там на пару дней и решил заодно проехаться по местам боевой славы. Но оказалось, что того дома больше нет. Скалли, развернувшись, вышла с кухни и спустилась по ступенькам во двор. На середине дорожки, сбоку, стояла скамейка, откуда открывался вид на соседский газон. Он был весь покрыт проплешинами, будто его от души объели какие-то парнокопытные. Должно быть, ламы. Или альпака. Без разницы. Скалли прошла по хрустящему гравию, рассеянно подцепляя пальцами головки ярко-желтых мадий, и села на скамейку, обхватив колено руками. В прибрежном тумане, повисшем в завесе солнечного света, она ощутила себя вырванной из привычной реальности. Странное чувство умиротворения вдруг опустилось на нее – словно внешний мир растворился, и ей не о чем было больше тревожиться. Кроме одного – мысли о том, что та квартира все еще существует. Висит в воздухе сама по себе. Водоворот атомов, составлявших удивительное место, в котором они провели столько времени вместе, место, которое было для нее отражением Малдера, место, где, возможно, зачали Уильяма. Как оно могло исчезнуть? Уильям спустился к ней. В шортах, загорелый, с небольшим похмельем. Такой прекрасный, такой юный и свежий, такой удивительный и бесценный. Такой смертный. Он опустился рядом со Скалли и, вздохнув, потер щеки обеими ладонями. – Ты покормил уток? – спросила Скалли. – Да, я покормил уток. Он сгорбился, опершись локтями о колени, глядя в никуда. Она молча положила руку ему на спину. Старый пес с виноватым видом спустился к ним. Одно его ухо вывернулось наизнанку. – Что это у него? Уильям вытащил из пасти пса повисший на клыке кусок полиэтиленового пакета. – Опять копался в мусоре? – спросила Скалли одновременно у всей Вселенной сразу и ни у кого в частности. Уильям вывернул верхнюю губу старика Тэша, и тот, словно пытаясь соответствовать получившемуся в результате яростному оскалу, зарычал, упрямо виляя хвостом. Его подслеповатые белесые глаза моргнули от яркого света. «Скалли, Скалли, почему ты меня не любишь?» – высоким голосом пропищал Уильям, двигая руками собачью пасть, словно это говорил пес. – Не хочу позволять себе любить тебя, – вполне серьезно ответила Скалли, обращаясь к Тэшу и игнорируя Уильяма. – И, кстати, я больше никогда не заведу собаку. Малдер спустился к ним по дорожке, держа в руках две чашки кофе. Уильям откинулся на спинку скамейки, снова потер щеки, словно пытаясь заставить себя проснуться, сцепил руки за спиной и запрокинул голову. Он так долго и так сосредоточенно вглядывался в небо, что Скалли не удержалась и сама посмотрела вверх, но не увидела ничего примечательного. Малдер сел рядом со Скалли и обнял ее за плечи. – Ты покормил своих уток? – спросил он, бросив на Уильяма взгляд поверх головы Скалли. – Да покормил я чертовых уток! – ответил тот. – С босыми ногами? – спросила Скалли. – Показать тебе последние исследования по анкилостомозу[1]? Или птичьему гриппу? Уильям лениво фыркнул. Скалли уже начинала чувствовать обжигающий дневной жар, но ее кожа давным-давно привыкла к солнцу и перестала сгорать, поэтому она просто расслабилась и запрокинула голову, удобно устроив ее на сгибе руки Малдера. Утки – индийские бегуны – стройные и высокие, со своевольным профилем, две бежевых и две сизых, – подошли поближе, вытягивая шеи и поглядывая по сторонам. Коричневый селезень с причудливой раскраской и подобием бандитской маски на голове громко крякнул и выжидательно посмотрел на Уильяма. – Не похожи они на сытых, – заметила Скалли. – Да покормил я их, покормил! Честное слово. Утки, остановившись неподалеку, громким протестующим кряканьем прокомментировали это заявление. Хвост Тэша несколько раз постучал по земле, а глаза виновато поднялись на Скалли. – Прости, я забыл сказать тебе про квартиру, – сказал Малдер. Скалли сглотнула стоявший в горле ком. – И ты прости, просто такие новости… как ножом по сердцу. Ведь это же Хигал-Плейс. – Скалли криво усмехнулась. И сразу уткнулась лицом ему в шею и потерлась щекой о футболку Малдера, надеясь избавиться от предательски навернувшихся на глаза слез. – А я вам не рассказывал про одного мужика? Русского, кажется? – спросил Малдер. – Он выжил после ужасного электрического удара в десять тысяч вольт. Никаких последствий! И это, естественно, заставило его прийти к логичному заключению – что он бессмертен. – Малдер сделал паузу и отпил кофе. – Так вот, представьте. Ему сорок с небольшим, впереди долгие годы жизни. И что делает этот тип? Приглашает журналистов посмотреть, как он выпьет литр антифриза. – И чем все кончилось? – спросил Уильям. Малдер раздраженно поерзал на месте. – А сам как думаешь? Он впал в кому и умер. Хочешь посмотреть, как выглядит анализ крови после антифриза? Малдер с надеждой взглянул на Скалли, но на ее лице не отобразилось никаких эмоций. Ее равнодушие как-то сразу угасило его боевой задор. Эскадрон уток выстроился в шеренгу и поспешно двинулся вниз по холму. Уильям встал, потянулся и, подобрав с земли камень, кинул его птицам вслед. Малдер тоже поднялся и, положив руки на бедра, окинул взглядом газон. – Надо бы еще разок покосить. Уильям уклончиво покачал головой. Стоя на одной ноге, он пальцами другой выдергивал из земли травинки. – Почему нет? – спросил Малдер. – Не приставай, пап, – сказал Уильям, засунув руки в карманы шорт. – Это моя территория, а не твоя. Малдер вдруг схватил Уильяма и шутливо заломил ему руки за спину. – Да, но она на моей земле, – шутливо прорычал он. Уильям миролюбиво моргнул, прищурившись на солнце, но даже не попытался высвободиться из захвата. Малдер положил подбородок ему на плечо и улыбнулся Скалли. – Смотри-ка! По-моему, этот парень вырастет выше нас обоих!***
– Пап! Пап! – кричал Уильям, слегка срывающимся – так же, как у отца, – голосом. Малдер недовольно прикрыл книгу, зажимая пальцем нужную страницу, и подошел к стеклянной двери. – Внизу, у пруда, какие-то собаки! – Ну так прогони их! – сердито посоветовал в ответ Малдер. Скалли стояла на террасе, прислонившись к перилам. Утки разволновались, а Тэш, сердито рыча, промчался мимо нее с такой скоростью, словно его метнули в цель из катапульты. Пес рванул вниз по холму, вздыбив шерсть, как бешеный барсук. Вслед за ним со всех ног понесся и Уильям. Малдер выглянул из дома и снова исчез внутри, чтобы появиться со спортивным пистолетом калибра .22, который они на всякий случай держали при входе. Скалли же, не двинувшись с места, продолжала стоять у лестницы. День расцвел, достигнув того момента, когда кажется, что он не кончится никогда, что небо навсегда останется таким же прозрачно-голубым. Когда скука впивается в мозг, как присосавшаяся щупальцами морская звезда, и изможденные люди устраивают сиесту, просто чтобы не сойти с ума. На мгновение Скалли позабыла обо всем, глядя на простиравшееся перед ней раздолье. Если бы ветер сейчас донес бы до нее порыв прохладного морского ветерка! Она все еще помнила голос отца, но отчего-то не могла воспроизвести в памяти его слова. Он готовил ее ко многому, но не к тому, что предназначила для нее жизнь. Теперь ее отец мертв, превратился в прах, и корабль, на котором он плавал, вот-вот будет обнажен до самого каркаса, разобран на куски и расплавлен. Тогда останется только она – Скалли. И океан. Малдер сел на край крыльца с пистолетом в руках, задумчиво разглядывая быстро ржавевший на морском воздухе ствол. Утки успокоились