Мерцающие тела

      Иногда по ночам Локко просыпался от того, что слышал зовущее пение трубы. Далекое, но вспарывающее темный плотный сумрак так тонко и печально, словно призраки пели на вершине соседнего холма, оно влекло и заставляло Источника настороженно прислушиваться. Стесняясь своей тревоги, Локко сжимал в пальцах кромку самодельного толстого одеяла и косился на невозмутимо сопящего рядом Десятого. Парень, на самом деле, не обладал толстокожестью или способностью мертвецки и беспробудно дрыхнуть — он рассудительно не находил в привычном отголоске далеких взрывов повода для прерывания целительного сна. Следовало хорошенько отдохнуть, чтобы войти в утро с новыми силами. Это было разумно и правильно.       С тех пор, как подростки нашли этот недораспавшийся домик, который пришлось долго чинить и укреплять, они поселились здесь, меж бесплодным пустырем и высохшим тощим лесом. Волшебное излучение воспрявших духом Генераторов помогало природе медленно, но верно восстанавливать былую мощь. Уже через месяц, кажется, впервые за много лет, на лужайке вокруг дома зазеленела робкая травка, а потом и кусты пустили листья. Юные маги старались не обижать природу понапрасну, и мир вокруг них расцветал, сперва неуверенно, а потом все спокойнее и шире. Конечно, это произошло не за один сезон, понадобились годы…       … Началось все с того, что подростки, сбежавшие из башенных пушек от военных, решили, что отныне станут с опаской относиться даже к собственным собратьям — тут уж спасибо Люциферу за науку. Скитались ребята недолго, стараясь продержаться за счет случайной подработки у людей и, что поделать, воровства, пока не набрели на район старых покинутых сельскохозяйственных угодий. Вот здесь-то и отыскался чудо-домик, не до конца растащенный на материалы дальними соседями. В нем сохранились даже остатки рам в окнах и кирпичной печки с такой же кирпичной трубой.       Восхитившись древностью, Локко загорелся идеей остаться на лето в этом строении, как неплохой альтернативе ночевок под кустами. Десятый с привычной сдержанностью рассудительно предложил довести жилье до ума, чтобы не «ежиться в куче грязных дров со сквозняками», и его план был поддержан. Подростки исследовали все окрестности и собрали хлам, годный в дело. Были там и ржавые брошенные инструменты, и куски строительного материала, которыми брезговали ранние грабители, и даже какие-то сохранившиеся посудины, тряпки, пузырьки. Все, что можно было вымыть, маги вымыли и использовали, щели и дыры законопатили мхом и рваниной, провалы в кровле залатали, как смогли. Найденные куски кирпичей пошли на ремонт печки, а фанерки встали в окна вместо стекол. Так как из дома не были вынесены только длинные прикрученные полки, огромный кривоногий стол и не менее огромная железная кровать с продырявленной посередине сеткой, Генераторам пришлось обходиться этим минимумом мебели. Когда-то в явно процветавший поселок были проведены коммуникации, но с тех пор остались лишь ямки от электрических столбов вдоль улиц. Газовая и водопроводная сеть, конечно, тоже не работали. Воду приходилось носить издалека, с родника, и тщательно кипятить либо на костре во дворике, либо на одинокой конфорке печки. Спали на тюфячке из сухой травы, пока не выпросили в дальних поселках у людей ненужных им вещей. К тем же людям они периодически наведывались выторговать продуктов, и кое-что даже сумели посадить и вырастить на оживающей почве.       Зимой, конечно же, неумело существовать в нищете оказалось намного страшнее и мучительнее, чем в теплое время года, зато маги оперативно научились утеплять жилое помещение, убирать снег и лед, но особенно — рубить дрова и собирать хворост. Благо, сухой лес не слишком спешил становиться сочным, и топлива было много. В особенно холодные ночи Десятый стискивал зубы вместе со своим недовольством и снисходительно терпел жмущегося к боку теплолюбивого приятеля. В теплое же время он требовал соблюдать личное пространство настолько, насколько это вообще возможно для парочки, живущей в одной комнате и делящей одну кровать. Идею разграничить спальные места доской Локко жестко отверг, вполне здраво объяснив совместный сон мерой предосторожности — мир все еще опасен, кругом до сих пор враги и война, и, ЕСЛИ ВДРУГ ЧТО, то желательно, чтобы никакие препятствия не стояли на пути друг к другу. Тем более, рыжий маг шел на большие уступки со своей стороны — сократил количество пошлых шуточек и подкатов до минимума.       И без этого первые полтора года их совместной жизни можно было назвать, мягко говоря, неловкими. Приходилось учиться буквально всему, словно бы навыки казарменного прошлого остались где-то там, в Зимпе-7.       