Новый концерт — новый стресс. Новый город — новая причина для большого, огромного взрыва. Новый день — новая боль. Максим медленно и верно теряет контроль.
***
После очередной автограф сессии запыханный и потный Максим выбегает из концертного зала на встречу холодному, осеннему ветру, который постоянно взъерошивал его волосы, но, будто снимал незаметно с Анисимова корочку агрессии, что с каждым днём становилась все плотнее и плотнее. Без куртки, без шапки и шарфа, в одной лишь толстовке и джинсах, мужчина выходит на улицу и вдыхает холодный воздух, освобождая лёгкие от неприятного, скользкого ужаса — разговоров с людьми. Он никогда не любил разговоры, молчание — вот истинное наслаждение человеческой души. Поэтому он всегда говорил, что если с человеком удобно молчать, то он твой. Все пафасные речи, улыбки и дешёвые взгляды остаются внутри всех концертных залов, где-то там среди его фанатов находится бездушный Макс Свобода, готовый к любым испытанием и шуткам. Он устал находится в этом образе, он хочется снять с себя надоевшую маску, он устал быть Свободой — лицемерно иметь такой псевдоним, но не соответствовать ему ни чуть. Весь такой искренний, весёлый, позитивный, радостный, а внутри сломленный, подавленный и агрессивный он хочет забыть каждый день, как страшный сон, хочет проснуться однажды, а все эти «песни» были лишь кошмаром, который со временем забудется. И он нашёл метод временного просыпания — сигареты. Он закрывает глаза, делает затяжку, чувствует, как его лёгкие наполняются смертельным дымом и наконец выдыхает его, наблюдая за красивым исчезанием в пространстве, — Максим просто пытается забывать все и всех. Он понимает, что есть только два типа взрослых: те, что жалкие создания, которые рыскают по земле, ища, кого по больнее задеть и те, которые ходят, как зомби, и автоматически делают все, что надо делать, чтобы продолжать ходить.* И сейчас даже не знает к какому типу отнести себя. Назвать себя «зомби» он не может, но и «жалкое создание» язык не повернется сказать. В раздумиях над тем, кем же так называемый «Свобода» все же стал, он вытаскивает пачку из кармана джинс и достаёт сигарету, грустно замечая, что она последняя. Долго крутя её в руке Анисимов почему-то замечает, что в этот раз что-то не хватает, будто самый важный элемент украли, спрятали, забрали. Макс на всякий случай оглядывается по сторонам в поисках этого «чего-то», но от безысходности щелкает зажигалкой и закуривает, растягивая каждое движение и максимально получая кайф от этого. На улицу выходит Кошелева, закутанная в тёплые осенние вещи, морщась от холода и держа в руках куртку мужчины. Девушка подходит к Анисимову, пытаясь посмотреть на него так, будто в душу смотрит и информацию, как компьютер считывает, переводя все в двоичную систему и получая итог, но выходит у неё плохо, не умеет она так, маленькая ещё, несмышленная — хочет умной казаться, да только ещё больше глупой кажется. — Надень хотя бы куртку, — просит она его. Анисимов затягивается повторно и выдыхает клубы дыма прямо девушки в лицо, а та кашляет отходя на пару шагов и морщится — неприятно ей. — Крис, ты хочешь, чтобы я тебе хамил? — Нет. — Тогда иди, — коротко и даже грубо отвечает мужчина, но вкладывает совсем другое значение в эту фразу. Он заботится о ней, боится, что сказать может что-то плохое или не дай бог ещё и ударить, сам себя не зная он идёт на это, отвергает её намеренно, пытаясь сохранить дистанцию между ними. Кошелева кивает, опускает голову на поникшие плечи и уходит обратно в тепло, больно, обидно, да, но лучше подчиниться ему как бы то ни было. Анисимов закрывает глаза и представляет мир без суеты, без тура, концертов, фанатов и ему это нравится, где-то на затворках сознания появляется злость на себя, что он выбрал именно такую жизнь. Вторая часть Максима не соглашается и ищет плюсы, но «командир» его головы только повторно затягивается, отпуская все проблемы. Горький привкус фильтра стал любимым вкусом Макса, а дым любимой картиной; ни один художник не сможет это переплюнуть — не Айвазовский, не Малевич даже. «Никто» — ещё раз повторяет он себе, но вспоминает Серёжу, который вместе с ним обычно на улице сидел, молчал понимающе, кивал в нужные моменты и вздыхал как-то так по родному что ли. И сигарету держал, как художник кисточку, выдыхая разномассные клубы дыма, которые рассеивались в воздухе, но отпечатывались в голове. С ним связывает Максима не так много вещей, лишь его приступы и курение, не очень много, дурацкие вещи, незначительные, они их даже не сближают, не роднят никак, все, что они могут — это лишь сидеть на лавке и курить, понимающе вздыхая. Мужчине одиноко сразу становится, непривычно, что один стоит, и пачка закончилась, а он все ещё не спокоен и воспоминания ещё больше чувств в нём возбуждают. Макс осознаёт чего ему сейчас не хватает — его. При желание он бы рад был бы вообще ничего не чувствовать, но боль хочет, чтобы её чувствовали.