и вернулись обратно. Уильям медленно поднялся по дороге, по пути зашвырнув в кусты увесистую палку, а вслед за ним так же устало поднялся Тэш. Его глаза были затуманены, и он тяжело дышал, высунув язык чуть ли не до земли. Едва держась на подрагивающих от напряжения лапах, пес проплелся на кухню. Скалли зашла в дом вслед за ним и кинула в миску с водой несколько кубиков льда. – Ты перестарался, дружок. Никто, кроме тебя, не станет гоняться за этими утками, – сказала она. Пес с благодарностью принялся лакать, и при виде его жалкой позы сердце Скалли защемило от нахлынувшей нежности. Но это не значило, что она намеревалась делать ему послабления. Вернувшись на крыльцо, Скалли снова прислонилась к широким деревянным перилам. Малдер куда-то исчез. Уильям поднялся по ступенькам и, заглянув матери в глаза, встал рядом с ней. С точно таким же выражением лица, как у Малдера. – Мне тяжело его оставлять, – сказал он и сплюнул наружу, во двор. – Не плюйся, – нахмурилась Скалли. – С ним все будет в порядке. Тебе пора отправляться в самостоятельное плавание. И он тоже этого хочет. – Ты же не позволишь ему ни вскарабкаться на крышу, ни ввязаться в перестрелку, ни… – Уильям, согнувшись, положил голову на руки. Однажды, когда он был ребенком и они все еще жили в Массачусетсе, Малдер попытался стащить кошку с конька крыши их хлипкого дома, стоявшего на берегу океана. Именно тогда Уильям произнес фразу, которая быстро превратилась в семейную шутку: «Может, лучше мама?» – Благодаря мне он дожил до сегодняшнего дня, – сказала Скалли, потерев Уильяма торцом ладони между ключицами. Его спина была мощной и упругой, и это ощущение почему-то заставило ее вспомнить о том приятном чувстве, которое возникает, когда гладишь по крупу лошадь. Уильям вздрогнул от ее прикосновений, и она успокаивающе положила руку ему на затылок. – Помнишь, как он сам прописал себе от простуды «Террамицин», который мы давали уткам? И перепрыгивал через эти перила прямиком на газон за этим дурацким фрисби? Ему тогда уже было не меньше пятидесяти! – сказал Уильям, шлепнув ладонью по перилам. – Да, он импульсивный, – признала Скалли. – Но понемногу успокаивается. – Ничего он не успокаивается! – Мы будем во Франции на его день рождения, – мечтательно произнесла Скалли, запустив пальцы в шелковистые волосы Уильяма. Они проживут около Арля несколько недель на вилле, принадлежащей матери риэлтора Малдера. Оба с нетерпением этого ждали. Они не будут делать ничего, пообещал ей Малдер, кроме как читать, писать и заниматься любовью. Может, немного готовить. И гулять. Много гулять по замечательным окрестностям… Она считала, что Малдер пишет так же, как рисовал Ван Гог – много грубоватых, прямолинейных слов, которые казались полнейшим хаосом. Но в итоге обрастали структурой, смыслом и красотой. – А все потому, что мое «савуар фэр»[2] – просто «о-ля-ля»! – послышался сзади голос Малдера. – Все потому, что мы до сих полагаемся на твой запас французского из школы, – усмехнулась Скалли. Через нос Уильяма – такой же длинный, как у его отца, – шла розовая полоска от солнечного ожога. Скалли лизнула подушечку большого пальца и потерла пятнышко у него на щеке. – Мне надо залезть на чердак и поискать свои лыжи, – сказал он, недовольно уворачиваясь от ее руки. – Ты собираешься брать лыжи в самолет? – устало спросил Малдер. – По-моему, оксфордский лыжный клуб собирается в Шамони после Михайлова триместра[3]. – Пока будешь на чердаке, поищи там коробку с надписью «дождевики», – попросила Скалли.***
Малдер шел за Уильямом по темному коридору, ориентируясь лишь на периодически мелькавшую впереди гавайскую рубашку сына. Пол у него под ногами казался влажным, скользким и мягким, как мякоть огурца. Так и не привыкнув к скудному освещению дома после ослепительного солнца, он открыл старый гардероб Скалли из соснового дерева и принялся копаться в куче теннисных ракеток и снаряжения для дайвинга в поисках фонаря. – Эй, пока будешь там рыться, попробуй найти старый кожаный блокнот, – попросил Малдер, перекинув фонарь из одной руки в другую. Луч света пробежал по стене и остановился на лице Уильяма. – Вперед, к рискованному приключению! – сказал Малдер, кинув фонарь стоявшему на лестнице сыну. Тот сжал пальцы вокруг рукоятки и, улыбнувшись, завернул за угол, махнув рукой на прощанье. Не обращая внимания на топот ног над головой, Малдер быстро прошел в кабинет, спеша воспользоваться выдавшимся моментом покоя. Если бы ему удавалось выкроить больше двух минут подряд, чтобы поработать, трудно представить, каких высот он мог бы достичь. Его третья книга – одновременно мемуары, гримуар и учебник по технике выживания. Грубо закамуфлированный репортаж из самых мрачных лет их жизни, в котором он называл Скалли «коллегой» – в те редкие моменты, когда вообще ее упоминал. На страницах его книги она казалась не более чем наделенной речью тенью, периодически провозглашающей что-то из глубин морга. Он обошел молчанием живописные истории их неожиданного спасения от смерти, отдав предпочтение сухим данным. Детальные описания человеческих черепов, крыльев насекомых, маток млекопитающих и рентгеновских снимков зубов. Запротоколированные показания свидетелей, бычки, раздувшиеся от тимпании[4], лабораторные анализы с абсурдными результатами. В узких кругах книга произведет фурор. Иногда Малдеру казалось, что весь истинный интеллект принадлежал именно этим «узким кругам» – тем, кто начисто игнорировал мнение большинства. Их деятельность оставалась такой же засекреченной, как раньше. Он не мог опубликовать книгу, только не сейчас. Она будет жить в ящике его стола, прозябать в чистилище, где никто не прочтет ее. Но хотя бы не умрет вместе с ним. – Что это? – спросил Уильям, через какое-то время вновь появившись в дверях, – весь покрытый потом и пылью. – О, постой-ка. – Малдер положил очки на стол и взял из рук Уилла видеокассету, на которой почерком Тары Скалли было написано: «Дана – Копы». Он подбросил ее в руке. – Это настоящая находка, Уильям. Просто прекрасно. Ровно то, что нам требуется!***
Малдер и Уильям что-то затеяли. Скалли слышала, как звякнули ключи от машины Малдера, а потом он возник позади нее, обнял одной рукой и прижался к ней, и она почувствовала на своей пояснице знакомый приятный нажим его тела. Он громко чмокнул ее в мочку уха и сразу ушел. Они вернулись через час, таща с собой доисторический телевизор – тяжелый, как стог сена, после чего бесцеремонно выгнали Скалли из кабинета и засели там. Впрочем, Уильям изредка выныривал оттуда в поисках то клещей, то удлинителей. Затем позвонил Арабл. Потом спросил Скалли, есть ли дома попкорн. Она сварила вкрутую несколько яиц, сделала салат и сполоснула чашки. Если бы Малдер увидел ее за мытьем посуды, то наверняка сказал бы что-нибудь вроде «О, прекрасная Венера, вся в пене!», шлепнул ее и поцеловал, настойчиво отвлекая от работы. Сегодня Малдер, однако, был занят другим. Скалли поставила салат в холодильник, взяла одну бутылку пива из тех, что привез Мэттью, и, открыв ее, вышла на крыльцо. Сгущались сумерки. Напитавшиеся солнцем виноградные лозы обвились вокруг окна кабинета, едва пропуская наружу свет. Она посмотрела вниз, на искрящийся от росы газон и уже успевший порасти травой геометрический узор на холме. К этому моменту корабль, должно быть, уже прошел мимо их широты. Скалли запрокинула голову, чтобы сделать глоток холодного пива, но не увидела звезд: ее глаза заволокло слезами.***