Но вместе с опытом и закалкой приходило спокойствие, какое бывает у стариков, завершивших все важные земные дела и отдавшихся умиротворенному созерцанию бытия. Десятый научился охотиться на редко появляющихся поблизости, но полезных зайцев, и одичавших собак, что иногда носились по окрестностям опасными стаями, и чье мясо и шкуры можно было использовать для улучшения собственного существования. Локко со школьных уроков рукоделия вспомнил, как надо вязать, поэтому, как только удавалось раздобыть пряжу, занимался этим, периодически выслушивая ворчание приятеля о том, что псин тот хотел бы приручать, а не наоборот. Так как излучение молодых Генераторов не крали жадные соты, оно свободно распространялось по полянке, даже зимой охотно впитываясь в окружающую среду. Так что уже к следующей весне начали оживать ближние деревья, да еще те несколько маленьких чахлых лип, которые были посажены рядом с домом усилиями магов и теперь оздоравливались.       Годы шли, а пятно живой зелени посреди мертвой долины так и не привлекло никакого вражеского внимания. Это было странно, но Локко не размышлял о таком чуде. Еще он не боялся, оставив страх где-то далеко, за гранью, словно бы отгородив от него плотиной свой драгоценный уголок покоя и мирной жизни. Разумеется, не все было приторно и сахарно, случались и болезни, и раны, и беды, а также неприятности и раздоры сожительства. Десятый, крепнущий телом и духом, тем не менее оставался все тем же одиночкой по натуре, который вполне мог бы обойтись безо всяких приставучих гермафродитов. Иногда Локко обижался, но чаще всего он же первым шел мириться. Ибо одиночество для него казалось куда более жуткой вещью, чем задетая гордость, которую можно и потерпеть.       — Скоро мне исполнится столько же, сколько Люциферу в нашу последнюю встречу, — заметил Локко однажды летом, когда отдыхал после прополки грядок с картошкой, развалившись прямо в траве около леса. Не опасаясь ползавших по мураве клещей и муравьев, с которыми всегда можно договориться, Источник рассматривал фигурные кучевые облака на синем небе. Ни пыли, ни смога. — Нашел, о ком вспомнить, — закончив выхлапывать рубашку, Десятый облачился в нее и тоже растянулся на земле. — А почему нет? — улыбнувшись, гермафродит прикрыл глаза. Под веками сразу заплясали цветные искорки. — Ты ведь меня тогда спас. Кто знает, как бы дело обернулось, если б я не выдержал и напал на Люца. Спасибо, что ты удержал меня от такой глупости. — Я ничего не сделал, — пожал плечами парень. Но Локко помнил, прекрасно помнил те холодные от недостатка жизненной энергии руки приятеля, которые буквально стиснули его за плечи. Десятый тогда предугадал чужие действия и перехватил рыжеволосого мага, уже готовившегося к роковому прыжку. Гермафродит захрипел и попытался вырываться, но быстро затих, остывая. Кажется, из всех находящихся в тот вечер в башне, Люцифер единственный не понял, что едва не погиб. Он просто не воспринял намерения Локко всерьез. «Вижу, говорить с глупцами бесполезно», — такой фразой альбинос проводил гостей до выхода, и больше двое юных Генераторов никогда не пересекались со своим собратом.       — С тех пор мы вдвоем, сами по себе, и неплохо так существуем, верно? — жизнерадостно воскликнул маг, выныривая из тяжелых, отдающихся шумом под черепом, воспоминаний обратно в лето. — Несмотря на все беды и проблемы, несмотря на то, что трубный зов почти не прекращается — мы, вот… — голос постепенно угас, но не от безнадежности, а потому, что говорить было нечего. Жара морила, убаюкивая шелестом живой природы. Напарник, как и большую часть времени, безмолвствовал, предоставляя рыжему право единолично сотрясать воздух разговорами. Маг даже приподнялся на локте, чтобы глянуть на парня и убедиться — нет, не спит, просто слушает, устроив ладони под затылком. На оттопыренный локоть села с треском прилетевшая откуда-то бирюзовая стрекоза. Блондин не шевельнулся, лишь скосил глаза на яркую летунью. — Мне начинать ревновать? — осведомился тут же подкативший старший Генератор. — Опять ты со своими шуточками, — нахмурился парень и отпихнул смеющегося приятеля. Но потревоженная стрекоза все равно упорхнула. Порыв ветерка принес клок прохладного воздуха. Успокоившийся гермафродит перебирал пальцами колосок длинной гибкой травины, задумчиво рассматривая небо с таким сосредоточением, будто искал в нем подвох.       — Слушай, Десятый, вот сколько лет мы с тобой совершенно вольные птицы, а я все привыкнуть не могу… — Локко втянул сладкий запах теплой земли и травы, глубоко вздохнул. — Даже не верится. Блондин, как всегда, промолчал, но сделал это вопросительно, ожидая пояснений. — Все вокруг такое… такое… Настоящее, яркое, чувственное! — гермафродит не выдержал неподвижности и плавным взмахом руки изобразил фейерверк. — Словно сбылись разом все мои мечты! Понимаешь? — Допустим, — Десятый повернул голову в сторону приятеля, внимательно вглядевшись в него своими неимоверно льдистыми глазами. — Что тебе не нравится?       