Исповедь: свой взгляд

Я знал, что с Фрэнком все будет в порядке после падения, на дне колодца была мягчайшая грязь. - Не знаю. - Ты пошел покачать его на качелях! Где Фрэнки? - Я не знаю, Эм. Ему приспичило поиграть в прятки, он был вóдой. Я спрятался не далеко, слышал, как он считал, слышал его шаги, а потом перестал. А теперь отойди. Как бы я не сглупил, сказав так… сестрица начнет кричать, ища его, а из колодца будет прекрасно слышно «памаги мамчкаа!». Нужно срочно спускаться в подвал, благо я изучал кабинет Джеймса вдоль и поперек, и не мог не обследовать весь подвал, куда нашел тайный подземный коридор. Мальчишка не должен кричать. И не будет. - Эй, иди сюда, малыш! Сюда. - К-куда? - Сюда же, к решетке - Дядя?! - Тихо, тихо. Я тебя спас, здесь тебя не найдут, и не спрашивай, кто. - А-а мама? - Не волнуйся о ней, с ней все будет хорошо. Эй, иди сюда. Держи ягодок. Ну вот мальчишка и успокоился. Как же дети глупы, видит бог, подавляющее большинство. Как хорошо, что я был не таким. И не мог не быть. *** Три года мальчика искала полиция. Всю жизнь его искала мать. Но он точно провалился сквозь землю. Я был как на иголках, когда Ида вернулась из больницы. Даже черная одеждой, серая лицом, заплаканная Эмма, казалось, было воодушевлена и заинтересована. Держу пари, Ида даже не расслышала слов приветствия за вопросами КТО?? «Мальчик!».. Вновь мальчик. Очередной мальчик, ох, хоть бы девочка была. Тогда эта Ида, эта маленькая Ида имела бы самого лучшего дядю на свете. И плевать, кто ее отец! Но это был мальчик. Жутко некрасивый, точно родился похожим на внутренний мир Сэмюэля, но слегка рыжеватый волосом. Имя же подбирала мать, но, черт возьми, как же так можно? Что за королевские замашки на имена? *** Года бегут галопом, в фамильном доме Вандербумов с каждым днем все радостнее и радостнее. С каждым первым лучом солнца день свадьбы ближе на один день. С каждым первым лучом солнца сердце единственного алхимика в семье сжималось все сильнее и сильнее, как бы он ни хотел этого не показывать, скрываясь под дополнительной маской безразличия. И вот день Х – маленький, не по годам умный Леонард иногда то тому, то другому задавал вопрос, почему он родился у мамы с папой до свадьбы, а не после, но не докучал им особо. Вандербумы, как выяснилось, не особо любили широкие гуляния и не делали «маскарада из бракосочетания», как любил выражаться Сэмюэль. Но было одно маленькое но... Я не смог заставить себя снять маску для фотографирования. Где-то глубоко-глубоко внутри моей искалеченной души, давно забывшей собственную обиду и жалость к себе, больно капнула жгучая слеза: никто даже не предложил сфотографироваться без маски. Они признали мое лицо, признали свою неприязнь к нему, как бы говоря «да мы знаем, что ты урод, ты правильно закрываешь лицо. Ты даже на фотографии, на твоей единственной фотографии не достоин быть настоящим. Иди на задний план». Вспышка ослепила меня, я не видел ничьих лиц, но мне было интересно, как выглядела Ида. Улыбнулась ли? С зубами или без? Прищурила ли голубые глаза? Я узнаю это лишь после проявления. Итак, прощай, Ида Райцгер. Добро пожаловать, Ида Вандербум. *** Время все еще неизменно текло медленной рекой, вот опять в который раз у Мэри именины. Опять вся семья идет в часовню. Почти вся – теперь под предлогом недомогания осталась Эмма. Темно- серое небо над летним садом обещало сильную грозу, но не смотря на это, осуновшаяся бедная женщина решила выйти из дома и заняться тем, чем не занималась уже много лет. Порисовать – в последний раз. Так она себе пообещала. Она расслабилась и первое время тихо сидела под ветвями раскидистого дерева, вглядываясь в красоты величественных гор под далеким ливнем. Наконец она взялась за краски. Эмма решила так для себя: если ее картина ей понравится, она станет последней – последним, что от нее останется, да станет красивое произведение искусства. Если же придется не по вкусу – тогда ее комната все еще не будет пустовать. Она стала рисовать. Все валилось из рук, картина не дружила с реальностью, и Эмма неожиданно передумала. Желание привести свой план в исполнение давно поселилось в ее голове, и женщина сама невольно искала предлог, чтоб осуществить задуманное. Неосторожный мазок – и ствол краснее, чем нужно. Дерево с красным стволом – точно символ. Даже само проведение за. Да еще и трава вышла излишне желтой. И солнце, что невиднó, краснó, точно так называемая кровавая луна. Картина отвратительна, а Эмма уверена, что она плохая мать. Нечаянно, как и полагается любому настоящему художнику, макнув кисть в графин с виски, что стоял подле, Эмма отпила из него, ничего не заметив. Картина отвратительна. Эмма придирчиво посмотрела на дерево. К неудобству, почти все ветви были слишком высоки, хотя несколько достаточно близко. Дождь постепенно начинал плакать и скоро полностью превратился в истошный погребальный плач. *** Одним холодным-холодным ранним зимним вечером, игнорируя озлобленную вьюгу за окном, в теплой семейной «укаминной» атмосфере Вандербумы старшие как могли культурно развлекались. Ида взялась научить новую семью Игре Лжи. Она не очень любила разделять свою колоду Таро, но вспомнив интересную игру, которой научила ее бабушка-цыганка, решилась. Ей понадобились лишь Колесница, Императрица, Дьявол и Верховная Жрица. Итак, настало время лгать и говорить правду. Но когда и кто? Все говорили, все смотрели друг на друга с подозрением, все чувствовали, что вот сейчас что-то узнают друг про друга, что игра не случайна. Первым открылся Сэмюэль – Верховная Жрица. Ему это очень подходило – открытое, почти наивное существо. Ну не умеет человек врать – чистая душа. Мэри – Императрица. И правда, на императрицу она была похожа. Самая старшая женщина в доме, хозяйка усадьбы, молчаливая и величественная мать и бабушка – ничего лишнего, а если и врет, то по неосторожности или по незнанию достоверных фактов. А кто же Альберт? На фотографии Ида улыбнулась без зубов, не щуря глаз, и даже не взяла Сэмюэля за руку. Белая фата, крепленная цветами к кудрявыми медным волосам, от чего-то слегка развивалась, хотя сквозняка тогда не было - это все маленькая фотография, являющаяся вырезанным портретом Иды из общего снимка. В каждом слове – ложь. Кто, как ни он, коварный, и в то же время воспламеняющий, дьявол? Что же до Иды, то остается лишь колесница – едет-едет, в вечном странствии, а без должного количества привирания порой и выжить не сможет. А у Альберта теперь точное наставление – убивай возрождения воимя. Теперь череп сменит ему тыкву. Но отчего на нем полу стесанные буквы Н.Э., мы никогда не узнаем.