"Постоктябрьское"

Шумная, скандальная баба всё никак не унималась: спустя час после родов она уже стояла на ногах и орала на заведующего, отстаивавшего интересы больницы отважным лилипутом супротив сумасшедшего дракона. Она кричала, что это не её ребёнок. Что акушерка, сука такая, фея и его подменила. Что все они хотят убить её и утащить её ребёнка в Пустые Холмы, и она не даст этому случиться. Акушерка закрылась в приёмной и рыдала на груди у более опытных коллег, заведующий приказал медбратьям скрутить дурную бабу, а ребёнок отчаянно вопил в кроватке — мать его, Шелли О’Донелл, слышала в его крике издевательский смех и оскорбления грязного подменыша, остальные — только невыразимые просьбы малыша накормить, успокоить и обогреть в новом, таком некомфортном для вышедшего из уютной темноты младенца мире; и бог его знает, кто из них, в конечном счёте, прав. — Вы не будете подписывать отказ от ребёнка? — Заведующий устал, и уже не хочет разговаривать с этой бабой спокойно, но — он не может: вот вызвать бы главного врача… — А Коннона вы не вернёте? — спросила в лоб Шелли О’Доннелл. Заведующий нервно вздохнул, и этого импульса хватило, чтобы истерика буйной матери пошла на второй круг: — Ах вы суки! Да что б вы все сдохли, уроды, пидоры! Отдайте моего ребёнка!.. Нескольким мужчинам удалось схватить толстую, грузную женщину, в прыжке едва не добравшаяся до испуганно отстранившегося врага — хрупкого заведующего со слетевшими с носа очками; разъярённая мать орала, вырывалась, брызгала слюнями, едва удерживалась в руках пытавшихся справиться с буйной пациенткой врачей. Крик ребёнка пошёл на новый круг, в палате появились новые люди, новые лица, среди которых Шелли видела страшные, звероподобные, глумливые маски; один из докторов наполнил шприц успокоительным и едва успел воткнуть его в тот момент, когда Шелли уже почти добралась до заведующего и была готова вытрясти из него всю правду… Ребёнка. Своего ребёнка. Не эту дрянь, что сейчас лежит на месте Коннона и издевается над бедной Шелли, а своего настоящего мальчика, родное дитя, деточку долгожданную; суки, сволочи, уроды, где же он, куда они его украли?.. Пэг’о’Тирлитх, он же Черничный Пэг, Пэг Буравинка, Пэг с Черничной Корзинкой — веселился от души. В теле ребёнка он жил уже трое суток; ему осталось ещё пару лет, и он хотел оторваться как следует. У фей не так уж много возможностей повеселиться, особенно в современном говёном мире, и Пэгу нравилось, что теперь у него есть ручки, ножки и лицо, корчащее всевозможные гримасы. Конечно, теперь он бы не смог колдовать… но воздержаться от магии на несколько лет — полная ерунда по сравнению с тем, что человеческое тело дарит существу, не обладавшему до того физическими параметрами. В смысле, у него теперь есть пальцы! Пальцы! Эти потрясающие колбаски, гнущиеся в произвольном порядке! (ну, или почти) А волосы? Эта захватывающая, обворожительная растительность на голове, которую можно тянуть в разные стороны, можно рвать, плести, зарываться в неё руками! Пожалуй, единственное, что Пэгу не нравилось в человеческом теле, так это пяточки, но другие феи, более опытные в подменышестве, говорили, что пятки младенцам и ни к чему. Вот когда они станут постарше… Пэгу повезло: он будет жить целых несколько лет и научится бегать прежде, чем ему надоест быть человеком. Сплошные удовольствия от его нынешнего существования! Ах, да, Шелли. Или как там её. В общем, эта дурная смертная, из чьей промежности, к несчастью, выполз подменённый ими ребёнок. Пэг знал, что раньше смертные не церемонились с ребёнком, которого подозревали в подменышестве. Его могли убить, ему прижигали ноги и руки, чтобы фея, укравшая их ребёнка, вернула его на место, его топили и подвешивали на осиновой перекладине… Случалось, впрочем, и такое, что смертные оставались жить со своими волшебными детьми; и чем ближе к современности это происходило, тем чаще люди принимали такое соседство, пока окончательно не разучились видеть фей. Оно и к лучшему: конечно, и феи стали реже похищать человеческих детей, проклятая глобализация, но — всё равно заниматься похищениями куда спокойнее с людьми, не верящими