Молодой рыжеволосый маг подавленно молчал. Он лежал, прикрыв глаза, и ходящие ходуном под тонкой заношенной рубахой ребра выдавали его волнение. Жаркий аромат цветов забивал легкие, мешая надышаться воздухом, а кусачие для людей мухи летели мимо магов, словно не чуяли тех. Локко решился сделать важный шаг и поделиться сокровенным: — С каждым годом мне все сильнее кажется, что это всё нереально, — судорожный кашель и неуверенное затишье. Маг физически боялся говорить на подобные темы. — Трава слишком зеленая, ты слишком понимающий, несмотря на то, что мы больше не общаемся мысленно, а я… Я слишком счастлив.       Налетевший порыв далеко не теплого ветра качнул волны зеленых стеблей с колосьями и соцветиями, когда друг усмехнулся, впрочем, безо всякой веселой нотки. — Ты прав. Наконец-то, — заметил он. Тревожный взгляд вздрогнувшего гермафродита ничуть не смутил Десятого. — Всего этого действительно нет. — Но как же, — Локко хотел резко сесть, но почувствовал себя совершенно обессиленным и парализованным. Приросшее к земле тело отказывалось подчиняться командам запаниковавшего мозга, мысли встрепенулись, запутались. — Вот ведь ты. Ты есть… Ты спас меня, не дал стать убийцей, увел в безопасное место! Я уже много лет… — Не существуешь, — отрезал Десятый ровно тем холодным тоном, каким говорил с товарищем после покушения на свою энергию когда-то давным-давно. — Ты выдумал сказку… Альтернативное развитие событий, при котором все живы, здоровы и счастливы. Тот вариант, какой получился бы, как тебе кажется, отправься мы к Люциферу вдвоем. На самом деле ничего этого не было. И меня здесь нет. Ты умер, Локко… Пора бы уже признать, хотя бы для самого себя.       Мироздание стремительно превращалось в густой льдистый мазут и рушилось на Генератора со всей силы, захлестывая и сдавливая массами волн. Маг болезненно и неотвратимо тонул в черноте, ощущая свои слезы на глазах, щеках и губах, а невероятное сожаление по утерянной иллюзии застряло комом в горле, лишив способности сделать хоть глоток воздуха. Мрак и невыносимый холод окружили… Он медленно открыл глаза, но вместо глубокого лазурного неба, вместо непрекращающейся черноты увидел только пепельную пустоту. Астрал, где не осталось ни света, ни теней, ни материи. Беззвучие растворилось в серости окружения, усиливая мучительное чувство одиночества, заставлявшее душу страдать и бессмысленно взывать о помощи. Оглянувшись, гермафродит не увидел Десятого, потому что на самом деле тот мальчишка, которого он знал, давным-давно остался и затерялся там, далеко, в живых. А друг-мираж, сотканный напуганным и не желавшим умирать воображением Локко, на самом деле был таким же несовершенным, таким же искусственным, как и весь их небольшой и ограниченный мирок, изможденный ненатуральностью. Сейчас гермафродит мог в полной мере осознать, от чего именно он прятался в руинах мечты все время — от трубного зова Смерти, что прорывался даже сквозь плотную завесу самолжи. Абсолютное одиночество. Здесь не присутствовало никого и ничего, кроме Локко. И неупокоенный Генератор принял единственное правильное, по его мнению, решение — опустил веки…       …Горячее солнце все так же припекало кожу даже сквозь рубаху и грозило оставить красные ожоги на чувствительной к таким дерзким лучам коже. Гермафродит поморщился и запястьем растер горячие щеки, открывая глаза. (Выдуманный) Мир продолжал сиять ослепительными красками лета и солнечными зайчиками.       — Чего ты смотришь? — Локко слегка смутился под пристальным взглядом (ненастоящего, но скоро это забудется) Десятого, в глубине глаз которого покоилось затаенное сожалеющее понимание. — Сам говорил, что я любвеобильный, ну так и не удивляйся теперь, что от тебя, хм, не ухожу, — он сердито одернул дырявый подол рубашки и встал, отряхивая шорты. Блестящего крупного жука, хватавшегося за ткань, бережно отцепил и ссадил на травяной колосок. — Все-таки ты невыносимый, — мрачно заметил блондин, легко поднимаясь следом и потягиваясь, чтобы размять спину. — Но я не собираюсь тебя переубеждать, больно надо. — Молодец, Десятый, ты хороший друг, — рыжий маг поспешил за шагающим к дому парнем. — За это я буду тебя любить изо всех сил, а еще испеку пирог на ужин~ — Только не с крапивой! Гадость непомерная.       Звонкий и веселый смех Локко был подхвачен и разнесен по всей округе крыльями теплого ветра с запахом ярких цветов, сырого песка с речного берега и буйно зеленеющего молодого леса, которому еще предстояло стать непроходимой чащобой.