Малдер устроил целое представление, пока подключал к телевизору конца девяностых столь же древний видеомагнитофон, который сумел чудом отыскать в комиссионке. В этом архаическом искусстве – умении обращаться с раритетной техникой, давно ставшем атавизмом, ему – последнему из рода себе подобных – не было равных. – Что с ней такое? – послышался из глубин старого кожаного дивана голос Уильяма. Он смотрел на Малдера проницательными глазами самого Малдера, которому в такие моменты часто казалось, что он глядит на самого себя. – Наверное, корабль проходит мимо. Это ее гипнотизирует. Эй, отыщешь для старика-отца удлинитель? – Какой твой самый плохой поступок? – спросил Уильям, вставая с дивана. – С какой целью интересуешься? – подозрительно спросил Малдер. – Просто любопытно, – мягко ответил Уильям. – Ну, наверное, когда мы забрали тебя от Ван де Кампов. Это одна из самых отвратительных вещей, которые я когда-либо делал. И это при том, что мне доводилось убивать. Убивать людей и нелюдей… – Малдер снял очки и потер переносицу. – Помнишь «Маус»[5]? – спросил он, когда Уильям снова появился в комнате с оранжевым удлинителем, завязанным в бесчисленное количество узлов. – Героиню, которая отравляет детей, чтобы их не забрали в Аушвиц? Что ты чувствовал, когда об этом читал? – Ну, детей в Аушвице убивали сразу же при поступлении, – заметил Уильям. – Да, но она не знала и предполагала… – начал говорить Малдер и замолчал. – Ты не злился на нее? – К чему ты это, пап? – спросил Уильям. – Сам не знаю. Не знаю. Забудь. – Малдер прижал ладонь ко лбу. – Ты же знаешь, я вернусь на Рождество, – напомнил Уилл. Малдер кивнул, закрыв лицо руками. – «О храбрый сэр Малдер, он храбро убежал»[6], – пропел Уильям тихо, и Малдер засмеялся. – Просто тот маленький мальчик… ему не дали ни единого шанса, – сказал Малдер. – Можешь себе представить, каково с этим жить? – А вдруг я больше не увижу Тэша? – спросил Уильям, и в его голосе почему-то проскользнула злость. – Он не умрет до Рождества, – уверенно произнес Малдер. – Ему всего тринадцать. – Мы завели его, когда мне было пять. – И когда мне было сорок пять, – добавил Малдер. – Поверь, от этого не легче. – Если меня здесь не будет, похороните его у скамейки. – Я так и собирался, – сказал Малдер. – Там, где змея. Малдер кивнул. – Это хорошее место. Я бы хотел, чтобы меня самого там похоронили. Рядом с собакой и змеей. И оттуда отличный вид на всю округу. Я бы точно сбил с толку археологов. Как неандертальцы, закопанные рядом с дикими растениями. – Дедушку похоронили в море, – сказал Уильям. – Только его прах, – поправил Малдер. – И через десять минут после его похорон твоя мать села на самолет до Северной Каролины и отправилась допрашивать психопата-смертника. Она даже не переоделась. Уильям кивнул и скрестил руки, глядя в окно. Малдер включил телевизор и выставил нужный канал. Барабан видеоголовок начал набирать скорость. – Не знаю, зачем мы это делаем, – пожал плечами Малдер. – Пленка почти наверняка расплавилась от жары или размагнитилась. – Вот это я понимаю – боевой дух! – сказал Уильям, рассеянно улыбнувшись. – Давай заново прокосим спираль, – предложил Малдер, нажимая на кнопку «Стоп». Уильям покачал головой. – Не хочу, чтобы она совсем заросла, – настаивал Малдер. Плотный ковер травы стремительно заполнял собой аккуратно прокошенные дорожки. – Маме от нее не по себе. – Уильям сдул упавшую на глаза прядку волос. – Она считает, это похоже на сигнал в космос. Или что-то в таком роде. – Она тебе так сказала? Уильям покачал головой, избегая отцовского взгляда. Превыше всего Скалли ценила приватность и анонимность. Малдер вспомнил ее лицо, когда они увидели по телевизору съемку с воздуха в репортаже про их злосчастную лужайку, и понял, что Уильям прав. – Почему-то ее смущает, что я продолжаю брать уроки игры на гитаре. – Занимайся чем хочешь, это твоя жизнь, – сказал Малдер. – И твои деньги, – заметил Уильям. – Кровавые деньги моего отца, – уточнил Малдер. – Уильяма Малдера Первого. Может, впервые в жизни они пойдут на что-то стоящее.***
Вечером они сделали попкорн и собрались в кабинете Малдера – сразу после того, как Скалли выгуляла собаку, а Уильям загрузил посудомойку. – Ты уверена, что хочешь смотреть? – спросил Малдер, когда Скалли чинно уселась на кожаный диван. – Нет, совсем не уверена, – ответила та, спокойно поедая попкорн. Она едва заметно усмехнулась, и ее глаза лукаво блеснули. Уильям и Арабл устроились на индийском ковре у нее в ногах. Малдер надел очки, чтобы разглядеть кнопки на пульте, а потом, сдвинув их на лоб, нажал на «воспроизведение». Кассета издала пугающий треск, но все-таки заработала. Возившийся с пультом Малдер загораживал всем обзор. – Малдер, сядь! – велела Скалли. Он поставил видео на паузу. – Просто хочу, чтобы вы понимали контекст: это наш седьмой год вместе в Секретных материалах. Двухтысячный год. Те самые нулевые. Февраль, кажется. Мы полетели в Лос-Анджелес, и должен уточнить: вопреки желанию Скалли. Но вы убедитесь, что моя точка зрения тоже была оправдана, хотя ничем однозначным то дело не кончилось. – И, чтоб вы знали, оно никогда не находилось под эгидой ФБР, – добавила Скалли, – поэтому это вообще не «дело». – Но Секретный материал, – возразил Малдер. – Просто включай видео, – сказала Скалли. – Это переделанная песня Боба Марли, – прояснил Малдер, когда заиграла мелодия. Он сел рядом со Скалли и спросил: – Хочешь, открою «Шато Блан»? Или принести тебе кофе? – Боже мой, боже мой… – Скалли проигнорировала его вопрос, впившись глазами в экран. – Посмотри на это, Уильям. Вот, сейчас. Сейчас… А вот и мы! Уильям и Арабл шумно расхохотались. – Что? Что смешного? – возмутилась Скалли. – Им просто нравится, – успокоил ее Малдер. – Ничего себе, Малдер! – присвистнула Арабл, повернувшись к нему. – Что? – ворчливо спросил он. – Ты был красавцем, пап, – заметил Уильям. – Он и сейчас красавец, – поспешила вступиться Скалли, – если ты вдруг подразумеваешь обратное. Она погладила Малдера по ноге. – Спасибо, Скалли, – искренне произнес он. – Нет, ну правда, пап, – продолжил Уильям. – Вы были… ну прямо как копы! – Только круче, – сказал Малдер. – ФБР. – Он сделал вид, что достает и показывает значок. – Ох… Камера добавила фунтов десять, – печально покачала головой Скалли. – Мне или тебе? – спросил Малдер. – Скалли, прости, не хочу случайно проколоть тот прекрасный мыльный пузырь неуверенности в себе, в котором тебе так уютно, но ты потрясающе выглядишь на экране. Арабл снова обернулась. – И вы в это время… ну… уже встречались? – Встречались? – холодно переспросила Скалли. – Ну, я… в том смысле, что Уильям же вскоре после этого родился, разве нет? – нервно проблеяла Арабл, с силой толкнув Уильяма в плечо. Она попыталась заставить себя посмотреть Скалли в глаза, но потерпела поражение. – В ФБР мы были напарниками, – сухо сказала Скалли. – С прекрасными рабочими взаимоотношениями. Малдер фыркнул. Скалли метнула в него убийственный взгляд. – Ну, у Арабл, видимо, все хорошо с математикой, – сказал он. – А может, Скалли, тебе надо объясниться? – Я не собираюсь никому и ничего объяснять, – отчеканила Скалли. Маленькие Малдер и Скалли на экране о чем-то самозабвенно спорили. К тому моменту, как Малдер на кассете с ноги открыл дверь, все