в фей и не способными отличить своего нездорового малыша от фейского уродца. Но эта Шелли была тем ещё орешком. Причём Пэг не был уверен в том, что она его видела: кажется, что нет, во всяком случае, она тут же начала лезть на непричастную акушерку и врачей, которые уж точно не являлись феями. Но она определённо его чувствовала, и чёрт бы побрал, если бы Пэг понимал, почему. Потому что она несусветно глупа? Потому что она почти поехала головой из-за алкоголя и религиозного фанатизма, и теперь более чувствительна к магии? Потому что происходила из вонючей глубинки, где вера в фей продолжала жить среди совсем уж безграмотных и опустившихся ирландцев? Неясно. Но её существование делала жизнь Пэга в человеческом теле опасным, и хотелось бы надеяться, что человеческое правительство (ну или служба безопасности, или как там этих придурков называют) сможет обезопасить его от посягательств «матушки»… — Попался! Толстые руки неаккуратно схватили его за тощенькое тельце, и Пэг заорал — отчасти действительно от страха, а по большому счёту от надежды, что его услышат, и что медсёстры (ну или кто-то же должен охранять его?!) прибегут и вырвут из рук этой поехавшей на голову сумасшедшей. — Жирная дура, мешок с дерьмом, корова, фаршированная салом! — отчаянно пищал Пэг, стараясь вырваться из крепкого захвата Шелли: вот же сильная сука! — Отпусти меня, иначе я перебужу всю больницу! — Продолжай, продолжай орать, — нежно, почти маниакально повторяла Шелли: из мелких глаз несчастной бабы текли злые слёзы, большая ладонь удерживала рот младенца, смягчая его отчаянные крики. — Мерзкий ублюдок, вонючий подмёныш… поори, поори, зови на помощь своих друзей… Мы сейчас отправимся в Пустые Холмы, и там-то я верну обратно своего малютку, своего крошку, маленького Коннона… — На помощь! Кто-нибудь! Эта сумасшедшая меня до смерти доведёт! На помощь! Впервые за свою долгую (хотя и не такую, как у других фей) жизнь Пэг испугался. Он бы, конечно, не умер, это человеческая иллюзия, что фей можно убить — ничего подобного… Но — человеческие тела ведь испытывают боль, так? А эта больная, эта клуша, его так называемая мать… она ведь собралась ему причинить боль? Пэг не знал, что такое боль, но проверять этого совершенно не хотел. На помощь! Кто-нибудь! Кто-нибудь!.. — …это невероятно, но он всё-таки выжил. Шелли плакала. Слёзы текли у неё с тех самых пор, когда она только выдавила крошку Коннона из своей вагины, а вместо него, вместо золотца её златовласого, крошки её, козлёночка нежного, возникла эта харя, прости Господи. Да что Господь — Господь её простит; не он ли говорил убивать бесов, как вшей, как блох? «Ибо нечистые духи из многих, одержимых ими, выходили с великим воплем», ну вот, а феи — те же бесы, и с криком должны выходить, проклятые, с криком, возвращающим малыша обратно, из объятий евойных короля с королевы. Вот и она вернула. Вот и ей удалось, вот он, солнышко её, заичка, крошечка маленький. Его снова отобрали, но теперь уже не феи: это люди, люди, злые, как звери, хуже зверей, потому что звери не отбирают друг у друга детёнышей — кто лезет за волчонком из пасти волчицы? Кто уводит телёнка у коровушки, львёнка у львицы, гусят у гусыни? А люди — люди отнимут и не вернут, никогда не вернут, как бы она ни плакала, как бы ни умоляла. Вот один, ур-р-род, ублюдок, козёл моральный, шипит: «Ну всё, сука, ничего ты с ребёнком теперь не сделаешь»; надо собрать всю волю и выдать ему, что пускай он сдохнет, что рак уничтожит все его клетки, как он уничтожил её сердце, что… Но её уводят, тащат силком за собой; Шелли сильная, она упёрлась и не желает уходить без своего маленького — она ведь через столько прошла, чтобы его вернуть… Ничего. Сколько их — пятеро? Семеро? Много. Всё равно — добровольно Шелли им не дастся. Она спасла своего маленького от короля и королевы фей, пронесла подменыша против ветра, окропила его горящим воском, окунула в воду, и только она услышала крик своего родного ребёнка, своего маленького Коннона… Ничего. Ещё услышит. Спасла от фей — спасёт и от людей. Держись, малыш мой, сладенький мой, хорошенький Коннон, держись. Мамочка скоро за тобой придёт.