Только живи

Только живи...       Зима. Долгая, холодная, одинокая зима. Снег засыпал всю округу, на сколько хватает глаз - все белое, безмолвное, торжественно-немое. А снег все сыплет и сыплет, будто там, на облаках, сидит седой старик-мельник и высыпает из своей мельницы все новые и новые порции снега-муки.       Анна отошла от окна, зябко кутаясь в теплую шаль. Вот уже скоро год она одна. Нет, конечно, дом полон людей, звенит визгом деревенских ребятишек, что любят лепить снеговиков на широком дворе у старого дома, смеется веселыми голосами молоденьких горничных, сердится глухим ворчанием Варвары. Вокруг нее полно людей, но она все равно одна. Всегда одна, в любое время суток и в любой день. Одна. С тех пор, как уехал Владимир. Уехал, оставив ее в качестве невесты и хозяйки поместья. Уехал на Кавказ. Как они радовались, что наконец-то они вместе, что все узнали правду, что впереди их ждет только счастье и любовь. Им пришлось пережить ее внезапную болезнь, научиться доверять друг другу в малом и большом. Но приказ Императора никто не отменил, и восстановленный в чине поручик Корф вынужден был оставить любимую и срочно отправиться в действующую армию на Кавказ.       Тогда только-только сошел снег, появилась первая зеленая травка, небо поражало своей глубокой синевой и слепящим весенним солнышком. Впереди, казалось, их ждет светлое, нежное, щемящее чувство взаимной радости и любви. А сейчас? Анна села в кресло у камина и молча уставилась на яркий огонь, который не мог согреть ее и успокоить. Вот уже больше месяца нет писем с Кавказа и никаких известий из Петербурга. Будто этот нескончаемый снег отрезал ее от той проклятой войны, что в любую минуту... Нет, не думать об этом! Нельзя, иначе Владимиру будет плохо. Надо думать только о хорошем, чтобы ее мысли преодолели эту нескончаемую пелену снега и обласкали любимого, подарив надежду на будущее, чтобы защитили от пули и клинка, чтобы он понял, как его любят и ждут.       Анна откинулась на спинку глубокого кресла и спрятала носик в теплые объятия шали. Подумать только, а ведь всего год назад они были непримиримыми соперниками, почти врагами, а оказалось, что за этой враждой и напускной ненавистью скрывалось глубокое взаимное чувство, которые они прятали от всех, и от себя в первую очередь. Сколько им пришлось пережить, испытать, сколько пролито слез, сколько сказано обидных слов, сколько совершено глупых поступков! Им пришлось потерять близких и родных людей, чтобы в конце этого трудного, изматывающего пути понять, что все это пустое, что выше этого царит их любовь. Всепрощающая и безграничная, как синее бескрайнее весеннее небо.       Та прошедшая и уже такая далекая зима была самой тяжелой для них. Все началось со смерти Иван Ивановича, а потом... Все так бурно развивалось, как снежный ком, что на огромной скорости несется с высокой горы, стремясь уничтожить, подмять, сломать и согнуть все, что встречается ему на пути. И они боролись, доказывали себе и друг другу, что они все смогут, смогут жить друг без друга, любить других, не думать, не вспоминать, не ревновать, а потом все возвращалось к началу. И они опять оказывались вместе, прощая и любя.       Затрещал фитилек, Анна открыла глаза и непонимающе посмотрела на погасшую свечу. В доме тихо, все спят. Она, видимо, задремала и не услышала, как все успокоились и отправились отдыхать. В комнате заметно похолодало, дрова в камине прогорели, а печная стена медленно остывала. Анна встала, открыла металлическую дверцу и подложила сухих поленьев в горящее сердце домашнего очага. Надо лечь в постель. Но как заставить себя раздеться и замереть под одеялом, когда каждая клеточка, каждая мышца, каждый волосок хочет тепла, нежности и любви.       За окном билась ночная вьюга, скрывая с глаз тропинки, реки и озера, будто старалась сбить с пути любого, кто посмеет выйти в дорогу, оторвать от любимых, от тех, кто ждет и надеется на скорую встречу. Чтобы навсегда разлучить. Без надежды на будущее. Анна прикрыла глаза и уткнулась горячим лбом в стекло. Как же она соскучилась, отчаянно, до слез, до дрожи. Но нельзя плакать, нельзя, иначе Володе там будет плохо.       Она обернулась и рассеянно оглядела свою комнату. Та же розовая девичья спальня, та же мебель светлого дерева, кресла... Как они смеялись тогда и шутили, Владимир придумывал желания и все повторял: "ну тогда... тогда... тогда..." А она смотрела ему в глаза и даже не догадывалась, что это будет последний их вечер перед долгим расставанием.       Сколько их было, встреч и расставаний, ссор и недопониманий? Их взаимные колкости, ее дерзость и непослушание, его злость и гордость. И страх. Страх потерять, отдать другому, перестать слышать, видеть, встречать и любоваться. И совершенная им подлость, в которой он признался и за которую себя казнил - уничтожение вольной. И танец. Она помнила его глаза, поначалу стыдливо опущенные, потом распахнутые, как два огромных серых облака, и руки, сжимающие подлокотники кресла. Ей тогда казалось, что еще немного, еще чуть-чуть - и он бросится к ней, прекратит этот взаимный позор, закроет от невольных зрителей и крепостных музыкантов, но этому не суждено было произойти. Анна закрыла себе рот, чтобы не закричать, вспоминая себя, смотрящую вслед своей кажущейся судьбе и несбывшейся любви. И жаркие поцелуи стоящего на коленях непокорного барона...       