немного осоловели от сытости и тепла, и в кабинете царила тишина, нарушаемая только голосами из телевизора. – Посмотрите-ка, я выламывал эту дверь десять минут кряду. Да что со мной такое случилось? – пожаловался Малдер. – Ты просто устал, – ответила Скалли, погладив его по ноге. – К тому же в ту же ночь ты увидел полуголую женщину и в прямом эфире спустил воду в туалете. – Она откинула голову на спинку дивана, и они долго смотрели друг на друга с улыбкой. – Что у нас завтра? – мечтательно спросил Малдер. – «Ваккамо»? – Какая же крутая у вас была работа, – снова поразилась Арабл. – Вот о чем надо писать в книге! – Материалы все еще засекречены, – сказал Малдер, поигрывая с цепочкой на шее Скалли. – Как вам работалось в ФБР? – спросил Уильям. – Это было сложное время, – ответила Скалли, понимая, что едва ли сможет объяснить. Для пущего эффекта она похлопала по колену Малдера. – Наверное, самое сложное время в нашей жизни. И опасное. Нам обоим пришлось потерять родных и друзей. Но, – с теплотой продолжила она, – сама работа так воодушевляла, так поражала, так пугала, что… – …Приносила и счастье, – договорил за нее Малдер. – Потому что мы были вместе… – Да, – сказала Скалли, заглядывая ему в глаза. – Сложное, опасное и счастливое время. Но мы нашли друг друга … – …несмотря ни на что, – закончил за нее Малдер. – Да, – рассеянно прошептала Скалли, потерявшись в воспоминаниях. Малдер нежно отодвинул прядку рыжих волос и потерся о ее щеку носом. Арабл быстро отвернулась, а Уильям лег на бок и, притянув к себе пса, заглянул тому в глаза. – А это ведь я выбрал щенка для Уильяма. Именно его, из целой коробки. Но он все равно больше всех любит Скалли, – сказал Малдер. – «Выбрать щенка» – это посмотреть в глаза одному-единственному, который обратил на тебя внимание, а потом взять его на руки и с этим уйти? Не взглянув на десны, не проверив болевой порог… – Потому что я плевать хотел на его десны и его стоицизм, – сказал Малдер. – Он был сэром Принцем Тэштиго[7] Мангольдом Малдером, или как там его назвал Уильям. Он стал одним из нас. – Вот умеешь же ты меня застыдить, – возмутилась Скалли. – Я не нарочно. Просто у нас всех разные методы выбора щенков. – Когда я думаю об Иисусе, то представляю себе Малдера, – вдруг сказала Арабл и, когда все изумленно обернулись к ней, уткнулась лицом в колени. – Какое восхитительное… богохульство, – улыбнулся Малдер. – Ты имеешь в виду чувства, которые он у тебя вызывает? – спросил Уильям Арабл. – Да. – Ну, тот, кто умеет обращать воду в вино, точно неплохой парень, – заметил Малдер, прижимая Скалли к себе.***
На закате машина Малдера с Уильямом за рулем тихо спустилась вниз по холму. Старый пес стоял у гаража и выл в пустоту. Спустя десять минут Малдер и Скалли оторвались друг от друга и теперь лежали, пытаясь восстановить сбившееся дыхание и отрешенно вглядываясь в пылинки, танцующие в блуждающих по кровати солнечных лучах. Он погладил ее по бедру, и она, поймав его руку, сжала его кисть в своей. Бессловесный обмен репликами после секса. Малдер как правша должен был устроиться с другой стороны, поэтому они, не сговариваясь, лениво перелегли в нужное положение. Скалли, не открывая глаз, положила голову на сгиб его левой руки. Малдер поцеловал ее в лоб и сосредоточился на движении своих пальцев, скользящих внутри нее. К тому моменту, как Скалли с силой прижала свою ладонь к его запястью, Малдер дышал так же тяжело, как она. Она быстро повернула голову и прильнула губами к его губам. Их языки скользнули друг по другу, и Скалли простонала что-то неразборчивое. Они целовались снова и снова, но Малдер знал: этот множественный оргазм яснее всяких слов говорил о том, что Скалли напряжена и расстроена. Кряканье уток в отдалении вернуло их обратно в реальность, и Малдер, облизав пальцы, вытер их о простыню. – Нам снова придется переехать, – сказала Скалли и отвернулась, но он успел заметить, как исказилось ее лицо. – Сейчас как раз подходящий момент, – нежно произнес он. – Возможно, мне придется вернуться в колледж, Малдер, – продолжила она, овладев собой и промокнув глаза уголком простыни. – Прямо как Родни Дэнджерфилду[8]? – шутливо спросил Малдер, похлопав ладонью по животу. – Надо изучить некоторые вещи подробнее. Я не должна отставать от исследований Уильяма. – Мы поедем туда, куда тебе нужно. – Малдер наклонился и поцеловал ее бледную нежную кожу, холодную, как зимние облака. – Почему это ты решила не поддерживать музыкальные интересы Уильяма? – Я поддерживаю его. Просто весь смысл Оксфорда в том, чтобы сконцентрироваться на одном предмете, ни на что не отвлекаясь. Полное погружение. – Помимо игры на гитаре, он может по порядку перечислить всех исполнителей на Монтерей-Поп[9]. Не то чтобы он был помешан на чем-то одном, – возразил ей Малдер. – У него есть другие интересы, кроме физики. Не думаю, что стоит его так ограничивать. – Наверное, меня преследуют слова миссис Пикок. Она сказала, что я не пойму, что такое любовь, пока у меня не появится сын, который будет готов на все ради меня. – Скалли, боюсь, миссис Пикок мрачно намекала на нечто гораздо более нездоровое. – Все равно, Малдер, во многом она была права. Тебе не кажется, что отчасти мы завели ребенка именно поэтому? Чтобы спасти меня? – Нельзя так думать, – нахмурился Малдер. – У Уильяма своя жизнь. Ему надо от нас уехать. Он – мы, но он другой человек. Ничего не поделаешь: Уилл хороший парень и поможет тебе, но он родился не по этой причине. Я не хочу, чтобы ты испытывала вину из-за Уильяма. Разве я родился, чтобы искать Саманту? Ты же знаешь, что все не так просто. Скалли повернулась к Малдеру лицом и обхватила его рукой за шею. Он почувствовал, как щеку обожгло ее горячее дыхание, а кожу живота щекотали завитки влажных жестких волос. – Хочу еще раз. – Нет, не хочешь. – Малдер легко надавил Скалли на плечи обеими руками, заставив снова лечь на спину, и положил ладонь ей на грудь, не давая перевернуться. Ее блестящие, расширенные глаза смотрели вверх, на него, и паника постепенно уходила из них. Он отодвинул прядь волос, спадавшую ей на глаза, и шепотом повторил: – Ты не хочешь.***
– Знаешь, от чего бы я сейчас не отказался? От апельсинового «Краша». Его еще делают? – спросил Малдер, когда они выехали на шоссе. – Помнишь эти пакеты? Казалось, сок в них никогда не кончается. – Думаю, его все еще делают, – сказала Скалли. Малдер в последнее время находился в фазе острой любви к апельсину. Он купил средство для мытья посуды с апельсиновым запахом, выжимал разрезанные половинки апельсинов в сальсу, салаты и даже в пиво, утверждал, что апельсиновое масло отпугивает термитов, и планировал использовать эфирное апельсиновое масло как дополнение к лубриканту в качестве возбуждающего средства. Но до последнего эксперимента у них пока не дошли руки. – Так странно, когда что-то перестают выпускать, – сказал Уильям. – Да уж. Помнишь вишневую колу? – Конечно. А Pepsi One? – А Tab? А рутбир A&W? – спросил Малдер Скалли. – Nehi? – Какие же вы древние, – сказала Арабл и передразнила: – Помните сарсапариллу? А «Жестяную Лиззи»[10]? Воцарилось молчание. Скалли обернулась, и Арабл, покраснев, принялась покачивать ногой, периодически задевая туфлей консоль между сиденьями. О чувствах Уильяма судить было трудно: пара непроницаемых, как у кинозвезды, черных очков полностью скрывала его глаза, а изо рта