** Макс достаёт телефон и звонит другу в надежде, что он, как Кристина при первой же просьбе сделает все (наверное её надо отнести ко второму типу взрослых), но Трущев не Кристина. — Сереж, — выдыхает он в трубку, когда абонент принимает вызов. — Ты на улице, да? — Да, придешь? — Извини, я с Леной сейчас, занят немного. — Ладно, окей. Макс ежится от резкого порыва ветра, когда боль внутри ненадолго затихает, а вспышка злости на себя отходит на задний план, то осязание начинает работать с удвоенной силой, намекая, что на улице ноябрь и он легко одет. Но ему в эту же секунду обидно становится, будто его кинули сегодня, не пришли, а значит оставили, нашли другие дела, а значит бросили. Анисимов думает, что надо другим себя занять, поэкспериментировать, забыть про курение, забыть про Сергея и начать все с чистого листа — новой фишки самобичевания. И он решает, что самое легко доступное — холод, а значит он будет сидеть здесь и доказывать всем, что он вытерпит, как покорный слуга, как верный пёс будет сидеть здесь и ждать, не зная чего или кого он ждёт, — а может этого и вовсе уже нет*** — но будет ждать.***
Через пятнадцать минут ему кажется, что жизненный путь его уменьшился где-то на несколько десятков лет прямо до этого дня и, что через секунд тридцать он точно здесь скончается. Но он ждёт.***
Через полчаса кажется, будто весь мир кружится вокруг слова «пиздец», акцентируя внимание на том, что это — полный пиздец, а все силы ветра бросились сюда в это место и он покорно исполняет прихоть Всевышнего, дуя на Макса самыми холодными порывами. Но он ждёт.***
Через час бессмысленного нахождения на ледяном пространстве, он без сил сидит на асфальте, наклонив голову на железную дверь входа внутрь. Анисимов сам себе не может объяснить почему ещё здесь сидит, но, как представить возгласы Плсишника, его глаза удивленные, вздохи тяжёлые и совсем не обидные оскорбления, так в глазах искорки горят, но тухнут постепенно, и появляется причина наконец ожидания, и не таким бессмысленным уже это действие кажется. Макс невольно сравнивает с себя с Крис, которая носится за ним, а он носится за Трущевым. Он сломал Кошелеву, а Сергей сломал его. Ещё минуты через три выбегает Трущев, не выходит, а именно выбегает. — Пиздец, алло, Владивостокское хранилище сигарет, тебя как бы потеряли! — кричит он, оглядываясь. Макс улыбается настолько, насколько сил хватает и пытается голос подать, чтобы нашли его. — Краснодарский помидор, — зовёт его он. Plc поворачивается на пятках к двери и видит тело, согнувшееся в три погибели. С тяжким вздохом он подходит к другу и протягивает руку, закатывая глаза. — С хуя я помидор? — возмущается Сергей. — Потому что красный от холода, — смеётся Максим от своих не смешных шуток, все вроде бы как и обычно, но взгляд не фокусируется не на чем, он лишь видит распылвчивый силуэт Трущева, который возвышается над ним, колени ломит и ноги подкашиваются. — А ты синий, — бросает он, — как дебил, — решает добавить Серёжа и толкает его поскорее в тепло. Заходя с ним в помещение, приобнимая за талию, он ведёт мужчину в гримерку, сажая того возле батареи и накидывая сверху тёплый плед. Макс сразу кутается в него, бросает неловкое, тихое «спасибо» и закрывает глаза, располагаясь на диване, прислонив ладони к источнику тепла. А Серёжа вновь глаза закатывает. — Чисто научное наблюдение, — начинает Трущев, заваривая Максу горячий чай, — возможно из-за темноты, но я увидел лишь один бычок, ты остальное съел или просто так сидел? — У-у м-е-еня одна-а была, — дрожит тот. — Ммм, — протягивает Plc и несёт ему кружку с чаем, — Вот ты лох конечно. Попросил бы меня я бы принёс. — Я-я не бу-уду. И