Только живи

Возвращение.       Владимир прикрыл глаза, чувствуя, как накопившаяся за эту долгую дорогу усталость наваливается тяжелым камнем на плечи, заставляя расслабиться, забыться, отдаться сну и теплу. Теплу домашнего очага, легкого одеяла и любимой женщины. Аня... Владимир вздрогнул и открыл глаза. Аня спала, тихо дыша, иногда глубоко вздыхая и дрожа. Он крепче прижал ее к себе и почувствовал, как она улыбнулась и прижалась к нему, ища защиты и нежности. Скоро рассвет, эти длинные зимние ночи с их вьюгами и морозами будто специально шептали им о сне, покое и нескончаемой любви. Его любви. Сбывшейся этой волшебной ночью. И сделавшей его счастливым.       Владимир вдохнул полной грудью, чтобы ощутить ароматы дома, что хранились в его памяти и помогали пережить расставание, просить у Бога о возвращении и встречах. Запахи горящих дров, старой мебели, цветов в вазах, расставленных по всему дому, множества свеч в старинных подсвечниках. И аромат женщины, сотканный из ее духов, домашнего мыла, что собиралось густой пеной на ее плечах, белокурых волос, тонко пахнущих ромашкой и летом. Аромат, что навсегда остался в его памяти. Который снился ему и согревал холодными ночами. Он закрывал глаза и представлял, что он опять дома, что нежно касается Аниной кожи, смывая пену с ее тела, расчесывает длинные мягкие волосы и согревает ее своим горячим телом.       И ее глаза. Огромные, с черными зрачками, в которых отражалось бескрайнее синее небо и он. Она молча наблюдала за его спешными сборами, изредка касаясь пальчиками его вещей, потом поднимала глаза и также молча смотрела на него, будто умоляла остаться, отказаться, не бросать, но затем опускала веки и измученно улыбалась. Понимая, что он не сможет нарушить данное слово. Слово Корфа.       И ее тоненькая фигурка на крыльце. Она не двигалась, не плакала, не причитала и не махала руками с пожеланиями скорейшего возвращения, как расстроенная Варвара. Она стояла в лучах солнца, ветер играл ее локонами, подолом ее платья, а она молчала. И только когда он уже выезжал за ворота, Анна медленно подняла руку и перекрестила его, прижав потом ладонь к губам.       Такой он и вспоминал ее там, в горниле войны. А по ночам видел ее прекрасное тело в таинственном свете свечей, слышал заунывную музыку восточного танца и вновь и вновь ощущал ее в своих ладонях, прикасался губами к ее животу, ногам, целовал ее руки и не мог надышаться ароматом любимой женщины. Анна улыбалась ему в ночном дозоре, хранила его в горах, защищала от камней, пуль и рукопашных. Его сослуживцы удивлялись тому, с какой легкой осторожностью он планировал все вылазки и операции, будто кто-то с небес помогал ему с решением всех задач, отводя беду и смерть.       И никто не знал, что в любом протяжном крике совы, грохоте камней, шуме рек и седельном скрипе он различал ее голос, ее песню, ее шепот и тихое "не уходи, останься со мной". Он выжил в этом аду только потому, что всегда слышал "не уходи, останься со мной". И когда он мчался к ней после пришедшего приказа о возвращении, и когда останавливался на ночлег в маленьких гостиницах и почтовых станциях, пробивался сквозь метели и вьюги, кутаясь в шинель и укрывая попоной Грома, он слышал в завываниях ветра нежное и тихое "не уходи, останься со мной". И иногда тихий стон: "только живи"...       ...Владимир вздрогнул и открыл глаза. Темно, за окном шумит пурга, засыпая все вокруг снегом, а в доме тихо, только потрескивают дрова в камине и слышно тихое дыхание Анны. Он пошевелил затекшей рукой, Анна вздрогнула и схватила его за плечо, что-то торопливо нашептывая и всхлипывая. Глупенькая, она еще и прощения просила!       