торчала лакричная конфета. Даже в этой позе, лениво раскинувшись на сиденье, он все равно источал уверенность в себе. – Так что делают на кладбище кораблей? – спросил Мэттью. Скалли вдруг пришло в голову, что лохматая прическа Уильяма в точности копировала стрижку его кузена. – Их разбирают на части и разрезают газовой горелкой. Это сталь высочайшего качества, ее переплавляют, чтобы использовать вторично, – сказала Скалли, положив руку на спинку водительского сиденья. – Корабли проводят по Панамскому каналу, потому что на Западном побережье нет места для утилизации, – дополнил Уильям. – Их отправляют в Техас. – Это разбивает моему отцу сердце, – прокомментировал Мэттью. – О да, знаю, – печально сказала Скалли и посмотрела на Малдера. – Я помню рутбир. – Она вытянула руку и погладила его по запястью. Молодежь скептически взирала на них с заднего сиденья. – Эй, детка, а я бы прокатил тебя на своей «Жестяной Лиззи», – подмигнул Малдер Скалли. Уильям поморщился. – Боже мой. Только представьте себе этот ужас – быть в браке, – прошептал он. – Да уж, – протянула Арабл. – И иметь ребенка. – Фу! – Арабл, не стесняясь, выразила свое отвращение. – А это не то самое шоссе, на котором чаще всего видели американских серийных убийц? – спросил Мэттью. Скалли посмотрела в окно и пожала плечами. – Может быть. Она жалела о своем поступке. Добиться разрешения взойти на борт корабля, сорваться в Сан-Диего только ради того, чтобы посмотреть на «Ваккамо», – чересчур импульсивное решение. Брат позвонил ей из Шотландии после того, как корабль официально вычеркнули из списка военно-морских судов, и Скалли не могла найти себе места после этих новостей. «Ваккамо» был почтенным ветераном блокады Кубы, и она хотела, чтобы Уильям его увидел. Она помнила, как вой его ревуна пронесся по воде, словно взывая к кому-то, и как она вместе с другими детьми на базе Мирамар ждала, когда корабль после долгих месяцев отсутствия наконец-то покажется на горизонте. Тем тяжелее теперь будет выдержать это зрелище – ржавый, старый, ненужный, но все еще могучий зверь, покорно ожидающий своей участи, отдав швартовые. Он будет гнить на суше, пока его не разберут на части и не переплавят его тело в пролеты мостов, избавившись от остального как от шлака. – Помните тот старый индийский ковер в кабинете у папы? – спросил Уильям. – На нем следы крови. – Я сдавал его в чистку, – сказал Малдер. – Уилл, никто уже давно не говорит «индийский», – заметила Скалли. – Кроме индусов, – поправил ее Малдер. – Человеческой крови, – закончил Уильям, не обращая внимания на их слова. – Господи, Уилл, с чего ты это взял? – не выдержав, раздраженно спросил Малдер. – Ковер совершенно чистый. – Пятна видны под флуоресцентным светом. Мама мне показала. Малдер перевел взгляд на Скалли. – Я объясняла ему, как работает лампа, – произнесла она тихо, будто извиняясь. – Если я кому-то еще не рассказывал, мой отец помог поймать Монти Пропса в 80-ых. И серийного убийцу Джона Ли Роша. И парня, который ел человеческую печень. – Печень? Боже, и кто так делает? – с омерзением прошипела Арабл. – Уильям, – одернул его Малдер с переднего сиденья, – жестокие убийства невинных людей – не повод для веселья. – Да. Я знаю, прости, – извинился тот. – Такие вещи могут нас многому научить. Проявлять любопытство совершенно нормально, но не увлекайся. Скалли резко обернулась и впилась взглядом в сидевших на заднем сиденье. – И вот чему нас это учит. Тому, что современное общество создает людей, которые на самом деле не люди. Кажется, что они такие же, как все, но им не хватает чего-то важного. Это не так-то легко понять. Они выглядят как все остальные. Как вы или я. Малдер, поерзав на сиденье, с любовью взглянул на Скалли. – Ну, на тебя они, как правило, не похожи. Скалли чувствовала себя странно. Но стоило ли этому удивляться? Она всегда ощущала себя немного не в своей тарелке, и ее преследовал постоянный дискомфорт, как у человека, страдающего от навязчивого дежа вю. Словно ты вечно пребываешь в затянувшемся выходном дне. После тридцати пяти, с рождением Уильяма, ее рефлексы стали срабатывать со скоростью молнии. Если что-то падало с полки, она, не думая, протягивала руку и ловила не успевший приземлиться на пол предмет еще до того, как ее мозг понимал, что что-то происходит. В том бесконечном сером временном туннеле, когда они жили без Уильяма, она чувствовала призрачный вес молока в груди каждый раз, когда думала о нем. А еще – безоговорочную любовь, сильную, как праведный гнев, неудержимую, как сексуальное притяжение. Она хотела, чтобы его пальчики трогали ее, чтобы его кожа касалась ее кожи. Она протягивала к нему руки во сне, она хотела вдыхать его запах, искать в его лице черты Малдера. Она безумно любила его лягушачьи ножки, и нежный младенческий затылок, и даже смешной маленький пенис. Она хотела смотреть ему в глаза и вновь и вновь осознавать, что в этом мире есть кто-то, кто знает ее по-настоящему, на самом глубинном, самом базовом уровне. Скалли положила руку на подголовник сиденья Малдера и опустила взгляд на коробку передач. Как же меняются дети! В разном возрасте они как разные люди. Уильям снял очки, прищурил глаза цвета серого дождливого дня и теперь, повернувшись, смотрел на преломлявшийся, как в призме, свет от разбитого стекла, скопившегося вдоль отбойника. Он ни разу не сказал Скалли, что будет скучать, хотя неоднократно говорил это Малдеру в последние недели. Малдер был любимчиком, а Скалли – тем самым «плохим полицейским», что по полчаса распинается по поводу каждой оценки и тащит несчастного ребенка к зубному. Он знал, что мать всегда будет рядом. А отец – нет. Малдер был тем, с кем хочется, заливисто смеясь, вместе валяться в высокой траве. Малдер был тем, по кому скучают. Обычно они останавливались в Сан-Диего, чтобы навестить бабушку Маргарет, которая сейчас жила в доме престарелых. Скалли заезжала к ней всякий раз, когда могла, просто ради приятной возможности ввязаться в скучный спор ни о чем с кем-то, кто знал ее так хорошо. Малдер держал одну ладонь у нее на ноге и смотрел на дорогу. Сколько раз они ездили вот так? Рука Малдера – в ее руке, их ребенок, в существование которого до сих пор верится с трудом, скучает сзади. Скалли обычно засыпала (или впадала в нечто похожее на сон), а Малдер подушечкой большого пальца чертил круги на ее ладони, будто рисовал секретную карту, с которой должен то и дело сверяться. Уильям шумно вытягивал трубочкой остатки напитка из стакана со льдом, пока один из них не требовал, чтобы он немедленно прекратил. Держаться за руки с Малдером все еще казалось ей самым прекрасным ощущением в мире. Таким же приятным, каким оно было и тогда, давным-давно, в каменном веке, когда они притворялись, что все агенты ФБР порой держатся за руки, чтобы поддержать друг друга. Скалли вспоминала те далекие годы, когда они путешествовали вместе: одеты с иголочки, ведут формальные разговоры, лишь иногда поворачиваясь друг к другу, чтобы обменяться пристальными взглядами. Тогда они не знали друг друга по-настоящему – ей нравилось думать так. Но правда заключалась в том, что они знали друг друга всегда. С самых первых дней на этой работе она прониклась сильной привязанностью к Малдеру, будто встретила героя романа, который только что прочла. Они вместе колесили по стране и спали в отдельных комнатах, глядя на одинаковые