Хозяин... Она тогда еще не знала, как права была в тот вечер, произнеся этого коварное "хозяин". Да, он был и остался ее хозяином и повелителем, что смиренно склонил голову перед своей любовью и судьбой, переступил через слухи и сплетни, отбросив все предрассудки и сделав ее своей госпожой. Но для этого им пришлось пройти через испытание человеческой ненавистью и ложью. Анна вздрогнула и нервно стянула в кулачок теплую шаль на своих плечах, вспоминая приближение раскаленного металла к своему лицу. А потом был табор и их сближение после потери имения. Они боролись вместе, поддерживая друг друга и надеясь только один на другого, как делали бы родные люди, которым не жить в одиночестве, не жить без этого старого дома.       И дуэль... И она, замершая в глубоком снегу и прижимающая к груди свою свободу. Не верящая в свершившееся и потерявшая голову от счастья. И как благословение - ее рассказ о предыдущей ночи. Анна закрыла лицо руками и посмотрела в окно сквозь пальцы. "Скажи, ты любишь меня? Ну скажи..." Он умолял ее о любви, он будто просил ее: солги - и я поверю. Но она не смогла сказать неправду и только тихо плакала.       Надо поспать. Анна потянула покрывало с кровати и замерла, сжимая шелковую ткань в ладони. Ее побег и нечаянное спасение. "Мне помогло ваше ожерелье". Владимир тогда смотрел на нее и ждал, когда она сама сделает первый шаг, потом несмело удерживал ее лицо в ладонях и целовал, целовал, а она таяла от его силы и нежности. И опять ссора... И бал, где она пела, а он с гордостью и любовью смотрел на нее и улыбался. Как она бежала за ним и за теми людьми, что уводили его, в никуда, в неизвестность! Отбирали его у нее, отрывая кусочек души.       Анна села на постель и слабо улыбнулась - как она радовалась его возвращению, как обнимала его и прижималась к нему, взахлеб рассказывая о своей поездке в столицу, а потом они опять поссорились. И она ушла. Чтобы опять вернуться и согласиться на побег, на тайное венчание. Только бы с ним. Именно в тот вечер они сидели здесь, в этих креслах и пили чай, а он стоял перед ней на коленях и загадывал желание...       Желание. Какое может быть желание у человека, который любит и ждет, надеется и верит? Только бы вернулся, только бы написал, только бы жил! И пусть потом будет что будет, лишь бы живой, рядом, до конца дней, кем угодно, где угодно, только бы слышать это его тихое "глупенькая ты моя, глупенькая" и обнимать, лихорадочно целуя его уставшее лицо, стоять перед ним на коленях, чувствуя тепло его пальто и его рук, и снова и снова слышать "ну все, все, тихо, тихо", и плакать, и сквозь слезы повторять как молитву: "я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя".       Люблю... Она не заметила, как оказалась на полу, приглушенно рыдая, уткнувшись лицом в прохладный шелк, что так и не выпустила из рук. Ей чудились его осторожные шаги, его голос, хлопанье дверей и тихие голоса, будто дом разговаривал со своим хозяином, вспоминая и радуясь. Но она знала, что это ветер шумит в кронах деревьев, что скрипят старые половицы, тикают часы. И его нет. И она одна, одна, всегда одна, а он там, далеко, на этой страшной войне. И он не войдет, не обнимет, не прижмет к себе, повторяя "ну все, все, тихо, тихо". И нет спасения от этой боли, от этой безнадежности, этой зимы и этой страшной вьюги. И холод сковывает тело, дуя сквозняком из всех щелей, хохоча над ее мыслями и ее раскаянием. И нет его! Любимого, единственного, желанного.       Она сидела на холодном полу, скрючившись и обнимая себя руками, раскачиваясь и рыдая. Виновата, как же она виновата, что не видела, не чувствовала, не позволила себе любить, что отпустила его туда, где каждый день он рискует собой, где каждый день он может погибнуть! Все она, только она, одна она виновата! Во всем! Виновата! Господи, защити, прикрой, пощади, верни, пусть он живет! Пусть у нее ничего не будет, пусть Господь возьмет, что пожелает, только пусть он живет... живет... живет...       - Володя, Володенька, - шептала она, невидяще глядя на образа, - ты только вернись, только живи... Вернись, только вернись...       Сквозь шум в ушах и вязкую головную боль Анна с удивлением смотрела на медленно открывающуюся дверь. Она помотала головой, отгоняя видение, и вдруг увидела в проеме двери того, за кого просила секунду назад, за кого молилась, чтобы через несколько мгновений оказаться в его руках, до хруста, до боли сомкнувшихся вокруг ее тела. Она не понимала, где заканчиваются ее видения и начинается реальность, она не понимала, что с ней и где она. Ей было важно только одно - Владимир с ней, рядом, она чувствует и ощущает его, и пусть это будет только ее сумасшествием, ее выдумкой, ее сном, но будет, будет сейчас, тут и с ней.       Она смеялась и плакала, вцепившись в рубашку на его плечах, то прижимаясь к нему, то отталкивая, чтобы заглянуть ему в лицо, увидеть его серые глаза и улыбку, чтобы потом опять сомкнуть руки у него на шее и шептать, не останавливаясь и не дыша:       - Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя.       И взлететь вверх, оказавшись в его объятиях, но не отпускать, не размыкать рук, чтобы он не ушел, не исчез, не растворился в этой вьюге, чтобы остался с ней. В этом доме, в этой комнате, в этой постели. В этой жизни. И услышать в ответ:       - Я люблю тебя, Аня.       И забыть обо всем, отдавшись его силе и любви... Навсегда, на века, на всю оставшуюся жизнь...