Владимир смотрел в окно, за которым в сумасшедшем танце кружилась метель, и улыбался, вспоминая свой приезд. Он тихо зашел в тепло конюшни, завел измученного коня и без сил прислонился в деревянной стене. Он дома! В одном стойле зашуршало сено, Гром тихо и радостно заржал и переступил своими длинными ногами, потянувшись мордой вперед. Он узнал Григория, который бурча подошел ближе и неуверенно произнес:       - Это вы, барин, Владимир Иванович? Мы и не ждали вас раньше весны, - он снимал седло, поглаживая верного коня по спине и шее. - Это хорошо, что вы вернулись, барин, а то... Вот Ласточка наша вчера ожеребилась, я и остался с ними на ночь, уж больно долго она старалась-то; маленькая, что ее хозяйка, Аннушка наша. А вы домой насовсем или как?       - Насовсем, Григорий, насовсем.       - Это хорошо, - опять повторил Григорий и покачал головой.       Владимир напрягся и оттолкнулся плечом от стены.       - А что произошло? С Анной что?       - Плохо, барин, плохо.       Владимир вдруг почувствовал, как противный холод пробежал по мокрой спине, заставляя остановиться сердце и прервать вдох.       - Что с ней? - с трудом прошептал он.       - Ох, барин, совсем плоха стала. Не ест, не пьет, исхудала, бледненькая такая...       - А Штерн был? Что он говорит?       - Зачем Штерна-то беспокоить? Она ж не больная, - продолжал Григорий, заводя Грома в его денник, подкидывая ему сена и ставя ведро воды, - она скучает больно. Совсем извелась, Варвара вон намедни гово...       - Господи, Григорий, ты меня напугал до смерти!       Слуга выпрямился и с непониманием уставился на хозяина. Потом расплылся в улыбке, которая превратила бородатого мужика в стеснительного юношу, и тихо заметил:       - Вы, Владимир Иванович, в баньку-то загляните, еще не остыла небось. С дороги-то устали...       ...Владимир повернул голову и посмотрел на спящую Аню. Он не думал, что окажется в ее комнате, он только хотел постоять под ее дверью, послушать потрескивание ночных свечей в коридорах и попытаться заснуть после долгой и изматывающей дороги. Но она заплакала, и он услышал ее шепот "только вернись, только живи" и забыл обо всем, распахнул дверь и увидел ее. Свою Аню. Измученную, исхудавшую, с тенями под глазами, плачущую и молящуюся. О нем, о его возвращении. И перед его взором появилась она, там, в подвале старого особняка, что из последних сил держалась за его плечи и лихорадочно шептала: "я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя". Владимир рванулся к ней, обнял и забыл обо всем. О себе, об усталости, о войне, о зиме и вьюге. Он был с ней, обнимал и целовал, чувствуя ее дрожь и ощущая ее руки, что кольцом обвили его шею, не давая отстраниться. Она что-то шептала о том, что согласна на все, лишь бы он был рядом, что она будет с ним кем угодно, где угодно, лишь бы рядом с ним, до конца, пока не надоест, пока не прогонит. И Владимир не выдержал. Она билась в его руках, как прекрасная птица, пытаясь раскинуть крылья и полететь, она шептала и кричала, что любит, что виновата, что просит прощения, что больше никогда не упрекнет, не осудит, не обвинит, лишь бы он был рядом. С ней. А потом облегченно плакала, когда он сцеловывал ее сладкие слезы, и молила о любви и блаженстве.       Владимир опять открыл глаза. Усталость накатывала огромными многотонными волнами, заставляя смежить веки и уснуть, но он боялся. Боялся, что проснется и не увидит рядом с собой ту, что всех дороже. И в этот момент погасла последняя свеча, и на него обрушилась темнота. Он закрыл глаза, прижал Аню покрепче, зарылся носом в ее пахнущие летом волосы и перед тем, как провалиться в спокойный мирный сон, успел подумать: "Завтра Крещение... Венчание состоится, даже если церковь завалит снегом по самую маковку. Она моя... моя... Аня... моя..."       Солнце медленно поднималось из-за леса, освещая зимние роскошные наряды деревьев в лесу, шапки снега на избах, заметенные дорожки у старинного особняка, будто делая последние штрихи к таинству, что свершилось ночью на земле между спящими в объятиях друг друга мужчины и женщины, и что будет утверждено сегодня днем на небесах. Таинство любви и прощения. Навсегда, пока есть день и ночь...