потолки. Объездили всю Америку, побывали в Сибири, Антарктике и Африке, и при этом их единственным интимным контактом оставалось деликатное искусственное дыхание. Когда ее болезнь одерживала верх, он только лишь коротко сжал ее ладонь. Поцеловал ее руку, многозначительно посмотрел в глаза, и она подумала: «Отличное время ты выбрала, чтобы умереть, Дана». После Бюро они посвятили себя своей теперешней жизни с таким пылом, будто это была их новая миссия, новое дело. Уильям стал их Секретным материалом на следующие восемнадцать лет. Как обычно, на каждом этапе это была совместная операция с разделением ролей. После тяжелой прививки Скалли записывала симптомы в дневник, а Малдер каким-то образом умудрялся накануне ночью отыскать двести палочек от эскимо для школьного проекта. Однажды, после переезда в Калифорнию, где-то на просторах Лос-Анджелеса, на сверкающем в солнечном свете тротуаре, Малдер встретил Марти Гленн[11] – за три тысячи миль от того места, где они виделись в последний раз. Марти владела крохотным кинотеатром на Бродвее, в котором крутили большей частью Антониони и Феллини. Скалли поверить не могла, что кто-то платит деньги за возможность увидеть такие фильмы. Марти прониклась симпатией к Малдеру с их первой встречи, и Скалли с легкостью могла представить, как он разговаривал с ней. Его голос становился все тише и тише, пока он нежно заманивал жертву в свою ловушку. Она отдавала себе отчет в том, какой эффект Малдер оказывал на женщин и насколько сильно его умение очаровывать. Во второй раз она отправилась вместе с ним, помолившись про себя, прежде чем усесться смотреть старый черно-белый фильм о каких-то французских детях. Она не запомнила название, но «Сам Вернер Херцог помер бы со скуки» вполне бы подошло. Конечно, им с Марти Гленн нечего было сказать друг другу, но после очередной встречи с ней Скалли почему-то чувствовала себя гораздо свободнее. С каждым разом она все меньше узнавала саму себя, а воспоминания о безумной молодости уходили все дальше в прошлое. Ей понравилось это ощущение невидимости, и она решила наведаться в кинотеатр еще раз – вместе с Малдером и Уильямом – на сеанс фильма «Этот остров Земля» (1955-го года выпуска). Марти сидела в билетной кассе, нажимая на кнопку громкоговорителя и наклоняясь к микрофону каждый раз, когда ей нужно было что-то сказать. Она «заглянула» Малдеру через плечо и, радостно улыбнувшись, покачала ногой, задевая мыском туфли желтую накидку чересчур толстой и неповоротливой собаки-поводыря. Скалли не могла винить женщин, которые неровно дышали к Малдеру. Она сама позволила своей влюбленности полностью подчинить себе ее жизнь – с их первой же встречи и навсегда. «Сопротивление бесполезно, земная женщина!» С ним Скалли не хотелось чувствовать себя невидимой. Когда Малдер смотрел на нее этим невероятно нежным взглядом и медленно проводил кончиками пальцев по ее коже, ей порой казалось, что на самом деле он не видит ее и прикасается к стеклянной поверхности в нескольких дюймах от нее. Несколько раз она в буквальном смысле слова швыряла Малдера поперек кровати, набрасывалась на него и чуть не съедала заживо, страстно желая ощутить его внутри себя, почувствовать себя настоящей, вернуться к жизни. Наверное, именно так она начала обрастать этими слоями недосягаемости, этим стеклом, ограждающим ее от внешнего мира. Вот почему ей казалось, что Феллиг находится в миле от нее, когда она говорила с ним. Феллиг и ее странная одержимость им – еще одна ступень на пути к верной погибели. Она с самого начала знала, что у их с Малдером истории не будет точки, что все зайдет очень, очень далеко. Но никогда не думала, что настолько далеко. Марти же не видела ее ни разу в жизни. Когда они разговаривали, Скалли казалось, что этот купол существовал вокруг нее с самого начала, что в каком-то смысле она была невидимой всегда. Но это не имело значения. Марти ощущала мощь и сложность ее натуры так же явственно, как зрячие. Скалли была с Марти такой же, как раньше, потому что на самом деле ничего не изменилось. Внутри она оставалась все той же Скалли.***
Время представлялось ему чем-то жидким, текучим. Густым сиропом из воспоминаний, бесконечно закручивающимся водоворотом. Представления Скалли, напротив, были истинно ньютоновскими: время – постоянная величина, бесконечная дорога вперед. Малдер же предпочитал не ограничивать себя столь жесткими рамками. История казалась ему не прямой линией, а уходящей вглубь спиралью. Периоды развития человечества сменяют друг друга, одна философия жизни переходит в другую, каждое новое открытие наслаивается на предыдущее, но эта цепочка – путь в оба конца, и, найдя способ, можно в любой момент вернуться назад – так далеко, что увидишь, как окаменелые перья археоптерикса на глазах возвращаются к жизни. Потому что ничто не самом деле не умирает. Прикусив кончик большого пальца, Малдер смотрел, как трое молодых людей, разбежавшись по разным углам погрузочной платформы морского терминала, играли в подобие футбола, перебрасываясь гладким округлым камешком. Малдер ждал в машине, пока Скалли говорила с начальником порта. Обладая взглядом, который мог убить быстрее и эффективнее сердечного приступа, она спокойно добивалась своего и без значка агента ФБР. А Малдер скучал по своему – вот уже двадцать лет. «Все умирает». Кто же это сказал? И вот уже Скалли идет прямо к нему – серьезная, невозмутимая. Глаза скрыты за солнечными очками. Лицо выражает полную уверенность в том, что она держит все под контролем. Малдеру всегда становилось не по себе, когда он не видел ее глаз. Апельсиновые волосы Скалли под огнями прожекторов слегка отдавали в синеву, как яркая краска в комиксах при офсетной печати. Она встала рядом, и Малдер, прислонившись к машине, загородил ее плечом. Скалли не казалась окружающим такой устрашающей, когда ее оттеняла его массивная фигура. А у Малдера при взгляде на нее щемило в сердце – как при виде маленького ребенка, пьющего воду из ладоней взрослого. Скалли, стряхнув что-то с его плеча, повернулась к Уильяму, спешащему к ним чуть ли не бегом. – Как ты получила разрешение? – спросил он. – Я же капитанская дочка, – ответила она. – У нас свой секретный язык. – Лучше не расспрашивай, – посоветовал Уильяму Малдер, надев на шею бинокль. – Вообще-то я тоже сын моряка, – сказал Мэттью, беря Скалли под руку и целеустремленно шагая в сторону отсека с грузовыми контейнерами. – А я тогда кто? – спросил Уильям. – Исчадие ФБР и отпрыск Секретных материалов, – усмехнулся Малдер. Они вышли из крытого отсека и с наслаждением вдохнули свежий морской воздух. Швартовый трос изящной кривой спускался от борта могучего корабля к причалу. – Ну что, теперь все? – запыхавшись, спросил шедший впереди них Уильям. – До чего же он огромный! Скалли, нагнав его, положила руку ему на затылок, пытаясь успокоить не столько Уильяма, сколько саму себя. Корабль возвышался над ними – необъятный, могучий, звенящий, словно вывернутый наружу кафедральный колокол, словно распускающийся розовый бутон. Радарные вышки устремлялись ввысь на сотни футов над верхней палубой и господствовали над океаном, как огромные молельные кресты. Малдер вспомнил их пребывание в Норвежском море много лет назад – абсолютный кошмар, тягость которого облегчало лишь присутствие Скалли. – Это ракетный крейсер типа «Тикондерога», – сказала она. – Длина семьсот