ты-ы сказал, что за-анят. — Тогда я вылью его на тебя и ты быстрее согреешься, — ставит он условия. — Я же не знал, что ты там, как бедный родственник сидишь. Максим протягивает руку из-под одеяла, забирая напиток, потому что знает, что Трущев не шутит. — Го-орячий, — шипит он. — Прости, но в битве температур ты самый холодный. — Звучит ка-ак оскорбление, — ухмыляется Анисимов. Сергей изгибает бровь. — Ну-у обычно я-я самый го-орячий, — поясняет мужчина. Plc заливается смехом и садится напротив него на стул, выжидая будто чего-то. Он улыбается и наблюдает за картиной преображения льдышки в нормального человека, забываясь где-то в своих мечтах и воспоминаниях. Далее звонит телефон и ему приходится ответить. — Привет, Лен. Да, я его нашёл. Нет, езжайте без нас. Нет, все хорошо. Никого я не прикрываю! Так, Кошелева отдайте старой тётки телефон, куда вы её спрятали?! Я же шучу. Ты никогда просто так за него не переживала. Нет, правда, все хорошо, не волнуйтесь мы приедем в гостиницу сами. Да, пока. — Бу-уду называть её старой девой, — смеётся Макс. — Молчи уже. Трущев уберает телефон в карман куртки и выжидающе смотрит на Анисимова, будто ждёт чего-то, но тот молчит и точно так же смотрит на него. В комнате царит тишина, нарушаемая лишь хлебанием чая, она вроде и не давит на них, но все равно чувствуют себя они не комфортно. Первым не выдержал Максим. — А ты пошёл меня искать только потому, что Лена заметила? — интересует он. — Сначала Кристина пришла жаловаться, но я подумал, что ты уже взрослый мальчик. А вот когда Ленка прибежала с круглыми глазами и воплями «они его всё-таки сожрали», я пошёл к тебе. — Кто сожрал?! — Фанаты, — усмехается Plc. — Хм, интересно… Анисимов всматривается в его глаза, будто думая «сказать или нет», но решает, что от простой фразы ничего не случится. Как жаль, что Макс не умеет придумывать ответы собеседников. — У меня кое-что случилось. — Что же? — Ты случился. Серёжа округляет глаза. — Да я давно случился… Тридцать лет назад мои родители решили не предохраняться… — Я НЕ В ЭТОМ СМЫСЛЕ! — кричит Максим, не желая слушать, что там было дальше. Серёжа усмехается самому себе, не всегда же Максу быть шутником вся Руси. — Ну, а так, мне аж интересно стало, что же я сделал. — Я не могу больше без тебя… Курить. Я сидел думал там и пришёл к выводу, что только с тобой могу это делать, а раньше ведь это как кредо жизни мое было! Сережа было хочет что-то сказать, но его перебивают и Макс продолжает. — Я все понимаю, но это уже до предела хуёво. Я глаза закрываю и вижу вальяжно пролетающий дым, а в ушах вздохи твои, родные уже. — Нам так удобно, — резонно отвечает Plc. — А я понял, что мне нет. У меня в день тебя больше, чем кого-либо другого. И весь день «тытытыты». Будто мир на одном тебе держится и я только ради тебя живу. Да ты у меня даже курение забрал! Без тебя я чувствую себя одиноко. — Свобода, не неси херни, у нас кроме курения ничего общего нет. — Я курю 24/7. — У нас нет ничего общего, кроме всего? — Именно, блять. Даже когда я решил заняться чем-то без тебя, а конкретно замерзанием, то появился спаситель plc с горячем чаем и теплом. — Я… — начинает Plc, но не может продолжить, как можно вообще здесь что-то сказать, он не понимает, поэтому замолкает, глаза закрывает сначала, а потом решает посмотреть в глаза собеседника, пытаясь найти ответ в них хорошо это или плохо, но только вот сереголубые глаза Макса не говорят ничего, они уставшие и жизни там почти нет, но как никто лучше отражают душевное состояние его. — Не стоит. — Ты прав. — А ты готов быть со мной, когда закончится весь этот кошмар? — Какой? — Тур. — Готов. Всегда готов. — Может тогда, пойдём покурим? — Ты с ума сошёл?! — Я уже согрелся, — вылазит он из своего укрытия, — и я оденусь на этот раз тепло, обещаю. Трущев не может ему ничего запретить, поэтому слабо кивает и они вместе выходят на улицу присаживаясь на лавочку, но в этот раз одетые в тёплые свитера, объёмные куртки, шарфы, и с криком надетую шапку. Сергей достает из пачки одну сигарету и затягивается. Его лёгкие наполняются дымом, который медленно разрушает, убивает организм Трущева, но тот улыбается, сдерживает кашель и смотрит в красивые, не имеющие определённого оттенка глаза Макса, ещё раз доказывая себе, что это того стоит, что это все не зря.