Исповедь: свой взгляд

Где-то в середине лета кошмарного 1904-ого для захворавшей матушки Сэмюэль предложил провести музыкальный вечер. Мы все понимали, что осталось ей совсем недолго. Когда мы были маленькие, лет эдак до двенадцати, Мэри старательно пыталась дать нам хоть какое музыкальное образование. И лучше всего получалось у Эммы, как ни иронично. За то долгое время, что я был свободен от музыки, я основательно забыл нотную грамоту, и когда ко мне в руки попали листы с нотами незамысловатой сюиты, выполненными аккуратным почерком Иды, эти нотки показались мне причудливой схемой для плетения кружева. Тут в уголке листа мне на глаза попалось какие-то слова, потерявшееся среди нот-веточек. Это было моё имя. Имя и просьба: «Альберт, приходи в мою комнату, как закончим играть. Сэма не будет, я хочу побыть с тобой». Стоп. Что-что? Ах нет… «… я хочу поговорить с тобой». Боже, у меня даже начались галлюцинации. Чтож, видимо, само провидение говорит мне, что это до добра меня, мягко говоря, не доведет. Значит, нужно решаться. Уже сегодня и сейчас. Теперь мне нужно к себе. Всего на секундочку. *** В гостиной раздавались громкие звуки альта и флейты, а «на подпевках» звучали тромбон с бубном – Мэри уже плохо слышала. Мелодия выходила слаженной, но какой-то нелегкой, давящей. Моя рука перебирала клавиши тромбона, вместе с ее движением слегка приподнимается с правой стороны пиджак, и по бедренной кости неприятно возились грубо сшитые фигурки. Наверно я запомню это ощущение на всю жизнь – вот тут прямо рядом со мной – смертельное оружие, которым через пять минут я лишу жизни ту, что сейчас как ни в чем ни бывало играет рядом со мной на бубне, ту, что стала для меня этой самой жизнью, предварительно забрав ее у меня самого. Верни мне мою жизнь, Ида. Умоляю. Верни, или убью! - Прекрасно, Алюша, прекрасно. Достаточно, - будто издалека донесся до меня голос Мэри оказывается, мы уже закончили, а я все еще подорожал проигрывать последний аккорд. – Можешь больше не играть. Опомнившись, и воскресив в памяти все свои планы, с тяжелым сердцем, а точнее с тем, что от него осталось, я проследовал за удаляющейся со вполне непринужденным видом Идой в ее комнату. Но прошло все не так гладко, как она мне расписала. Видимо нашу попытку уединения заметил и Сэмюэль. Безмолвной вереницей мы шли по коридору, лестнице, а потом опять по коридору до комнаты, граничащей с моей спальней. Да, спальней, а не комнатой, потому что в ней я лишь спал, да и то, раз в два дня. Мой рот предлагает им чаю. Мои руки ставят перед ними по блюду, но брат с невесткой не знают, что посуда не для супа из листьев. Мои ноги несут меня за угол. Руки надевают на голову череп оленя. Край сознания замечает, что он весит почти столько, сколько весил тот улей. Пальцы нащупывают в карманах по мягкой куколке вуду. Глаза не исполняют своей функции – я смотрю перед собой и ничего не вижу. Я пытаюсь поймать вертлявое сознание за скользкий хвост, но ничего не выходит. Свеча. Он. Игла. Она. Ножницы. Они. Пуговки с глухим звонкам упали на блюдце. Тут же рядом плюхнулась маленькая густая красная капелька из того места, где куколка с торчащими из головы красными ниточками была проткнута иглой. У меня вышло сосредоточиться только на своих действиях и звуках от них. Кажется, я не уловил тот прекрасный бархатный женский голос, в момент сложившийся в вопль боли. Прости меня, Ида. Прости и прощай. Я похороню тебя с твоим шаром. Видимо, через него ты познакомилась со мной раньше, чем я с тобой. Сэмюэль. Ни за чьей могилой еще не следили хуже, чем за твоей, обещаю. *** Альберт и не думал, что и третий орган придется столь скоро добавить в страшную коллекцию «Перероди деда в домашних условиях» - уже слабое сердце Мэри не выдержало потери еще одного ребенка с невесткой, и три более-менее здоровых зуба теперь покоились на дне бутыли с раствором. Воодушевленный скоростью процесса Альберт уже подыскивал подходящий инструмент, и топор с пилой показались ему наиболее практичными. Он постучал в дверь. Трясущийся мальчик с побелевшим, как полотно, лицом заперся в комнате мамы и папы. There will be blood – слова врезались в его мозг, будто были вырезаны в нем, а не просто пачкали обои в гостиной. Но еще глубже в его голове запечатлена картина комнаты дяди: изображение отца, всего в ожогах, лежащего рядом с матерью с огромным колом в груди, с распахнутым ртом и… и с пустыми глазницами. А рядом – два глаза. Ярко-голубой – матери и серо-голубой – отца. Маленькому Леонарду казалось, что тела даже еще немного излучали тепло. Стук. - Лео. Стук стук. - Послушай, открой. Все будет в порядке, Лео. Это ничего. Просто… открой. Стук стук стук. - Слышишь, открой, ОТКРОЙ! Недыщащий мальчик с пустым взглядом медленно подошел к двери и открыл ее. К этому моменту топор был уже вознесен, Леонард даже не пытался сопротивляться, он вдруг всё понял – всё-всё-всё – и последний раз взглянул на родного дядю, как вдруг… рука последнего враз опустилась. Дядя знал. Лишь один человек умел так смотреть. так – с легким мудрым прищуром ярко-голубых глаз. У него глаза матери. Альберт решил растить Леонарда не так, как растили его самого. «Никаких унижений мальчишке, - решил Альберт, - пусть все будет тихо». *** Ч-черт! С годами он все больше становиться похожим на братца. Эти движения, этот голос, эти повадки… Но с каждым годом все позднее что-то делать. Ида… куда ты уходишь, Ида? Останься со мной, умоляю. Есть лишь один шанс не терять тебя на совсем. Есть лишь один способ мне обрести любовь твоей души. Почти твоей. *** Альберт аккуратно спустил тело любимой в лабораторию в подвале. Все было сделано тихо и ночью, так, чтоб не сомкнувший глаз Леонард ничего не заметил. Раздевал Иду Альберт почти зажмурившись. Но вот его взору наконец предстало мертвое тело совсем без одежды. Рана, портящая левую грудь и пустая правая глазница не могли смутить алхимика. Теперь ему предстояло самому нанести этому телу его последние повреждения. Разрез. Кровь уже не течет по лунно-белой коже бедра. Альберт с небывалой ловкостью и аккуратностью извлекает небольшой орган из трупа. Левый яичник и ткани вокруг уже тоже не кровоточили. Альберт обработал его специальным самостоятельно выведенным раствором и поместил в другой, закрыв после этого баночку с ним в небольшой шкатулке отца. - Не сейчас, Ида. Еще пока не сейчас.