футов, водоизмещение десять тысяч тонн. Он перевозил очень даже серьезные боеголовки. – Тебя совсем не поражает его размер? – спросил Малдер. – Я уже бывала на нем, – сдавленным голосом произнесла Скалли. Ее отношения с капитаном Скалли, похожие этот монструозный военный корабль, навсегда останутся загадкой для Малдера. Он никогда не встречался с ее отцом и знал его только по афоризмам, которые периодически изрекала Скалли. – Дана! – окликнул Мэттью и развернулся к Малдеру, который как раз поднес к глазам фотоаппарат. Скалли моментально погрузилась в гробовое молчание. Ее глаза, скрытые за инопланетными черными стеклами очков, не отразили ничего. Он сфотографировал Скалли и Мэттью под сенью корабля, хотя прекрасно знал, что эти снимки никогда не доберутся до его компьютера. Уильям был так возбужден, что вприпрыжку побежал вперед. Малдер и Скалли обменялись улыбкой. Арабл последовала за ним, а Мэттью спокойно шел рядом с ними, иногда останавливаясь и сплевывая в воду. Малдер и Скалли медленно взобрались по широкому трапу с деревянными поперечными планками. – Ну вот, а ты говорила, что мы никогда не отправимся в круиз, – сказал Малдер, ухватив Скалли за низ куртки. Одна мысль о том, чтобы сесть на корабль, вызывала у него тошноту. Вода казалась плотной и жирной, как наваристый суп, и корабль, вздыхая, неторопливо вздымался и опускался, мягко постукивая по причалу, обложенному прорезиненными шинами. – А как же Бермудский треугольник? – спросила Скалли, обернувшись через плечо. Когда они оказались на палубе, она наконец сняла очки. Положила их в карман и посмотрела на Малдера своими великолепными, чуть влажными глазами, словно пытаясь молча задать вопросы, на которые у него не было ответов. – Эй, – сказал он и погладил чувствительное местечко у нее на подбородке. Скалли закрыла глаза, а ее губы слегка приоткрылись. Дождавшись этого момента, Малдер поцеловал ее, но отстранился гораздо раньше, чем ей хотелось бы. – Ладно, я буду на средней палубе, – сказал он, выпрямившись и хлопнув себя по бедру газетой. Скалли откашлялась и спросила: – Ты хотя бы понимаешь, что это значит? – Она улыбнулась, и он усмехнулся в ответ. – Не волнуйся, когда-нибудь ты сделаешь из меня моряка, Скалли, – заверил Малдер. Добравшись до полетной палубы, он пересек посадочную площадку и прислонился к поручню. От высоты захватывало дух. Ветер свистел в ушах, шевелил короткие волосы у него на затылке. Из цистерны сбоку корабля упала капля водяного балласта, наверняка полного спор морских водорослей и чужестранных вирусов. Они тоже имели право на жизнь. Есть вещи, которые вписываются в «правильные» рамки существования, а есть такие, которые отрицают любые границы. Маслянистая черная вода медленно покачивалась под днищем корабля. Если бы он перевесился через бортик, то смог бы сделать красивое медленное сальто и рухнуть прямо в воду. А то, что осталось бы от него, всплыло бы через несколько дней – обглоданный синюшный торс, который никогда не идентифицируют. Никто бы больше не переживал о нем. Люди бы говорили, что он совершил эгоистичный поступок. Эгоистично ли это – потерять равновесие? Утонуть по неосторожности, не дописав до конца книгу? Неудачно побаловаться с оружием? Засунуть голову в духовку при живом ребенке? За посадочной площадкой, рядом с возвышающимся над водой плоским, похожим на наковальню носом корабля, Малдер наткнулся на кабестан. Он попробовал почитать, но ветер трепал газету, а яркий свет бил в глаза. Резкое ощущение полнейшего опустошения скручивало его внутренности в узел каждый раз, когда он вспоминал о Европе. Уильям и Скалли занимались сборами последние несколько недель, а Малдер даже не задумывался о том, что ему следует взять. Он закинул семечко подсолнуха в рот и перекатывал его языком, пока оно не перестало быть соленым. Ему понадобится записная книжка, чтобы составить список. Надо не забыть подарить что-нибудь Арабл при расставании, чтобы она никогда его не забыла. Может, его брелок с частичкой морского монстра – окаменелым зубом мегалодона? И записку? Малдер считал ее замечательной девчонкой – яркой, сообразительной, чуть слишком нервной и очень одинокой. Когда-то он сам находился на ее месте и потому твердо знал: с ней все будет в порядке. Не то чтобы он не хотел ехать в Европу. Просто время было неподходящее. В газонокосилке окислятся свечи. Математический шедевр Уильяма – это огромное уравнение на холме – зарастет травой, пожухнет и будет утеряно навсегда. И оставлять пса тоже было неправильно. Пса, который отдал им всю свою жизнь и все свое сердце без остатка, не усомнившись в них ни секунды. Ему понадобится еще один подарок – для Уильяма. Что-то, чтобы поддержать его. Может, двухтомник «Саги о “Фар Сайде”»? Только это глупо и неудобно – тащить такую махину через океан. Тогда выбрать один комикс – например, «Мутанты на “Баунти”»?[12] Или одну из тех научных книжек, где они вписывали «Скалли» вместо имен авторов, а потом обменивались смешками под ее непонимающим взглядом? Им с Уильямом никогда не было так хорошо вместе, как сейчас. Малдер хотел, чтобы он уехал, начал жить своей жизнью, но понимал, что все не так просто. Он думал, что когда-нибудь найдет истину обо всем, на что человек смотрит снизу вверх – о птицах, о спутниках, о Боге, о планетах. Он мечтал лететь над землей, как альбатрос, пока выпущенная из чьего-нибудь арбалета стрела не собьет его. Скалли, сжимая в руках маленькую деревянную шкатулку, пересекла посадочную площадку. Малдер немного отодвинулся в сторону, и она, встав рядом с ним, прислонилась к кабестану. Малдер обхватил ее обеими руками и уткнулся лицом ей в шею. Ощутив дрожь, он прижал ладонь к животу Скалли и впервые за несколько дней почувствовал, что она расслабляется, а ее дыхание выравнивается. – Ребята нашли каюту деда? – спросил он. Скалли улыбнулась, не открывая глаз. – Они сейчас на бронебашне, отбиваются от самолетов камикадзе и подводных лодок. Везде успели побывать, судя по их восторгам. Кинотеатр, гальюн, кают-компания, парикмахерские кресла, японский торговый автомат… Малдер поцеловал Скалли в макушку, прочел несколько параграфов о проблемах с Кольцевой дорогой Афганистана и снова уткнулся в пушистые рыжие волосы. В солнечном свете на ее переносице были видны веснушки – бледные, как кусочки светлой карамели. Она нащупала фотоаппарат у него в кармане и теперь сосредоточенно глядела на экран, обхватив его ладонями. До Малдера доносились щелчки и тихие шуршащие звуки: она стирала каждую фотографию, на которой видела себя. Практика, которую он вынужден был молча терпеть. Малдер хотел верить, что сумеет простить Скалли что угодно, но проверять его на прочность и усложнять задачу было в ее натуре. Ему не нравилось приплетать к такого рода размышлениям слово «любовь», потому что он считал любовь неоспоримым явлением природы. Как только она впервые оставляла свой отпечаток где-то внутри, в глубинных тканях организма, с ней уже ничего нельзя было поделать. Он не столько любил Скалли, сколько не мог «стереть» ее. Жить без нее – все равно что жить без печени. Это неромантичное, но вызывавшее нежность сравнение вновь и вновь приходило ему на ум. Он никогда, никогда не устанет смотреть на ее лицо. Теперь ему хотелось удалить самого себя из геоцентрической формулы жизни. Он не являлся центром чего бы то ни было, как и их планета. Ничто ничего не значит, даже Скалли. Этот огромный, отлитый из стали корабль порежут на куски металла. Тело Малдера состарится, но внутри он будет чувствовать себя точно так же. Скалли же внешне навсегда останется собой, хотя внутри будет чувствовать себя иначе. Она уже чувствует себя иначе. – Что это у тебя? – спросил он. Она открыла шкатулку из тикового дерева и вытащила оттуда что-то вроде циферблата, закованного в медную оправу. – Это морской хронометр. Они настояли, чтобы я взяла его. Малдер провел пальцем по маленькому импульсному ролику. Конечно, этот механизм был слишком архаичным, чтобы ему нашлось применение на современном корабле, сверху донизу замазанном серой камуфляжной краской. – Думаешь, он им пользовался? – Не знаю, – прошептала Скалли сквозь слезы. Она закрыла коробку, и Малдер поцеловал ее холодный висок, задев губами колючие кончики волос. Где-то высоко над ними зазвучал звонкий голос Уильяма. Малдер запрокинул голову. Уильям и Арабл перевесились через перила на верхней палубе. – Эй! – крикнул Уильям. – Эй там, на палубе! – зычно крикнул в ответ Малдер. – Слушайте, Араб тут спрашивает про вас. Это была любовь с первого взгляда? – Нет! – выкрикнул Малдер. – Категорически нет, – прошептала Скалли. – Она думала, что я псих. Мы очень, очень, очень долго были просто друзьями, – сказал Малдер. Уильям и Арабл обменялись многозначительными взглядами. – Очень, очень долгое время, – пробормотала Скалли. – Странный был вчера фильм! – крикнул Уильям. – Потому что это не фильм, а реальность, – заметил Малдер. – Ну, да, реальность странная. – Вот именно, – согласился он. – Я не хочу рушить вашу жизнь, – сказала Скалли. Малдер вздохнул и свернул газету. – Посмотри на меня. Отведя голову из-под его руки, она взглянула ему прямо в глаза. – Мы здесь. Сейчас, – сказал Малдер. – Вдохни, Скалли. И скажи: ты когда-нибудь сомневалась во мне? Она издала какой-то тихий звук – будто выплюнула шелуху от семечки. Малдер снова уткнулся лицом ей в волосы и улыбнулся. – Сформулирую по-другому, – сказал он. – Разве есть хоть одна загадка природы, над которой мы не одержали победу? – Не уверена, что можно назвать победой исход нашего поединка с людьми-мотыльками, – с улыбкой ответила Скалли. – Можно мне взять эту штуку? – спросил Уильям. Он, запыхавшись, подошел к ним и, не дождавшись ответа, снял бинокль с шеи Малдера. Мэттью прошагал мимо в своих ярко-зеленых мокасинах, шутливо стукнув Уильяма костяшками пальцев по щеке. – Конкистадорами, – сказал Малдер. – Помню, как мы тогда обнимались, чтобы не замерзнуть, а ты пела песенку про лягушку. «Лягушонок делает предложение», кажется? – Мама пела? – спросил Уильям, поднеся бинокль к глазам. – И долго потом выли окрестные собаки? – Ха-ха-ха, – холодно произнесла Скалли. – Это дилановская версия спиричуала[13]? – Нет, не «Лягушонок делает предложение», – покачала головой Скалли и щелкнула пальцами. – «Джеремайя Смит – лягушка, да-да-да», – пропел Малдер. – Когда я это слышу, всегда вспоминаю «Большое разочарование»[14]. – Это пели Three Dog Night, – перебил его Уильям. – Если только не вспоминаю другое – не санкционированные правительством объятия со Скалли в лесу, – договорил Малдер. – Песня называется «Радуйся, мир!» – сказал Уильям. – В общем, сынок, все твои музыкальные таланты – моя заслуга, – со счастливой улыбкой произнес Малдер и покрепче обхватил Скалли руками. – Причем тут конкистадоры? – спросил Уильям. – Вдохни, – прошептал Малдер Скалли, целуя ее волосы. – Мы здесь. Сейчас. Она втянула влажный соленый воздух, пропитанный запахом гнили и нагретого металла. – А теперь выдохни, – велел он шепотом, опустив лицо к ее шее. Но когда Скалли послушно выдохнула, он ощутил не ее дыхание, а волну времени, которая неумолимо уносила ее прочь, к далеким звездам. Малдер теснее прижался к ней и открыл глаза, чтобы напомнить себе: они все еще здесь. Его ослепил солнечный свет. – Мне кажется, это корыто идет ко дну, – заметил он. – Ржавое ведро с болтами. – В трюме полно воды. Они ее выкачивают. – «Утонуть в бухте». История моей жизни в одной фразе. – Малдер посмотрел на троих молодых людей, выстроившихся напротив у поручня. Такие свежие, такие красивые в своей мимолетной юности, погруженные в созерцание солнечных лучей, причудливо преломляющихся на поверхности воды. Малдер потер шершавый подбородок и зевнул. Арабл, что-то шепча, прильнула к Уильяму. Малдер сразу узнал это нарочито непринужденное движение и тихий голос, который, вопреки намерениям его обладателя, неубедительно кричал: «Мы просто друзья!» Он знал лучше других, как бесконечно красив тот, к кому не решаешься прикоснуться. – Ребята уже проголодались, Малдер. Пойдем, – сказала Скалли, не открывая глаз. Напоследок он навел на них фотоаппарат, но почти ничего не разглядел в объективе из-за яркого света. Ему оставалось только довериться технике и надеяться, что она запечатлеет то, что он хотел: трех молодых людей с развевающимися на ветру волосами, стоящих на носу старого корабля. – Знаю, ты думаешь, что ты единственная столкнулась с такой бедой, – сказал Малдер Скалли. Она дернулась у него в руках, собираясь возразить. – И знаешь, как знаю и я, что наш ребенок был чудом, – продолжил Малдер, не дав перебить его. Спустя пару мгновений Скалли молча кивнула. – И что чудеса случаются не просто так, – сказал Малдер. Скалли посмотрела вниз и снова открыла шкатулку. Малдер увидел свое отражение в стеклянном хронометре. Его лоб был испещрен морщинами, но в остальном он выглядел очень даже неплохо. Разве что весил чуть больше, чем десять лет назад. Он старел, и это казалось ему по-своему трогательным, обаятельным – процесс старения как доказательство того, что ты жив. В конце концов он оказался не таким уж плохим парнем, если познакомиться с ним поближе. «Я буду скучать по себе, когда умру», – подумал Малдер. Время представлялось ему чем-то жидким, текучим. Густым сиропом из воспоминаний, в котором можно двигаться – вперед или назад. В любой мифологии, какую ни возьми, высшей степенью просветления считается осознание того, что ответ был у тебя под носом с самого начала, прямо перед тобой. Ответ – это ты. Ответ – это она. Ответ – «да». Уильям обернулся и посмотрел на них. Из-за ветра его волосы распушились. Поднялись волны, и ржавый корабль покачнулся. Малдер сглотнул, подавив подступившую тошноту, и крепче сжал руку Скалли. Уильям схватился за поручень и, глядя на родителей, шумно выдохнул. – Слушай, мам. А ведь я лечу на другую сторону океана! Отца ищи не здесь, не здесь. Пять саженей воды над ним. И он одрагоценен весь Преображением морским. Где кость была, зацвел коралл. В глазницах жемчуг замерцал. Слышишь колокол наяд? У. Шекспир «Буря» в пер. Осии Сороки[15] Примечания (начало): [1] Анкилостомоз – заражение круглыми червями из рода анкилостом. [2] Savoir faire (фр.) – умение, мастерство, сноровка. [3] Михайлов триместр – так называют первый триместр учебного года в Оксфорде. [4] Тимпания - незаразная болезнь, характеризующаяся быстро развивающимся газообразованием и вздутием рубца. [5] «Маус: Рассказ выжившего» (Maus: A Survivor’s Tale) – графический роман Арта Шпигельмана о жизни его отца Владека Шпигельмана, польского еврея, пережившего Холокост. [6] Переделанная строчка из песни про храброго сэра Робина из фильма «Монти Пайтон и Священный Грааль». [7] Тэштиго – герой романа «Моби Дик».